31 августа 2014г. запущен литературно-публицистический блог украинской полиэтнической интеллигенции ВелеШтылвелдПресс. Блог получил широкое сетевое признание. В нем прошли публикации: Веле Штылвелда, Ирины Диденко, Андрея Беличенко, Мечислава Гумулинского, Евгения Максимилианова, Бориса Финкельштейна, Юрия Контишева, Юрия Проскурякова, Бориса Данковича, Олександра Холоднюка и др. Из Израиля публикуется Михаил Король. Авторы блога представлены в журналах: SUB ROSA №№ 6-7 2016 ("Цветы без стрелок"), главред - А. Беличенко), МАГА-РІЧЪ №1 2016 ("Спутник жизни"), № 1 2017, главред - А. Беличенко) и ранее в других изданиях. Приглашаем к сотрудничеству авторов, журналистов, людей искусства.
Утро же начинается с отвратительно отварного картофельного пюре. С пюре у меня также, как и с людьми, отношения крайне неровные… Я люблю не варить картофель по-украински, скупо едва прикрытый крутым кипятком.
Такой картофель, чуть взбодрённый неким подобием, условно говоря, городского сливочного масла, такой, с позволения сказать, почти что сельский пюре, где скупость с водой очевидна – ближайший колодец нынче за добрых полкилометра, – обычно в горло не лезет.
Он мгновенно затвердевает, и обретает подобие внезапно закаменевшего последнего весеннего снега с желтыми опалинами некого эмпирического не-долматинца. При порушенной язвой желудка бугристой плаценте не нового уже пищевода, этот картофель просто продирается сквозь язвенный пищевод матёрым диверсантом, пока не застревает где-то в районе средних позвонков, вызываю боль у рациента дичайшую, которую сможет отныне компенсировать только вода.
Много воды… Очень много воды! Которую уже лакать-пить приходиться, ей Богу, на манер сглатывающего подвешенного в корзине на сухой зерновой выкорм безропотного рождественского гуся. Давиться же подобно подобному гусю крайне неудобно – неуютно и нескоромно.. Ведь отныне только и остаётся, что сглатывать воду, воду, воду… много воды и уже никакого пюре!
Иное дело поглощать пюре, приготовленное несколько иным образом… Приготовленный картофель на треть залить кипятком, добавить не менее полстакана самой затрапезной сметаны, а уже затем просто взбодрить почти уже не молочным, а реально пальмовым маслом. Иное не дозволено к употреблению жителям окраин столичных...
Иных сливочных масел и в местных АТБ просто не подают. Гурманить при этом точно не приходиться, но, как и в случае с быстро живущими и катастрофически быстро стареющими вещами. Но пищевод столь грустно реагирует именно на быстро приготовленное пюре, вытесняя его водой из пищевода и особым отторжением нон-аппетитных мыслей из памяти.
В микробусе напрочь перемешаны все: и те, кто поел твёрдое картофельное пюре, и бодро разжиженное крутым кипятком со сметаной, и вьетнамскую рисовую вермишель от харьковских, не ханойских производителей на вязкой пакле из мерзлых овощей./
Правда, не все микробусном пассажирском салоне элитно сидят, Для тех, кто физически не успел элитно присесть, в местечковом микропространстве в самый покат с нависанием висят короткие подобия как бы моцных собачьих поводков, для тех кто вынужден стоять едва ли ни у друг друга на головах.
Среди них на полутеатральном просценке у водительской зоны подвисла родственная душа недавно встреченной при подобной поездке небесной старицы, подобной древней литовской весталке из некой сакральной друидической секты…
Вновь явленная неизвестно литовка, но уже в ином поездном спектакле из пакли в некой ауре свежевыкрашенных красителем иссиня-черных волос… О производителе подобного жизненного красителя умолчу, пока сам не разберусь, в чём тут такой знакомый житейский компост…
Почему-то вдруг вспомнилось, чем мне самому запомнились ещё уже далёкие советские литовцы. Прежде всего, моим армейским другом – сослуживцем по аэродромно-строительному батальону Альгисом и его девушкой Видой, к которой он, помнится, съездил в свой единственныйв десятидневный армейский отпуск.
Вида-Альгис, Альгис-Вида… Прожит отпуск словно день.
Поезд мокрою ставридой мчит сквозь станции в апрель.
Ручейком бежит по лужам какофония дождя --
мой приятель сном простужен: он сквозь сон искал тебя.
Не в вагоне – на перроне между новью и судьбой,
а в ударном батальоне, где Литва звала на бой.
Но на стыках перепалка, а под небом – ореол:
хеттов древняя закалка и Египта бастион.
В бастионе, на кордоне – разночтенье древних уз:
хетты все как на ладони, а литовцев – сжал Союз.
К поездам прижаты шпалы – приварили их в ночи,
чтоб литовское не крали на спецдачи «ильичи».
Чтоб восстало на моленье, славу Господа храня,
молодое поколенье, как единая семья.
Чтобы с даром материнства было право на обет
отвести от зла бесчинства новой юности рассвет.
Чтоб от хеттского начала до литовских древних фей
на свободу поднимала песнь литовских матерей!
В каждой матери-литовке проповедницы земли,
на которой приварили к шпалам треки мужики.
Чтоб не тронулись в дорогу, в Русь хмельную поезда.
Оттого, что, слава Богу, если этот Бог – Литва!
Если этот бог прикажет – Вида с Альгисом пойдут
и под треки танков лягут, и совок с земли сотрут!..
В восьмидесятые годы в Каунасе и Вильнюсе смелые совковые литовцы приваривали к рельсам вагоны, чтобы не шли вглубь стяжательной России продуктовые поезда. А в это время литовским женщинам-матерям автокефальная литовская церковь даровало право на проповедничество в семье. И литовские патриотки стали смелыми и крайне активными семейными проповедницами идей свободы и богоизбранности своей маленькой прибалтийской Родины.
А вот мой армейский приятель и сослуживец длинновязый светловолосый Альгис погиб под советскими танками в 1990 году в восставшем против советской империи ночном Вильнюсе – не как вчерашний советский солдат, а как свободный зрелый литовец и славный отец семейства.
Дети славной постсоветской и по духу литовской семьи, потомки древних и гордых хеттов, живут сегодня в объединенной Европе, в то время, как в роли Литвы сегодня жутко агонизирует вроде независимая, но жутко несвободная Украина, в столичных микробусах которой буднично и неэлитно едут по повседневным делам вроде бы полиэтнические украинки, а вроде бы древние друидические весталки – потомки малоазийских хеттянок и амазонок, среди которых существуют наверняка прямые наследницы троянской царицы Елены, из обожаемой мною Трои…
Так и хочется орать при этом: нет украинскому духовному голож@пию! Все мы чьи-нибудь дети – ногайские, еврейские, хазарские, халдейские, троянские, морамойско-орианские… Всякие!!
Весталка в переполненном троещинском микробусе устало улыбается. Всю дорогу она смотрит сквозь сырые апрельские улицы в некую нашу общую неприкрытую живой раной историю, которая змеясь, стреляет в каждого из нас прямо из вечности.
Пик феномена советского иждивенчества и поныне находился в РФ. Впрочем, как и пик национальной СОС-страдательной безысходности. Но об этом отдельно… Пока же последние сугробы-далматинцы слизывает апрель. Неторопливо, с ленцой со всеми его черными, желтыми и пепельно-белыми пятнами… И пока это преддверие весны продолжается, и моим читателям торопиться некуда…
Как и таким, как базарная торговка пивом легендарная подольская баба Женя. Перед выходом на пенсию она вместе со мной работала в чернобыльской школе. Я учителем информатики, она бабарихой. Накрывала младшешкольникам, следила, чтобы все было съедено до последней котлетки, подкармливала неимущих детей… Из киевских… Питаться бесплатно полагалось только чернобыльским… Извечно киевские и здесь оказывались только сбоку припёкой… Говорила при этом, пусть первыми кушают припятские, не все из них вырастут, не все дорастут в полную силу…
Умела не плакать, когда кто-нибудь таки умирал от внезапного белокровия… Но чаще у этих детей умирали их родители-ликвидаторы, или выбрасывались из окон или вешались… Поэтому после школы я встречал её в страшном чернобыльском баре, где она прибирала, мыла полы, а еще следила за столом памяти, на котором оставался едва ли не каждый день последний стограммовый гранчак. Доливала до краёв, крестилась, клала сверху хлебушко, присаливая его, чтобы соль боли земной не выхлестывала за край….
