Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать пятая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать пятая

Ирина Диденко: Графика 

Как-то мне повезло, идя на работу в школу, где я преподавал информатику для детей-чернобыльцев, не поверите, нашел целый миллион серого цвета в одной купюре! Купил дочери коробку конфет "Белочка" 270 грамм и еще сбросился с Лешкой-военруком на портюшу!

Ну, что здесь сказать... У папы тоже есть ротик... и вот мой аргумент: так как я люблю клЮбнику, конХвету, пирожИнку – ну, ниХто так не любит... В принципе, всё верно... мля... И детки от счастья в цвету и прохожие от зависти пукают... лепота-с...

Мать приносила мне в интернат по средам до поздней осени крымский виноград – «дамские пальчики». Полкило обычно съедал сам, кило раздавал в классе, друзьям... Маминых сред ждали... Мама Сашки Полищука приносила молочную колбасу с колбасного цеха, угощал всех, кроме меня и Валерки Кишкемана...

– Евреям не подаем! – орал Сашко. Недоеденную колбасу хранил под матрасом. Утром нас, еврейцев, обычно заставляли дежурить... Мыть пол в казенных спальных палатах огромными швабрами со старыми гнилыми тряпками из мешковины Вот Валерка Кишкеман как-то и обоссал эту колбасу.

Вечером Полищук пошел на бунт. Валерка и Сашка побились на смерть. С тех пор вареную колбасу жрал Сашка только по субботам, а наш класс назвали цветным и всем скопом поставили на учет в милицию.

Затем сам Сашка лет тридцать проработал на реках Сибири сплавщиком, рано стал инвалидом. Сдержанно здоровались с ним всю жизнь. каждый со своим миром, со своим достоинством... а милицейские страшилки вопроса дружбы народов так и не решили... так что, будучи отрядным вожатым и даже педагогом в детских лагерях я прежде всего выметал из тумбочек весь родительский хавчик на мусор! Жри что дают! На равных!!

А Кешка Мудрицкий носил мандаринки прямо в трусах. И ел их только по ночам… И угощал только самых доверенных… Я в доверенные и на сей раз не попал, и тупо высмеял его лунные яйцерины. Той же ночью я проснулся от странного удушья. Мудрицкий медленно и таки мудрено давил меня некой удавкой из вафельного полотенца для ног.

Удавки была наброшена на верхнюю часть подушки и головы в области волосяного покрова, лба, глаз и носа, и сведена в двух местах за спинку кровати. Он даже не привязал полотенце, а просто прикрутил его с одной стороны, а с другой то и дело просто подтягивал, вызывая у меня медленное удушье.

Так в моем подсознании на всегда поселился карлик Мудрицкис, а тогда я просто дождался утра, и когда Кешка Мудрицкий одел свои первые в интернате нейлоновые носки, но в моей-то жизни вторые (!), я просто в дуру и уже по привычке чиркнул спичкой о коробок, который выпросил накануне у Юрки Жаркова. Носок вспыхнул у карлика на ноге.

Он дико заорал, на что я вдруг решительно, но очень тихо ответил, что во сне я бы даже не пикнул… Пожар немедленно потушили. Ожог не прошел на ногу, но носок сам носок был навсегда превращен в некую шагреневую кожу.

Вечером собрался совет палаты. И Мудрицкий в целях пацаньячего перевоспитания решением пацанвы бып переведен в палату очередного второгодника Васьки Зануды, а мою кровать поставили одиноко у коридорной панели, и уже в ту же ночь, на всякий случай, посыпали хлебными крошками и полили банкой холодной ржавой воды…

Снова в спальном корпусе долго стоял пацанячий визг и мат, снова и снова уже конкретно пошли разборки у старшего воспитателя Виталия Гестаповича, а затем всё разом кончилось. Мы перешли в седьмой класс, многие тихо и радостно стали пить по ночам «вермуть» и «билэ мицнэ» прямо через продырявленную иголкой в пластмассовой пробку дырочку, и тихо и грешно рукоблудить… Коллективные палатные игрища на годок приутихли.

Первый вал украинских детей в интернаты Киева я ощутил только к пятому классу – в 1966 году, до тех пор украинцы жили в своеобразных сельских гетто... Вот тогда и пошла волна кромешной черносотенности против нищего киевского населения... Это плохо исследованный феномен...

Но вот паренек за одной со мной парты, ставший по жизни другом и директором чернобыльской школы, до самой армии так и не получил паспорта, поскольку жил в поселке Котове, вроде сегодня чуть дальше давно уже киевской Феофании... Паспорт получал с боем только в 1974 году, когда самому ему было уже двадцать, и потребовался он для росписи в ЗАГСе со своей в ту пору киевской невестой! Выбивали паспорт через Московский райком партии в городе Киеве. В ту пору мой одноклассник был уже коммунистом.

Вот ужас, который породил народную волну далеко не бытового антисемитизма... Это ужас национального поражения автохтонов в политических правах, словно всей нации записали в личное дело: оставалась, мол, она, нация при оккупации... Сталинизм иначе не умел оценивать никого... так были высланы в ныне Авидиопольский район Донецкой области этнические крымские греки... А еврейцев ждал Дальний Восток – Уссурия, тогда как украинцев – казахские целинные полупустыни... Киев же был до 1974 года огромным фильтрационным концлагерем... отсюда и самоедство... каждый выживал, как умел...

