Шел бы ты, Генрих, в сосновый сыр-бор, ч.1

Шел бы ты, Генрих, в сосновый сыр-бор, ч.1

(Would you go Heinrich to the pine fuss) 

© Графика Ирины Диденко

Карл Зухтер слыл тихим городским пейзажистом: курчавые волосы свои иссиня-черного цвета подбирал затылочным хвостовиком, а в довершение своей далеко не альпийской экстравагантности носил высокую широкополую шляпу, коих у него, похоже, было великое множество.

Его пастозные в человеческий рост да в три обхвата картины время от времени выставлялись в городском центре искусств и вызывали у многочисленных зрителей  сложные противоречивые чувства. По картинам получалось, что Карл был древним вещим друидом и помнил всяческие события, вещи и образы, которых в текущей реальности уж точно отродясь не водилось…

Однажды он одним мастихином нарисовал, словно набросал невероятной силы огромную реликтовый сосну многоплановым хаосом сопредельных хаосу красок. Оголено обестыженная эта сосна располагалась без единой иголочки и рассекала собой словно несовместимое пространство неких песчаных дюн бесконечно далёких, но навсегда, казалось бы, близких и вполне ответных этим нездешним дюнам.

Сосна словно выступает наружу из этого полотна и приглашает войти в нездешний пейзаж, которого как раз как бы не было на здешней Земле все те же самые пять тысяч лет.

Зрителей бесконечных вернисажей Карла Зухтера это обстоятельство раздражало: зрители хотели не только верить в эту бесконечно покрученную сосну, но и осязать реальность сквозь чащ, состоявшую из этого единственного разложистого реликта, но на них сквозь полотно это дивное дерево словно просачивалось за какой-то непреодолимый барьер, - словно кто-то намеренно запрещал им право на вход в соприкасаемую с ихней реальность…

Ощущать подобное в маленьком альпийском городке было как-то не комильфо – здесь всегда жили, не тужили натуральные люди, которые всегда доверяли своей личной природе, всегда искавшие и находившие ей соответствие с реальной внешней природой, и уж если им казалось, что сосна настоящая, то они хотели её увидать с тем чтобы осязать, обожать и радоваться ее воистину раритетному величию…

В предальпийском городском Облучье просто не могли постигнуть: откуда она взялась – эта почти янтарная реликтовая сосна на выхлопе весьма не здешних чувствований и ощущений… столь опрятно вписанная городским художником в некий реально допустимый окрестный мир вроде бы воистину однажды ее породили Альпы, но нигде ее точно не было, кроме как на бесчисленных полотнах Карла Зухтера, который всё рисовал и рисовал её, как будто на этой сосне мир постоянно сходился клином.

Да и сам художник словно безумел от этого невероятного дерева, и на каждом новом городском вернисаже он выставлял по несколько полотен все новых и новых ракурсов этой сосны. У внимательных наблюдателей уже даже возникло реальная планировка этого не то чтобы «соснового» места, и на каждом новом полотне они уже узнавали эту сосну и высматривали её со всех возможных сторон, а порой даже ощущали её запах, но так вот напрямую прикоснуться к этой древний сосне ни у кого, ни разу не получалось…

Стонали тонкие городские эстеты, понимали и принимали что-то для себя самые продвинутые психоаналитики, но и у них с сосною не получалось… Они все понимали, но подобно доктору продолжали только страдать, осуждаю уже только Зухтера за его творческую надменность… Но как не подъезжали они к Зухтеру, как не наезжали они на него и в чем только Карла не упрекали, стойкий живописец противился отвечать на их многочисленные наветы, и достучаться до его совести они так и не смогли, словно Зухтер заранее готовился к их словесным атакам, а посему славно обучился отмазываться всяческими незначащими прибаутками, чем все чаще раздражал еще более своих симпатиков и злопыхателей. Так проходили годы…