А еще с утра школьники и зеленстройщики сажали деревья в парке у Биллы… У школьников были желтые плащи, у зеленстройщиков – красные телогрейки… И обо всём этом писалось, и от всего этого веяло некой весенней грустью очередного водораздела времени, и я переходил при этом в некий новый житейский статус уже вполне пожившего человека…
В микробусе священнодействует страстно проповедующий старец с крысиным оскалом почти босховского пигмея. Он жестко красноречив и навязчив, ругает нерадивых, с его точки зрения, троещинских батюшек и юристов-правозащитников.
Юристы-правозащитники, по его мнению, повинны в нынешних уничижительных процедурах разводов, батюшки же – во всем остальном. Хмурей житейских в лысоватом притырке море.
Но он цепко отлавливает за дежурную пуговицу или бегунок от молнии тех, кто внезапно гипнотизируется им и попадает под бесконечный лавинообразный со взвизгами на поворотах микробуса трёп: кадила воняют, чадят и дурманят, кадиллаки проповедников возят, а юристы юлят, выщелкивают, щелкоперят на выхлест и елдонят всяческие житейские напасти.
Над всей этой крайне чудной проповедью повизгивают мобильники, из которых попеременно прут тонкие и сиплые голоса:
– Полтава? Киев. Да, три канистры лицисеста… Нет, лицисента… Да, вечером, конечно… Пригласительные на корпоратив… Два пригласительных… Ещё есть. Там много… Алло. Да, Киев. Тернополь? Я вам выслала два письма, где подтверждение – где и когда ожидать результат…
Результатов проповедей микроавтобусного проповедника пассажиры не дожидаются. Они вежливо, но юрко выскальзывают из-под его колючего взгляда. В окрестное жизненное пространство по-житейски славно и ведомо гремит вопиющий глас долбанного проповедника и тут же процветает с батюшками и юристами, неверными женами и облапошенными мужьями пофигистами и аферистами голос крысиного праведника, которого уже не достать никакой дудочкой хоть какого-нибудь случайного Крысолова. Вот такой тебе навязчивый микробусный Крысоглюк…
И ведь у него тоже вроде бы по всему тоже манечка обретения сакрального Дара веры… Вот только какой ценой, вот только ради чего, вот только во имя какой житейской напраслины…
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть тридцать третья
Ирина Диденко: Графика
Очень часто чувство испанского стыда возникает только из-за того, что конкретный человек не желает быть жертвой окрестного общественного кретинизма, делячества, воровство и социально неадекватности наворовавшихся.
Если кто-то из этой категории вдруг срывается головой вниз, хочется подойти и сверху плюнуть за то, что они сотворили с нами.… И поверьте мне, это желание большинства и это есть революция, которая сегодня царствует, пока ещё только царствует в умах, а завтра уже будет главенствовать в каждом доме… Так обычно и начинается общественная антифада, и её последствия будут для всего общества сокрушительными.
Остаётся не ждать, а действовать уже даже не ежеминутно, а и ежесекундно.
Когда-то оголтелый госантисемитизм Владимира Яворивского навсегда лишил меня права стать членом НСПУ. Но то было вчера… Но вот уже сегодня, когда надо жить на склоне лет уже только полновесно и полноценно, вдруг появился некий новый мелкий то ли чиновник, то ли депутат Гетманцев с той же парадигмой ненависти к простым людям с чудинкой крови и достатком за гранью фола. Посмотрите где сегодня Владимир Владимирский - в гробу. Вам ни о чём это не говорит с оглядкой на ретроспективу? В обозримой общественной перспективе на завтра?
Сегодня же абсолютно точно могу сказать только то, что меня просто обуревает целое море испанского стыда. Если же брать в ретроспективе все негромкое духовное советское прошлое, то вот что достоверно известно: практически все советские кинофильмы у меня вызывали худшие образчики повсеместного проявления испанского стыда,
Как можно было так невероятно врать повседневно? Но тут же оказалось, что и нынешняя кинематография подвержена тому же заболеванию. Иногда и сегодня я с утра спокойно выключаю телевизор и совершенно безболезненно не смотрю его уже до самого вечера, кроме разве что новостных репортажей военного времени, которые время от времени на украинском телевидении ведут очень неглупые мальчики-комментаторы и даже отдельные дикторы… Но обычно их тут же отбирают в органы управления или высшей манипуляции нацией. И мы всё больше колпачимся этими парнями и более тупо взираем на огрызки телевизионного ящика.
Обидно, что ярчайшие представители нынешней украинской информационной интеллигенции вызревают только на подачках черных карлов всех мастей со всех волостей, и противопоставить нормальным интеллигентным зрителям этому распохабному монстру просто нечего…
Время поговорить не только об испанском стыде в национальных размерах, но его жутких последствиях для каждого из нас - разрушительных до основания… Так происходит тот самый водораздел, который просто уже не хочет замечать всей при этой новой пипифаксовой интеллигенции в среде всех этих новых вершителей судеб. И всё, что происходит вокруг нас, уже просто заглатывается с невероятно силой серости за прочной пеленой повсеместной злонамеренной лжи, из-за которой уже не видно реальности.
Это и есть последствия отказа от чувства испанского стыда в национальном масштабе. Сам я почти семьдесят своих земных лет никогда не отказываюсь от этого чувства, и проявлял должную мне брезгливость ко всему, что имеет информационные этикетки нашего времени.
Это и спасает меня от суицида, к которому меня решительной прочно ведут нынешние воровские гетманцевы. Вот скажите, какой дегенерат во власти рассматривает право выживать старикам за уровнем минимальной потребительской корзинки? Да сейчас уже минимальная пенсия на пятьсот гривен ниже планки выживания! А у украинского матёрого ворья в загашниках наворованные миллиарды!! Пока ежедневно происходит вынос гробов голодных стариков-нищебродов доведенных до отчаяния!
это и есть истинная цена так и не ушедшего за серую пелену жизни ворья!
Нам же между тем предлагают верить в цивилизационную картинку на зомби ящиках, которую непрерывно продуцируют те, кто дорвался до ошмётков кассового рафинированного ворья, не отстегивающего даже мизера на культуру, и повсеместно возглавляющие рейтинг тех, кто повсеместно первыми готов бежать со стороны в годину нынешнего лихолетья. Это уже даже за гранью чувства испанского стыда. Сегодня должна произойти полнейшая перегрузка и пересыпка с крепкой общественной перевязкой всего нашего нынешнего сознания. Ведь по божественной кодограмме все мы равны, а иных критериев у нации сегодня нет.
Непреходящее чувство испанского стыда, приходит и тогда, когда приходится выяснять очередной в жизни раз: кто они - наши. В 1966-ом году на экраны страны выходит кинокартина "республика ШКИД". И вот мы заходим в красный зал кинотеатра «Дружба»: моя еврейская мамулэ Тойбочка, черносотенная классная дама тетя Стерва и я, сбоку припёка. Женщины бурно реагируют на восхитительную игру Юрского, они в упоении. Обеих к концу этого несложного фильма прогнозировано настигает зрительский катарсис, тогда как у меня в памяти навсегда застывает только одна кинофраза:
/- Амвон - американская вонючка.
- Берите, детки, белье, оно не американское, а советское...
- Надя, - внезапно обращается к моей классной мучительнице мать, - почему ты так не любишь евреев – и в том числе и моего Витьку, и Валерку Кишкемана?
- А за что их любить, Татьяна? Они же с вашей родительской подачи оказались в жизненной помойке, правда, на элитных местах. Я их, Татьяна, не просто не люблю, я их не выделяю. Попал к овощам, не называй себя фруктом, фруктозой удавишься, от переизбытка чувств. Пусть они просто будут, как все. Вас весь мир скопом не любит, вот и из не жалует. Они же не из еврейской иешивы, а из полусиротского интерната. Это не я, а такие как вы обрекли их на подобное существование.
Я задумался... Валеркина мать была автобусным кондуктором, моя фабричной комплектовщицей… Но прежде всего обе они были еврейками, и именно им наше хлипкое интернатовские существования классная тётя Стерва даже на отдыхе упорно и едва не озверело ставила постоянно на вид…
Прошли, да что там, пронеслись годы. В том числе и первое постчернобыльское десятилетие, проклятое для меня, проводившего едва ли не все свое время у кровати парализованной Чернобылем матери.