Подобный ужас пережили в той или иной степени все народы великого и неделимого, но и поныне нет-нет, да и отыщутся те, кто едва ли не крокодиловыми слезами всплакнут за некогда потерянным «раем». Хоть рай тот был страшнее земного ада. И здесь я твердо и решительно соглашусь с теми, кто утверждает подобное, читая мой словно надорванный переведенный через душу текст...

Как видно повседневный ужас у нас в крови…Самое время привести здесь в качестве примера рассказ прекрасного киевского таксиста Игоря Ткачука. После знакомства с последующим текстом, ещё раз убеждаешься. Киевляне – в своей полиэтнической яркой массе – просто удивительный народ. Правда, с маленькой, но горькой оговоркой: кто прошел через боль, тот узнает пароль. В этом смысле все мы прошли через боль, и этот народный пароль у нас в крови. 

Почему всё таки я выбрал хоррор-рассказ Игоря? Потому что он не просто оказался киевским таксистом, но и прекрасным слушателем и собеседником. Чем могу, тем благодарю, приведя ниже его авторский НФ-текст! Сам автор ещё достаточно молод, и оттого я верю, что рано или поздно ему суждено стать хорошим писателем, и не только в жанре хоррор, но и в других направлениях…

Итак, Игорь Ткачук: Чёрный дождь.

Наши дни

Некто Рой – юноша семнадцати лет – едёт к своими друзьям на экскурсию в заброшенный замок. Приезжает к замку он со своими родителями на автомобиле. Во время поездки у Роя происходит разговор с мамой. Мама – женщина средних лет, очень любит камни и изделия из камней – браслеты, подвески, серьги, и т.д. Она верит, что камни живые и своей энергетикой защищают людей… Особенно тех, кто их любит. Она даёт Рою камень «Шерл» как талисман и говорит:

– Возьми этот камень, и он обережёт тебя от зла, которое может встретиться у Тебя на пути. Это камень колдунов и ведьм… очень сильный талисман… Носи его с собою везде.

– Мама, и ты в это веришь?  – говорит Рой с иронией. – Спасибо!..

– Он поцеловал маму и положил камень к себе в карман джинсов. 

– Будь храбрым, Твоя жизнь – единственное, что у тебя есть. Живи и поступай достойно. – сказал ему в довершенье отец. 

После этого, выйдя из машины, Рой встречает своих друзей, и они идут на территорию замка. Рой заходит со своим другом Томасом и подругой Сарой в темный коридор, ведущий в подземный тоннель. Там они расходятся в разные стороны. Пройдя вперёд, он видит мерцающий свет, который, подойдя ближе, оказывается в комнате на стене. Это горит факел, рядом расположен небольшой каменный топчан с деревянным настилом. Присев на него его, парень почувствовал, как его резко бросило в жар и склонило ко сну. Рой тут же прилёг и, положив руку на глаза, резко погрузился во тьму.

1627г. ( Старая Европа)

Грязь, дождь... Открыв глаза, Рой ничего не может понять, – слышны цокающие по мостовой копыта лошадей, вокруг какие-то люди, всё и все в грязи, идет мелкий черный дождь с редкими крупными каплями вбивающимися в грязь и разбрызгиваясь во все стороны. 

Вдруг Рой почувствовал хлопок по спине.

– Что тут разлёгся? –  услышал он голос. Чья-то крепкая рука схватила его, и он о4казался тут же в повозке... Впереди маячила огромная спина в одежде из грязной мешковины, чёрная шляпа с большими полями на голове и такие же черные длинные волосы, перепачканные в спёкшейся в засохшей крови, подтеки которой были видны со спины и на одежде. Внезапно спина обвернулась и  с ним заговорила огромная борода.

– Что смотришь? Почти приехали...

Прищуренный один глаз на лице со шрамом в уголке рта. В этот момент Рой почувствовал какую то теплоту к этому человеку... И он внезапно понял… Это его отец. 

Подняв голову вверх, он увидел огромные стены из мокрых камней неправильной формы и огромную тяжелую решетку центральных ворот, медленно поднимающуюся у него над головой. Ржание лошадей, топот, визг свиней, беленье коз и овец...

Толпа заходила в открытую пасть огромного замка. За воротами внутри замка с такими же высокими стенами шла длинная улица с брусчаткой, покрытой дубовыми листьями перемешанными с грязью и следами копыт и колёс по которым прямо из мокрого чёрного камня текли слёзы. Пасмурное небо при этом где-то вверху казалось только узкой полоской. Все двигались к площади.

Круглая Площадь, была окружена мрачными домами с потухшими окнами... И только факелы стоящие столбами, как желтые глаза непросветной тьмы смотрели на эту площадь, коптя зловонным дымом. Это был рынок, на который каждый день съезжались со всей округи нищие, продавая свою утварь и убогую снедь в виде безыскусной стряпни за гроши.

 – Вот здесь хорошее место!.. – сказал отец и остановил повозку. – Что расселся? Давай выгружай! И будем раскладываться!

– Что раскладывать? – подумал Рой, убирая солому, на которой он прежде сидел. И только тут Рой увидел мешки... Странные они какие-то были... Мокрые.