- Витя, это Алла Андреевна, воспитательница десятого бэ класса. Умерла твоя классная руководитель Максимова Надя Севостьяновна.
Так я внезапно узнал, что умерла моя несносная тетя Стерва, одинокая старая антисемитка, с годами крепко сложившаяся с моей простецкой еврейской матерью, простой фабричной работницей... Было ли мне её жалко? Жалко не было, но я не злорадствовал. Умерла старая учительница географии и жесточайший ментор нашей этнической незащищенности в стране, которая от самого рождения не принимала нас за своих.
В моей фб-ленте одна украинская девчушка с высшим гуманитарным образованием внезапно горько пожаловалась на свою нынешнюю незащищенности. я ей посочувствовал, как старый чернобыльский учитель.
- Вы не наш, - резанула в ответ она, - и у вас нет права на сочувствие.
- Да нет же, я вам не враг, а просто выразил вам своё человеческое сочувствие и сос-страдание.
- Да нет же, - заупрямилась национально свидомая крошка-енот. И тут я в очередной раз осознал, что, по крайней мере, в моральном смысле ничего так и не изменилось в этом чуть даже гордом осколке империи. .И мы, извечные сбоку припёки, просто обрели таких же, как и мы, оппонентов, но несколько с иным понимание европейской нравственной категории испанского стыда. Как видно, в Украине по прежнему легче поговорить об испанских мушках... Но вот война. А на войне теперь уже едва ли не каждый может внезапно оказаться с боку припекой, для которого рано или поздно может прозвучать команда:
-Эй вы, окрестные с боку припеки, немедленно и всем гамузом отправляйтесь на Марс!..
Кто-то однажды завёз на Марс саранчу, и её, как оказалось при наблюдениях, было очень немало. И вот чем же она там только питалась? Ну, разве что была там ещё одна живность, завезенная на Марс прежде – пустынные скорпионы… Но даже это не самое главное, ведь главным остается вопрос: кто там над этим пищевым рядом стоял во главе? Сие пока что неведомо…
Как и неведомо, жили ли прежде на Марсе хоть какие-нибудь гоминиды, а если жили, то не сожрали ли друг друга по принципу сбоку припёки, который сегодня так рьяно исповедуем всеми нами нашей беспокойной земле…
Огромное спасибо всем тем, кто сумел дочитать эту книгу до конца и начал понимать, почему все мы - люди до сих пор заражены странным чувством внутренней неприязни друг к дружке.
Как бы там ни было, в любом конкретном случае неприязни всё это привело меня к определению понятия современного недо звездного человечества, которое, по моему мнению, ещё категорически рано выпускать в космос, а тем более расселять на других планетах вселенной…
потому что прежде надо научиться быть просто людьми, и только тогда наступит настоящее космическое завтра, и мы сумеем разобраться, что мы сотворили с планетами солнечной системы прежде и почему мы убили фаэтов, и зачем мы перебрались на холодные спутники внешне безжизненных планет-гигантов, да там так и замёрз ли. Разве не потому ли, что уже туда мы пришли с земли с напрочь выстуженными душами нашими, и разве не в этом, что они так и не стали нашими завтрашними мирами.
Но только самого меня никогда больше не тяните за те тонкие душевные ниточки, из которых буквально выткан наш столь разнообразный и противоречивый собственный мир. Мир вашему дому а штыл андер велд!
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть тридцать вторая
Ирина Диденко: Графика
Чудны наши тетки при тихой погоде, когда полноводно и стрёмно ведут таски свои – никто не пошелохнется, на заколдобиться... Ибо сказано – ведьмы они знатные, и неведомо какая вожжа им под зад попадет и на чьей шкуре отлупиться... Вот и откровенны неистово.
– Зря уволилась девочка... Нех обращать внимание на то, кто и что о тебе говорит, а особенно – лузеры и задроты из соцсетей... Когда я вышла замуж за судью Висаленко, чего я только здесь не наслушалась!
Но мне всегда было абсолютно пох, кто и что там про меня мяукает – и было пох даже если мне в лицо говорили лузеры-коллеги, что я продажная сука, вышла замуж "за должность и бабло", и ни хрена не стою, как адвокат. Я ржала в морды в ответ на такие предъявы – и просто делая свое дело по защите своих клиентов, непременно рожала мужу кучу сыновей...
И я всем советую относиться к окрестному тявканью именно так. Если ты чего-то стоишь, несмотря на длинные прекрасные ноги и сдуру размещены фотки в соцсетях? То забей на всех и продолжай делать дело свое!.. и ты никогда не будешь сбоку припека!
Чем лучше жизнь в семье, тем меньше вольностей в белье... Но иным, что до этого, когда все идеалы скрываются под одеялом… Запомни, деточка! Измеритель интеллекта у Барби
– Барби-Кю! И не им судить – кем и с кем тебе в мире быть! Хоть брей лобок, хоть чешись от блох…
Я и сам просто обожаю честных эмоциональных исследователей, таких, как Палас – своим экономическим шпионажем он стал первым регулярным исследователем Крыма. В Украине его чтят. А то, что был плутоват, то кто у нас не плут, тот не знатен!
Весь вечер на еврейском фестивале в Мариинском парке (Мариинке) я отчаянно проплясал Фрейлакс и Семь сорок. Но – бесподобные «па» фрейлакса в забытье. Пляс по кругу и схождение-расхождение – это выхолощенный фрейлакс или фрейлакс на разогрев! Но потом начинается то, что попало в царский – да и в совковый – запрет...
Из круга танцующих выбирается ведущий танцор и вводится в круг. Он в пляске выбирает вместо себя девушку, а та – очередного танцора и так – без конца, до самого окончания танца, который в ином праздничном штетеле длился ча-са-ми! Благо музыканты-клейзмеры себя не жалели. Это ж вам – не лабухи фестивальные...
Наши привычки – это ограничительные регуляторы комфортности нашего мира с верхним и нижним зажимами регуляторности… Такая себе биржа комфортных состояний души. При этом, в верхнем зажиме всегда присутствует мера внешней угрозы комфортности нашего мира, а в нижнем зажиме – мера слития в единую комфортную массу. С духовно равными и комфортно близкими индивидуумами. До вырождения этих привычек. До неких социальных норм комфортности – на двоих, троих, группы людей.…Но – здесь же и скрыта опасность порождения того или иного типа или вида изгоев и формирования некой вполне узнаваемой в обществе касты, субкультуры и прочее.
За прочим – легко скрывается две крайности от – «слушай меня, делай как я» до – «кто не с нами, тот против нас»…
Например, комфортно ли жить в обществе регулярно и громко орущих «Ганьба», вместо поступков творения тех или иных актов созидания… ГАНЬ-Ба –БА-ГАНЬ… Приоритеты и паритеты привычек это всегда крайне сложно, как два равных по сути начала, например, те же слоги русской речи РИК и ША… У одних обязательно получится безмозглый трудяга пахотный РИКША, тогда как у иных, более легковесных и восторженных – ШАРИК!
А дикость любого снобистского комфорта почти равна Дисконту на КОМФОРТ, некому праву на комфорт, ведущему, естественно и, как-то очевидно, к глобальнейшему ДИСКОМФОРТУ…
Так что, с регуляцией привычек к мере комфорта под себя надо быть осторожным… И всегда соразмерять свой комфорт с допустимым комфортом общества. В этом и есть общественная мораль. Весь излишний комфорт не следует афишировать, а надлежит просто и негласно держать при себе… Только в этих скрытых незаметных областях комфорта способны происходить духовные эволюции освобождённого от вериг заскорузлой повседневности Разума…
Очень люблю харьковский Владимирский собор! Был, видел, присутствовал на службе, восхищался... Осенним харьковским вечером... Лепота! В тот год Усик стал чемпионом Европы по боксу. Меня вызвали об этом писать. Это было здорово!
Ноги антисемита совковые литераторы рекомендовали хранить в холодильнике… в отрезанном виде. По крайней мере, при Роберте Викерсе существовал клуб любителей газетёнки NEWБлин, столь же успешно коммерчески прогоревшей, как и её предшественник Блин. Меня столь странный совет бывалого киевского литературного юмориста напрягал.
Но – совковые холодильники были в тренде, а вот еврейские литераторы – нет. Оттого они столь поспешно отчаливали из Киева. У меня на отъезд никогда не было денег.
Так что я – мужественно и достаточно долго – наблюдал, как все эти ЗиМы и Донбассы выносили на свалку. Но – нигде среди них не наблюдалось ног антисемитов. А когда умер легендарный Роберт Викерс, то только и вспомнили, что вместе с Александром Каневским он писал – едва ли не все послевоенные – репризы Тарапуньки и Штепселя. А к тому же вёл юмористические воскресные "сорокаминутки" не более полугода, когда ещё украинское радио оплачивалось по числу киевских радиоточек в немалом количестве…
Так вот, сегодня, на весь Киев, вы едва ли найдете более 30 000 радиоточек. И от тех, раритетных, сегодня спешно отказываются последние из могикан. Такие выверты технического прогресса. Вслед с пропавшими радиоточками исчезли и квартирные телефоны – сначала в спальных районах Киева, а теперь едва ли не повсеместно. Зато – «лопатники»-смартфоны заполонили общественный пассажирский транспорт, где давно уже не читают газет. А недавно стали интенсивненько пропадать и копи-центры – ни тебе визиток, ни прокламаций, ни просто рыночных ценовых объявлений. Ну, да ладно…
В те годы довелось мне как-то встретить трех барражирующих Киев итальянцев. Вот представьте, начало августа, а на улицах Киева нет ни одного промышленного холодильника, но всюду есть пиво – жигулевское и оболонь, которое в бутылках достигает температуры 35 градусов по Цельсию и страшно много градусов по Фаренгейту!
И вот, на Контрактовой площади, в плохо обустроенной брезентовой белой палатке, молодые итальянцы под моим предводительством решаются откушать это закипевшее пиво! Их желудки взрываются от внезапной непрохладительной боли и над древним Подолом тут же несутся их темпераментные южные проклятия жестоко облапошенных туристов. Мне их жаль. Хочется вместе с ними плакать, но я вспоминаю, что в ресторане «Театральный» можно им заказать не то что пиво, а болгарское белое винцо «Лудогорское» да еще с кубиками льда…
Так вот, через час, когда мы добрели в означенный ресторанчик, они заказали огромную супницу кубиков льда и одну на троих бутылочку-«фауст» ныне подзабытого «Лудогорского», которое для совков было чем-то вроде нынешнего итальянского – уже и крепко остуженного даже в Киеве – проссеко.
Воистину, это было незабываемое – и по-особому трогательное – зрелище: они брали лёд большими суповыми ложками, клали его в бокалы, чуть всплеснув лёд белым вином, затем настоятельно взбалтывали эти бокалы и теми же ложками извлекали божественный лёд и… просто клали его за щеку – поочерёдно то левую, то правую… Так продолжалось вечность!
Открытка от парней пришла на мой почтовый ящик ровно через год. В ней было на плохоньком английском написано:
«Дорогой Виктор! Это Милан, в котором мы недавно вспоминали твою прекрасную киевскую экскурсию и ваше горячее столичное пиво, воспоминания о котором у нас до сих пор бьют дрожью и на лбах выступает пот! Ждём тебя ответно в Милане! Холодное пиво гарантируем…».
Да, даже холодильников для длительного хранения не было… И на рубеже столетий недопроданные днём бананы, случалось, хранили в судебном городском морге… Но это уже другая история…
Мне сегодня как никогда часто указывают на выход – в Святую землю. Не спешите, ещё перееду... Но – не в этом десятилетии. По Карме – я полиэтнический украинец и вправе менять черносотенность родины, на извечную европейскую терпимость, ну, разве что из США заказать электрический стул для тех, кто люто и генетически ненавидит мой народ.
По жизни я общался с евреями и еврейцами, болгарами и поляками, венграми и греками, немцами и швейцарцами, датчанами и турками…Уфф! Продолжу – иранцами и ромами, гагаузами и крымчаками, русскими и белорусами, кенийцами и израильтянами, туарегами и троглодитами, французами и немцами, англичанами и американцами, чехами и словаками, албанцами и черногорцами, корейцами и монголами, японцами и тибетцами. Кажется – всё! Японцев я не понял. Женщины сверхсексуальны наружу, мужики – люто ненавистники всех и вся на планете.
Мир выражал к нам терпимость, к ненавидящим себя за ту или иную форму ушей, либо – тот или иной разрез или цвет глаз. Ребята, это – страшно! Как мы допустили идеи человеческого юродства с тысячами уродств – главенствовать в нашем мире.
Где бы я жил? В Чехии, Болгарии, Черногории, Албании. России... Не жил бы в Тунисе, Польше и Израиле. И уж точно ни за что и никогда не жил бы в России.… В Египет и Турцию наведывался бы крайне нечасто, не замечал бы Германии, умер бы в Париже.
Да, деточки, я – украинский космополит. Ау, люди! Так сегодня не живут на планете Земля! Так не позволительно жить! Так не смеют жить народы, прошедшие горнило мировой цивилизации!
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть тридцать первая
Ирина Диденко: Графика
Вторая гостевая глава
Стоеросовость памяти - это остывшие воспоминания, а точнее, это такие воспоминания, в которых отсутствуют какие-то составляющие… Ведь практически всегда что-то помнишь полновесно и однозначно, а что-то перетирается времени в некий фоновый прах уже отошедшего навсегда, так что в памяти тоже есть своя пирамида Маслоу. И это печально, ведь чуть разверни память иначе, и возникнут какие-то новые глубинные ракурсы воспоминаний. Но делать это уже некогда. Да и часто уже не к чему... А жаль.
Я имею мужество шестой месяц продолжать писать свою повесть-исповедь «сбоку припёка». Когда я её начинал, мне было очень трудно пробиваться сквозь себя и ту боль, которую в разное время причинили мне разные люди, от которых я зависел прежде ребёнком, да и уже позже - ординарным взрослым полиэтническим украинцем.
Но самым страшным в реальности оказалось встреча с двумя пожилыми женщинами, давно уже старушками - Соней и Зинаидой. У каждой из них оказалась бесхозная киевская старость, обеих их я помню ещё девушками-подростками, когда сам я пребывал в юном возрасте семиклассника…
Я даже не пытался кричать им в транспорт:
- Барышни, узнайте меня!
Я просто с ужасом посмотрел, как их с самого полусиротского детства протащила по земле проклятая окрестная жизнь. С одной стороны - это было ужасно, но с другой – со страхом стал понимать, что и я мог прожить эту жизнь куда как более отвратительно, если бы постоянно не ставил перед собой всё новые и новые сверхзадачи, отстаивая в себе кредо быть всегда честным украинским писателем.
Но только сейчас, как мне кажется, я прошёл через какой-то внутренний Рубикон, я стал писать спокойно и уверено в том, что эта книга нужна, что все мы на этой земле как бы сбоку припёка, что даже уносясь на другие планеты и другие звездные миры мы такими и будем оставаться до последнего дыхания, если только не пересмотрим отношения... Не отдельно каждому из нас, а ко всему не до Звёздного человечества. Когда я написал Юре в Германию что обязательно последние главы в виду в главу, а космических перипетиях представителей нынешнего земного человечества которое я обычно называю недозвездным, а, по сути, бесхозное человечество, так и невостребованное со всей своей земной болью, Я теперь точно знаю, что я пишу большую грустную и честную книгу. Ну, хотя бы по правилам нынешнего украинского рынка. Мне ещё надо будет перевести ее на украинский язык. А я бы перевёл её на все языки мира поскольку это очень больно знать правду не только о своей душевной неухоженности, а такой же неухоженности каждого из нас. Если мы не научимся ценить в себе уникальная наше земное человеческое начало то каждый из нас будет уходить с этой земли до времени...
Этой весной в Киеве, как и в прежние годы, по улицам шляется грипп и делает горожанам свои не заманчивые предложения… Вздох, выхарк, абсцесс, как очевидный инцест с непростой мартовской полупогодой... как обычно в связи с интенсивным таянием снега произошел в Киеве и сдвиг верхнего слоя почвы. Прогнозировано и горько в Городе возникла очередная новая мышеловка с украденными миллионами... Проклясть это явление мало... Надо ещё понять логику этих ретроградных тупиц, и непременно, хотя бы на сей раз посадить...
Как это работает?! В Украине мяса сегодня нету! А всё потому, что свиньи выбились в люди, а коровы вышли замуж. Козлы поженились, а бараны защитили диссертации и управляют нынче страной, отчего даже все куры от этого передохли со смеху… И жизнь протекла привычными талыми ручейками вечного киевского безвременья…
В резьбе кафедрального собора города Саламанка (Испания), построенном в 12 веке, можно обнаружить фигуру космонавта в скафандре. Никакой мистики здесь нет: фигура была добавлена в 1992 году при реставрации одним из мастеров в качестве подписи (он выбрал космонавта как символ 20 века). Страшно, что именно в этом году нам, совкам, окончательно обкорнали и подрезали души…
Мне предлагали за свою жизнь, три раза предать, и все три раза – за деньги. Я отказался. Имел много проблем. Но мой принцип: я не рынке торгую, я живу. Как очевидный рабочий жизни…
Хоть и прав, как видно, Шекспир, что жизнь – театр, мужчины, женщины – все в нём актёры… И ладно бы. Но так могут рассуждать лицедеи и рабочие сцены. Практически все. Кроме реальных рабочих жизни.
Как же вам попроще объяснить этот флуд. Один волшебный в плохом смысле персонаж, выясняя с бывшей девушкой отношения, породил слово "полусекс" (который у него был с какой-то другой девушкой), пояснять которое отказался. Слово прочно вошло в употребление.
Так вот, унисекс, полусекс и секси – из области театральных реприз. А в жизни их нет. В чистом виде…
В жизни есть нечто иное… Вроде такого:
– Хочу размер белья double-s.
– Двойная задница? Только без обид. Не слишком ли этот размерец большой?
– Отнюдь нет, просто это одна большая задница на двоих. Жизнь называется.
Так над чем же непременно смеемся мы, полукровки? Да вот хотя бы над этим…
Учителя редко обижаются. Вот и Рав говорит:
– За три преступления был разрушен Первый Храм: за идолопоклонство, кровосмешение и кровопролитие. Но Второй Храм, во времена которого занимались изучением Торы и исполнением заповедей, и процветала благотворительность, – за что подвергся этот Храм разрушению? За беспричинную вражду. Этим указано, что беспричинная вражда равносильна вместе взятым идолопоклонству, кровосмешению и кровопролитию.
Когда-то, в качестве лектора общества "Знания" я угнал годы, когда собирал и подклеивал силикатным клеем домашние картотеки заметок. Сегодня в правление некогда сверхинтеллектуального общества «Знания» пришли отпетые унтерменши, да и сам я картотек более не веду... Лекции ушли в прошлое...
Когда-то известный еврейский мудрец и законоучитель Рамбам, которого называют также Маймонидом, впервые сформулировал в теологических категориях знаменитый принцип «золотой середины».
Правду нельзя искать лишь в одной крайности, правой или левой. Вот и здесь оказалась полезной пирамида Маслоу. Потому что Правды не бывает не слишком много и не слишком мало, не очень сильно и не очень слабо — таков общий подход духовной трудяги Торы,
но странная арифметика – две полуправды берешь и получаешь одну полноценную ложь. И так по всем вопросам. Так что в повседневной жизни я откладываю Тору в сторонку…
Живёт тут у нас соседка – молодая симпатичная, живёт в бывшей комнате наркоманов больше года. Вроде адекватная, имеет здорового вида молодого кота, её почти не видно, иногда слышно музыку (какое-то клубное техно), довольно редко к ней приходили приличного вида молодые люди и девушки, недавно один стал заходить чаще. Так было до вчерашнего дня.
В три часа ночи пришли не как всегда, что ейный её молодой человек просто истерически орал вот такое:
"Ты целовалась с девушкой моего брата! Ты что, грохнутая?! Убери от меня руки!" – и так далее по кругу, а она только лепетала: "Зачем ты так со мной", а ещё они при этом попеременно приговаривать почти ласково друг другу: "Ты только успокойся!!"
В общем, судя по угасающим звукам, оказалось, что он даже хотел уйти, но она его не выпускала и не давала ключ, а он всё дергал и дёргал дверь и, похоже, сломал замок, потому что потом он, вываленный искореженным железным языком наружу, больше не закрывался.
Сам же мужик в результате как-то выломился и ушёл с вещами в мартовскую холодную ночь. Хоть и без шапки. Мы поговорили с Ирмой, – она, оказалось, выпила лишнего, хотя и не так чтоб в дрова, но довольно изрядно, но ничего такого, вроде, не делала, и до драки у них так не дошло, хотя со стороны очень громко и откровенно пошло звучало.
Было непонятно, как это можно:
– Целовалась с девушкой брата! – А из возмущённой хляби неопределенно неслось:
– Так ты, что, целовалась, то ли с девушкой, то ли с братом. Поясни!
– Или ты предлагала переспать девушке брата! – Ну, не в стёб тебе ситуация "целовалась на вечеринке с парнем сестры молодого человека", что часто приводит к напряжённой с обеих сторон.
С одной стороны, если бы с братом – это было бы как-то, не знаю, традиционалистски более понятно. С другой стороны, традиционалистски целоваться девушкам тоже как-то, но, мне казалось, что это больше подходит под "баловство". Да, и просто, я думал, все же любят целующихся девушек! – Это скажет тебе даже самый нешовинистический человек на Земле.
К вечеру они уже помирились, девушка просто хотела чуть взбычить своего молодого человека и при этом чуток позлить и подзадорить, да увлеклась. Больше, говорит, целоваться в дёсна с девушками не намерена…
На самом деле все объяснилось просто. Накануне молодой человек принес девушке в постель кофе и свежие мафины, поцеловал ее нежно в разные губы и сказал: "Милая, а знаешь, есть у меня одна фантазия... Я хотел бы втроем, с тобой и твоей подружкой. Горячая кружка полетела в промежности и дальше прилетела ответка.
И вот уже в три часа ночи следующего простите за каламбур дня молодой человек бегал кругами по квартире, вскидывал руки, попадая ими то в воздух, то в дверь, то в девушку, и орал: "Kurva! You had only one task! И bз всех своих подружек ты выбрала девушку моего брата?! Предлагая ей переспать?! Ты что, долбанутая в доску?!"
Оказалось, что даже в самых незатейливых ролевых играх надо точнее формулировать условия! И не предполагать даже намека на перекрестный инцест. Завтрашние матери возможных двоюродных отпрысков должны быть чуть осмотрительнее в своих желаниях. Даунов и так вполне… в планетарных масштабах.
Чудны наши тетки при тихой погоде, когда полноводно и стрёмно ведут таски свои – никто не пошелохнется, на заколдобится... Ибо сказано – ведьмы они знатные, и неведомо какая вожжа им под зад попадет и на чьей шкуре отлупиться... Вот и откровенны неистово.
– Зря уволилась девочка... Нех обращать внимание на то, кто и что о тебе говорит, а особенно – лузеры и задроты из соцсетей.. Когда я вышла замуж за судью Висаленко, чего я только здесь не наслушалась!
Но мне всегда было абсолютно пох, кто и что там про меня мяукает – и было пох даже если мне в лицо говорили лузеры-коллеги, что я продажная сука, вышла замуж "за должность и бабло", и нихрена не стою, как адвокат. Я ржала в морды в ответ на такие предъявы – и просто делая свое дело по защите своих клиентов, непременно рожала мужу кучу сыновей...
И я всем советую относиться к окрестному тявканью именно так. Если ты чего-то стоишь, несмотря на длинные прекрасные ноги и сдуру размещены фотки в соцсетях? То забей на всех и продолжай делать дело свое!.. и ты никогда не будешь сбоку припека!
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать девятая
Ирина Диденко: Графика
Странное место. Здесь, казалось бы тридцать да три торговых лавки, да местная росторгуевская жевательная. А в ней и места уютные по типу искусственной улицы, и лица у официанток сельских культурные. Рта бы им только не открывать… Потому что как только отворят эти хляби услужливости, как тут же вынесут мозги наценками на свою местечковую услужливость. Прямо хоть в койки клади… Штабелями. В них. Как в отвалах духовных. Можно встретить и свои прошлые встречи. И до боли опрометчивые знакомства. Вот, казалось бы, тех же нынешних стариц – Женьки да Зинки, которых я навсегда запомнил в девицах красных. Не то, чтобы красивыми, но безумно свежими… Зинка имела русую косу, а Женька была сплошь в блиннолицей раскудряшке, но обе оберегали Мелкого, многие и ко мне питали странные сестринские чувства… Ведь в кодировках времени у всех наших взаимозависимость, хоть время оно порой столь неуслужливо лепит из прежде лепых девиц горбатистых жухлых старух, которые постарели до времени, так и не перейдя плоскости отведенного им жизненного пространства. Старицы да блудницы выпали на асфальт времени со вчерашних юных посудомоек прямо на жизненную помойку. И виною в том был даже не их повседневный блуд, а ответное ему общество страны дураков, к которой я не прикасался из-за собственной пытливой кастовости и брезгливости. Я и у классиков прежде это встречал, когда вроде бы как бы все обстоятельства и участники - за, мол, сам согреши и прикрути к себе окрестную жизнь грешную, но нет… Возражал уже не я сам, а обожженные на мякине нерадивые предки мои… Нет уж, иногда лучше уж сам проживи ту или иную рытвину времени… Вот и иду сам… С тем и брожу между ценниками жизни, как между некими произведения безыскусного бродячего каллиграфа… С ценами как бы за конкретных сто грамм. Даже отварной картофель в ценнике за сто грамм. А порция – 220 грамм женская, либо 280-320 грамм сытная. Есть еще и студенческая от 160 грамм. Но даже при такой малости, при шести отпускных гривнах, всякая порция от девяти с полтиной до 14 гривен. А мы ещё и не ели… То же с супами, щами, борщами и всякими кулебяками…
И какой только земеля-зяма сыскался с каким бухгалтерским симбионтом в раненной голове точно не киевской… А уж порцион точно из единорога…. Тем бы рогом в зад тому зяме… Заму по изначальному беспределу без права на выживание…
Питаемся по воскресному трафику… Такое у нас есть правило – если не поесть, то вкусить нечто приятное… То есть по выездному курсу, когда в городе шибко не пообедаешь… Вот и остаётся хотя бы оттянуться…
Одним словом, десерт абрикосовый с заливным желе и сливками в шоколаде, кофейно-молочный модерн-токин, или, как только сие после не назовут, и 300 грамм львовского пива… Не густо, но с оглядкой на ущербность жизненных обстоятельств, и с этим – всё как бы путём…
Очень хочется пить… Хлопнули по глотку пива из одного на двоих бокала. Присели… Кофе-брейк… Хрен… Подбежал на паучьих ножках охламон в некогда корпоративном костюмце изрядно мрачного цвета и в такой же куртице, и хлоп нам флайерок, мол, пользуйтесь услугами отрывного поезда Хундай во все концы новой республики.
Вряд ли наваждение, но ни в Одессу, ни во Львов, ни в Харьков, ни тем более в умалишенный авторитарный Донецк с тамошними блудницами да не праведницам нас просто не тянет. Там такие же проблемы, к тому же повсеместно – провинция. Со своей собственной серостью, дряблостью бабла и выпуклостью местечкового ханжеского плебейства…
Но паучье отродье ловит мое недоумение, и мгновенно по-шулерски переворачивает сей бегунок полезный. А на обороте уже вовсе не флайер, а чисто челобитная… Мля… Да с каллиграфической востребованностью уличного нищенского цехового шалмана:
«Я, Куртюгов Григорий Евлатович, инвалид второй группы по природному отсутствию речевых и слуховых навыков прошу вас оказать любезность и подать пищей и деньгами…»
Ах ты, глядь подколодная, нах, – говорю я в сердцах, и паучье отродье без слуховых и речевых рецепторов тут же на выхлест подбегает и цепкой ручонкой тянется за флайером. Не препятствую, а просто разуваю глаза.
Охвачены этим флайерским хамством и давятся все в трехконфигурационном зале – и в зоне кафе, а в зоне ресторации, и в зоне променады. Сукко злобно трафаретное успевает окучивать всех… А уже над всеми поднимается как на взвинченных кореш лысо смотрящий с не натруженной буйволиной шеей, вращающейся перископом далеко не рыхлых хрящей.
Ах вы, сироты, судя по Евлатовичу, луганские… Что же вы там у себя на родине так не дожрали. Тупо и медленно реагирует Киев. Из-за дальнего столика встает огромный набыченный мужик. Глаза его налиты кровью. Он нарочито выходит из зоны столования, но смотрящий уже начеку.
В зоне питания остается семья набыченного мужика. Смотрящий подрывается, перескакивая через полутораметровый барьер. Поздно. Быкообразный сминает его за шиворот и бьёт носоком в полость рта. На полу кровь. Смотрящий сжимается ужом и метко получает носоком в позвоночную область. Второй и в последний на сейчас раз.
В это время виртуозно паукообразный хмырь привычным спешным образом собирает со столов флайеры…
Мы выходим. У рыхлолицей рыжеволосой девушки на глазах страшная обида и невольный отпечаток ужаса. Ей просто не дали сегодня по-человечески пообедать тем немногим, чем она сумела себе позволить в небольшой обеденный перерыв.
Проходим мимо кровавой лужицы… Ни свидетелей, ни пострадавших. Город пружиной. Останься такой лежать да «ваньку валять» – пошевелись он сейчас – добили бы посторонние. Люто. Киев себя не прощает…
Из царского сиротского дома в украинский сиротинец переброшена ось времени… С кадетским отрочеством просто совпало… Гуляка, бузотер, ловелас, путешественник, мушкетер в духе Дюма… Гурман. И тут же, сказывали, ловкий молотобоец. И по имени Сашко. А того звали Санятко, Санечка, Сашка… И даже Алексашка, прежде чем высловить по полному имени – Александр.
Не потомок ли самого Алексашки… Волочась за каждой юбкой, мог Куприн создать себе достойного киевского потомка как раз для времени потёмков нелицеприятной истории нашей. Ей Богу и однозначно же – мог! Об этом ещё поговорим как-нибудь на досуге… Не сейчас.
А пока…
Жыв соби дид Сташко. У нього була сира симряжка. На головци – повсяна шапочка, на жопи – червона латочка. Чи подобаеться вам моя казочка.... – бабушка Маша, легендарная 93-летняя бабушка Мария Григорьевна смеется.
А в украинском народе всё ещё и поныне помнят:
Казав пан – кужух дам... Слово його тэплэ... Или, как сказал один весельчак:
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать восьмая
Ирина Диденко: Графика
Это маленькие уголки моей новой новеллы... Пишется нынче трудно. Как заставить верить в изначальную неуничтожимость текста – публиковать, хотя бы краешком, чтобы потом не отступаться…
Я устал искать ключ... а литература без ключа – ж@па... Вот и ковырялся несколько месяцев... старые слова, старые идеи выкисли... подчиняя их единой новой цели. Пока что новое сбродиться... Годы пройдут, годы... А их у уже нет... И подмастерничать просто некогда... Так и живём... всё больше и больше созерцанием...
Прежде же чем открещиваться заранее от подобного текста, следует брать в расчет хотя бы следующие авторские соображения.
Во-первых, у автора есть свои давние талисманы памяти.
По крайней мере, в украинской литературе есть только один аналог подобного произведения. Это «Квадратура круга» Виталия Коротича, написано в конце семидесятых прошлого века, а в советской литературе тридцатых годов – книга Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка», как и в российской, книги «Путешествие из Петербурга в Москву» Николая Радищева и «Москва и москвичи» Гиляровского... Такую литературу сложно рецензировать...
Скрытая рыжинка есть и у меня самого, и у моей жены, и, помниться, была и у собственной матери. К тому же, самая первая молодая журналистка в реале, которые я мог странным образом, проезжая на свою марудную инженерскую работу зреть воочию – была ярчайше рыженькая евреечка из "Комсомольского знамени"...
Это было в проклятые совковые времена, когда еврейцев на дух в прессу не пускали. Но она – миниатюрная зеленоглазая пробила тенета госантисемитов, и её кофе-брейки у пресскомбината «Радянська Україна» просто завораживал еврейский Киев. Ни имени её я не знал, ни куда делась – не помню... Но эта картинка памяти теснится во мне навсегда!
Киев хоть и не Париж, но издревле говорит говорит по-французски:
– Жене пан теля пасэ… Однозначно – гонит пан телёнка на выпас – то ли в попу, то… Однозначно в Европу – лакействовать, манихействовать и пр…
Хотя как знать… но под водительством воровской клики всей Европе украинской мафии не пережить… Мягко стелет, подло вяжет, пока не получает снежками тупо по голове… Увы, снежков на всех, как видно, не хватит… Как и мест в троещинском микробусе. Во время пик…
Этой весной женщины выразительно рыжи. Накал их причесок зашкаливает, воспламеняет… Мальчик-стажер с бронзовым бейджем вышел из отделения банка со своей рыжеволосой наставницей. Покурить…
Делай как я, словно бы говорила живущая в наставнице рыжая бестия, – делай как я, делай как я… И затягивается в апрель откровенным мартовским сквознячком…
Мелкая рябь снежных луж стремиться в уличный водосток, пытаясь сорвать небрежно наброшенную на плечи рыжеволосой наставницы шубу из недорогой неброской синтетики, под которой зябко скрывается нарочитая прокуреность последней зимней снежинки…
Не делай как я, дружок, сослужи мне службу, обогрей и обласкай меня, приюти в сердце своём и выровняй слабый тревожный пульс безверия и вчерашней мартовской неудачи…
А я тебя за это прикручу к апрелю рыжими завитушками внезапного счастья, недолгого, как вся эта капель-канитель… Динь-дон, на день, на два – пастель, на три постель… И снова тень… Затяжкой – ночь и снова врознь…
Мальчик-стажер с бронзовым бейджем чуток… Он и не курит, а только прикуривает от неустроенности молодой кураторши тонким окоемом заиндевевших губ недавнего девственника… Затяжки плен на целый день…
Бейдж целого дня начертан на коленопреклонных чёрных сугробах – таять… Снег в восковых рыхлых завитушках жировоском зимнего времени оплывает нежарко в городской водный коллектор.
Холодный оргазм ледяного семени последнего обильного снегопада разжижает весеннее солнце. От этого разжиженного семени холода уходящей зиме уже не зачать.
Остуженные ливнестоки ещё не закипают натружено, как это происходит в пору летних дождей, а только урчат не по-русски с каким-то жадным восторгом захлёбывая ещё недавнюю рыхло снежную жижицу. Затем примораживает. И так день за днем. Спешить вроде как и некуда. Весна запоздалая.
В полупустом микробусе марко: к чему не прикоснись – вечная липкая полу-грязь. А под ногами – монеты. От римских талеров до неоукраинских полтинников.
Талеры – от обувных разводов, а полтинники от водил. Посыпают себе удачу, маркируют транспортный баблоид, как иконы над ветровым стеклом маркируют от аварийного и всякого прочего дорожного блуда.
От половых полтинников до надветровых икон – полная экипировка. Стал быть пора ехать, пора в путь. Впереди вновь дорога…
Снег ещё тает, обнажая троещинскую Арктиду. Атлантида из луж, в которых уже читается светлое апрельское завтра.
А пока – удар речи! Какое роскошество. Венок из слов в голове разрушается о шквал утреннего скандала. Где-то за стенкой привычная перебранка: повседневный коуч всяческих недомерков засрал работодательное поле заказчиков.
Какие только бездари туда нынче не лезут! Духовные и профнедомерки рвут на себя работодательное одеяло с кровью. И безвольные заказчики вынуждены соглашаться… Много не просят, толком не делают, стыда не ймут и прут бездарными ратями татей…
Отбиваться работодателям некогда, да и незачем. Они отвечают спешными локаутами по зарплатам. Теперь просто профессионалам делать на этом шагреневом рынке нечего… Скандал за скандалом и документы на выезд. Пребывать в стране недомерков становиться непереносимо…
– Знай, Захарка, – улица знахаркА: за семь вёрст проведет да к погосту сведёт. Брось ей лыко, чтобы не было крика, брось ей хлебушка корку, чтобы не было горько. Выпей рюмку – не больше, чтобы не было горше, чтоб не спать подзаборно, помни слово: Довольно!
Чур, тебя, Сатана! Выметайся сполна! – тонко завыла городская кликуша Зинка, рот как корзинка, спина как горбыль, вешняя пыль…
Вот тебе и Экспонада… Строили с роскошеством. Экспонировать пытались рваческий капитализм, да шибко мелкой оказалась киевская потребительская корзинка. Кликуша Зинка и та бы с голоду сдохла, если бы не нищенствовала всячески по вчерашним складским сарайцам советской власти, а сегодня приходам православным на самом загривке-взрытии Подольского спуска…
Прямо за нами почти на несгибаемых ногах в микробус заходит русоволосая просветленная старица.
– Помогите мне сесть, деточки… – Мест в микробусе море. Реакция нулевая.
Хрупкая слюдяная старушка размещается на боковом сиденьице почти в центре салона. Теперь она столь же мало привлекательна, как и соляной столб, в который превратилась жена древнебиблейского Лота.
Микробус постепенно нафаршировуется… Звуками, пуками, обрывками речи и телефонных переговоров, какофонией зуммеров и клаксонов, которые обтекают соляной столб троещинской бабушки. Но вот конечная остановка. Все тупо теснятся на выходах.
– Помогите мне выйти, деточки… – Услужливо и осторожно подаю старице руку. Моя рука соприкасается с холодным воском оплывшей человечьей свечи. Старушка чутко и осторожно выходит на кромку городского асфальта в прибрежную остановке жизнь и тут же растворяется в воздухе – нездешняя и почти уже неземная… Такой не расскажешь, что жене пан теля пасти…
Жителей Троещины однозначно спасает один здравый смысл…
Киев хоть и не Париж, но знатно театрален. Вот очередное сетевое внешнее приглашение тупо приобрести билеты и занять себя просмотром антипризы «Любить людей».
Увы, окрестная жизнь – не «Молодой театр» города Киева, который я откровенно не люблю со времени его создания еще в далекие восьмидесятые…. Вот и строчу маляву: «Я знаю ваш театр, кажется, лет 45... Помню, что с первых минут его создания, этому театру сразу удалось вырваться в чопорную столичную кузницу кадров.
Всегда хотел подглядеть эту чопорность изнутри и понять, как это происходит, что заставляет эту театральную труппу держать особую дистанцию от таких челов, как я. Почему я сразу принял КХАТ и много других постановочных коллективов, а «Молодой театр» нет...
Наверно потому, что он формирует какую-то особую ущербную кастовость. Это не обвинение. Это стойкое подозрение с самых первых дней очередного унылого театрального существования, которое неизменно и до сих пор. Переубедите меня в том, как журналиста и как писателя хотя бы одной новой своей постановкой. А до тех пор я в этот далеко не древний театр ни ногой. Вот какая штука предубежденность…
Сам я люблю, как несогбенная троещинская старушка, чтобы и во мне во все времена уважали творческую личность, обозревателя жизни, а не впаривали тухлую репу лицедейской поспешности и ложной апломбно-рахитической значимости.
Вот за что я десятилетиями не посещаю давно уже состарившийся духовно Киевский «Молодой театр», вечный полутруп которого в самую пору предлагать геронтологам на клиническое обследование, поскольку искрометной молодости в «Молодом театре» не было никогда.
Поскольку реальный театр окрестной жизни никогда не вызывал у самого меня отторжения…
Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать седьмая
Ирина Диденко: Графика
Мы с матерью встретили отца в городе. Он был в сером мрачном плаще и особом черном рыбацком берете… впрочем, позже, но еще в том же году, когда отец впервые и единственный раз в жизни посетил мой интернат, плащ на нем был темно-синего цвета. Но об этом я расскажу как-то потом.
Придите ко мне на помощь жители Керчи и Феодосии, чтобы объяснить всем прочим, как носили прежде береты спивавшиеся на берегу в межсезонье старые рыбаки, чувствовавшие себя людьми только в путину…
Тогда же мне было 12, и я едва не утайкой слушал их разговор.
– Твой сын, Тойба, будет иметь покладистый, но очень переменный характер.
– Твой сын, Николай, будет иметь то, что ты ему дал…
– Я дал ему Жизнь – в этом мой Дар!
– Это только гены, а жизнь – это место, которое может в ней занять наш с тобой сын.
– …если не будет вырывать выше своего места…
– …если сумеет жить на Земле человеком…
– Зачем ты так, Тойба. Разве я не человек?
– Зачем ты так, Николай… Может быть, по привычке просто порвёшь на себе последнюю рубашку?
В это время некий неземной ангел приподнял полог Запредела, и я услышал, как откликнулся с лагерных нар Зваран Микритч.
– Это я обучил Ч+ёрта рвать на себе даже последнюю тюремную робу… В концентрационном лагере по другому жить западл+о, хотя немецкие конвоиры жестоко за это били, но зато при этом отмечали живость и не считали живого мертвым. Как раз в возрасте твоего сына, Тойба. В ту пору самому чёрту было те же двенадцать… И места живого на нём уже не было. Но он выжил… А твой бы мальчонка – нет…
– Отец, ты же говорил, что ненавидел лагерных сербов…
– Сербия – это только точка на карте, а Зваран – это и отец, и вор, и капо, и подельник, и предатель, и друг… Одним словом, узник… Не вмешивайся на впредь, сынок, в этот непростой разговор старших…
– Вы уже оба в вечности, батя… И Зваран. И ты… А в две тысячи седьмом году к вам и Тойбочка подтянулась.
– Тем более, Витька…
Возникает нелепая пауза… И она переходит в коду…
– Зачем ты так со мной поступаешь, Тойба?
– А зачем ты такой, Николай… Высокопарно начитанный пьяница? А Витька никогда не будет знать свой шесток, он любые стены пробьёт, и в любые двери пройдет… Тот же, кто станет у него ключником – уйдёт прежде отведенного на Земле срока…
– Знать готовишь Витьку наверх, в вожди…
– Он там, Николай и дня не удержится… А мог бы, не будь ты его отцом… ты ведь и не знал, что его предки давали советы вождям многих древних халдеев – от предков киевских маромоев и до вавилонских халдеев, от народов моря до гипербореев…
– Заладила, занавозила… халдейцы, гиперборейцы… Древние вы, Тойба, еврейцы, и дури от того в вас на Земле много… Правда, здесь с вами считаются…
– Здесь, на Астроплане, со всеми считаются, Николай… С кем на одном только ейн-цвейн, а с кем и целую вечность…
– Айн-цвайн, барышня, айн-цвайн, дамочка, айн-цвайн, бабушка… Пфу-ты, словно заело… Вы всё выкрутили по-своему… Остатки арамейского, сгусток хазарского с его степным горловым выплеском, и на нидерландском подтексте… Тот ещё волапюк. Ко всем эсперантам и интерлингвам начало…
А по сути – выкрутка… Такая себе языковая, изобретенная вами «отвертка». Её легче всего было в концлагере выучить… В еврейском лагере мои сверстники пели… Прошёл месяц, и я стал понимать эти песни со всеми арамейскими и халдейскими выкрутасами. Что вы за люди, Тойба?!
– Мы – аиды, Николай, простые совковые аиды, лишенные духовных вождей, с порушенной этнической памятью… Но мы – древний народ. И в нашем народе женщина сама имела право на выбор… Ты – мой земной выбор – полуукраинец, полу литовский поляк…
– Так думаешь ты… А время говорит, что в тебе кровь древних хеттов и антов… Но в прошедшей реальность я была только рабочей швейкинпрома, а ты – только грузчиком, да алкоголиком тяжким… Как видно, ни хетты, ни анты не достучались до твоей непутевой башки…
– Башка здесь ни причем, Тойба. Я тебе рассказывал, что еврейские дети чаще и слаженнее других детей пели в центре лагеря за двойной колючкой. А между лагерями – внутренним: для русских военнопленных и для еврейских детей – между вами и нами – пацанвой со всех концов фашисткой Европы был ров. Каждое утро в ров сбрасывали трупы русских военнопленных и еврейских детей…
Удивительно курчавых девочек, ангелоподобных мальчиков. Затем со стороны русских бараков появлялись поющие лошади – запряженные в тележку четверо русских военнопленных. На тележке стояли плетенки с хлорным порошком. Двое русских равномерно лопатами разбрасывали этот хлор по всему периметру рва…
К концу войны этого рва не стало. Русских военнопленных и еврейских детей тоже… Я долго потом искал глазах этих курчавых девочек… Они мне снились под еврейские колыбельные… С июля сорок второго по май сорок пятого… После войны я не мог не встретить тебя… Как и забыть ужасов прошлого…
– Поэтому я и не судила тебя. Но после твоих страшных снов, которые даже ты, очевидец, научился видеть на идиш, я поклялась, что твой сын не будет знать этого проклятого языка... И не дала ему этих знаний, а унесла с собою в могилу. Но и ты был хорош, мог бы привить Витьке хотя бы любовь к польскому… Ладно, я рабочая, а Витька был в ту пору школьником, хорошистом…
– Причем здесь хорошист, Тойба. Своим материнским сердцем ты сделала его аидом. У тебя всё и всегда сводилось к единственной житейской формуле: а бене мунес – гобрахт мунес… Хорошие руки у одного только Яхве. А что он дал ему этот твой Яхве… Что он, сделал его равным с прочими в твоем местечковом мире? Куда там… Он так и остался навсегда шейгицем…. Понимаешь, Витька, ты – шейгиц!
– Зачем ты, Николай, при ребенке заговорил на гражданском?
– Да он у тебя и по-русски разговаривать по-божески не умеет. Пришел и говорит, папа, а как ты «броешься», как дед Наум или по-другому… Так вот, по другому я бреюсь, Тойба, по-русски…
– Много сделали для тебя эти русские. Да если бы не ты со своим внешним рыцарством, вышла бы замуж за грузина! Сталин-то хоть был грузином!
– Сталин был палачом. А Витька будет у нас лишенным родовой памяти… Манкуртом, так сказать… Гражданский язык для него запретен, польский – нежелателен, немецкий – проклят… А как быть с аристократическим французским? Кес кесе?..
– А никак! Аристократов давно сбросили в Черное море, или, на худой конец, утопили в гнилом Сиваше…
– Лучше бы, Тойба, в этом гнилом Сиваше твою дурь сталинскую утопили… А тебя бы ради памяти моей горькой раз и навсегда сохранили…
– И только? Этого очень мало для жизни на земле, Николай… На нашей прошлой советской земле… А с Витькой мы Пушкина регулярно читаем!
– Вот уж дурь, Тойба! Очень скоро ваш Гарматный будет украинцам не по носу…
– Это уж слишком, украинцы – стойкие интернационалисты! Не дури, Николай…
Вот и поговорили… Перегрузили мне сны, пережгли душу, а по сути, отец 1927 года рождения прервал свою земную жизнь суицидом в декабре 1987 года. Земной путь малолетнего узника рабочего фашистского концлагеря под Берлином прервался в Киеве в возрасте 59 с половиной лет. Отец так и не узнал, что памятники любимого им Пушкина начали массово сносить по всей Украине только через пятьдесят пять лет после их далёкого разговора.
Тогда как мать моя Тойба тридцать второго года рождения прошлого века умерла ровно через двадцать лет после смерти своего разведенного супруга, в декабре двее тысячи седьмого года на семьдесят шестом году жизни. Встретились они в не сразу после большой войны, а только в пятьдесят втором году, и разбежались сразу после моего рождения в апреле пятьдесят четвертого года, когда, по сути, брак их просто прервался. Но развод они оформили только через десятилетие, в пору получения матерью фабричной однокомнатной квартиры с двумя соседями.
Суммарный земной возраст моих родителей составил 136 лет. Отсюда ровно половину, 68 лет полагалось бы прожить мне. Но с десятипроцентной прибавкой это составит почти семьдесят пять лет. Так считает Госстат, а у него в этом смысле очень богатый опыт. Правда это меньше, чем прожил Будда – 80 земных лет, но больше, чем прожил Иисус – 33 земных года. Семьдесят пять, так семьдесят пять… Ведь суммарно я почти полстолетия провел за письменным столом. Так что с Вечностью вроде бы договорился… А о планах, то в них не входит узучение родительских языков. Так что ни
польский язык, ни и идиш я уже точно уже не выучу – их просто не будет в моем жизненном расписании, а мой street English так и не станет во мне языком духовной западной касты. Так и останусь ни в тех, ни в этих, но ровно на своем месте, за писательским столом в городе Киеве, и до последнего вздоха буду писать по-русски, и дышать по-русски, и по-русски открывать новые духовные горизонты. С глубоким уважение и пониманием относясь к украинскому языку нынешнего далеко не сказочного фатерлянда.
Ибо, как говаривал на сей счет дедка Наум: «Эйн Гот вейс!», то есть – Один только Бог знает… Я даже сам не ведаю, куда меня и на каких еще парусах внезапно отнесёт Время. Но я уже обретаю сакральную Веру свою…. А значит, в ней и уж точно с ней будут написаны мои последние книги! А мои родительские языки – идиш и польский – просто тихо и мудро отойдут в запасной пантеон Древних, о которых сегодня снимают многочисленные сериалы.
