Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать первая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать первая

Ирина Диденко: Графика 

Я бы советовал всем украинцам рано или поздно возвращаться в свой дом и просто дать каждому жить по своему пониманию, обретая под ногами свою собственную землю и брать в руки свою собственную планиду.

Вы спрашиваете, почему они не вернутся в страну так вот послушайте, что сегодня обсуждают эти люди украинские простые работяги интеллектуальные и не очень. По поводу того что сотворила власть наравне с врагами:

Каждый убитый и раненый мирный украинец, каждый разрушенный дом - это совместная ответственность тех, кто напал и тех, кто должен был предотвратить нападение и защитить, но не смог.

Я понимаю, что это неприятная правда, но это то, что чувствуют люди, пострадавшие в этой войне. И тем, кто работает во власти или собирается там работать, нужно это осознать. Тогда я надеюсь, что они (чиновники и депутаты) не героизируются, выкладывая видео или фото, как приносят макароны и мыло тем, кто потерял дом, имущество и близких. Они не понимают, как жалко и стыдно это выглядит? Хотя большинство из них настолько глупы, что они, вероятно, не понимают этого.

Государство не спрашивает, могу ли я платить налоги и соблюдать законы, оно просто требует этого от меня. Государству все равно, как миллионы ВПЛ могут жить в чужом городе за 2 тысячи гривен, сиротливо воя на одну только на Луну. 

Государство не волнует, как я живу и делаю пожертвования из мизерной пенсии, которой оно меня "наградило" за 40 лет трудового стажа. У нас в стране все "вплоть до света", а это мои личные проблемы.

Так почему я должен "понимать" и извинять «можовладцям», что им нечем защищать Херсон от кабов, мин и снарядов? А почему нет? Почему они этого не сделали? Они годами получают огромную зарплату из моих налогов. Почему я должен оправдывать предательство 24.02.2022 года, и то, что власть в полном составе утром того же дня бежала из Херсона, оставив врагу сотни тысяч людей? Почему я должен извиняться за потоп и за все, что происходит в Херсоне до сих пор?

Нет, мне не жаль.

Что сегодня хуже чем ИПСО военного времени? Это позиция сынков правящего класса воюющей страны? Ставлю знак вопроса. Потому что так рассуждают немногие, но их голоса всё настойчивее врываются в повседневный медиастрим. 

А может быть самое время каждому занять своё место в строю и оставить фантастов в покое? Ведь мы же дали человечеству Юрия Кондратюка, а он произвел первый инженерный расчет для высадки землян на Луну!

О чём сегодня просто кричат марсианские разрушенные пантеоны камней, так это, наверное, о том, что все они были составной частью единого целого каких-то бастионов каких-то твердынь... Исходя из этого скажите, земляне, зачем вам Марс. Ведь ни бастионы, ни твердыни, ни пантеоны так и не прижились на поверхности Марса.

Интересно, а на Марсе мы тоже когда-то начнём письками меряться? Или на «проходе» будет только земная контрабанда на Марс. Если подумать: то даже излишние гнилостные бактерии обедняют кислородно закрытые экосистемы… А они – из еврейцев или муслимов, поляков, украинцев, чеченцев? А вдруг – и русские, правда, сплошь крымско-татарских и семитских корней? Так что – что ни корешок – тут же шок, а то и имперский микроинсульт, крепко запечённый в микроволновке нового времени… и так бывает… 

Такие они, маркеры общественного сознания пиплов на фб... Вот где собака порылась... люди, что очень тронуло, так это то, что бандитов не бывает – ни своих, ни чужих…Бандиты – это чей-то  страх, это чьё-то безверие, это общая безмерная бездна. И полировать её дно кем бы то не было – предосудительно, мерзко и грязно… 

И был или убыл  некий конкретный миру урод, так это камни только в его огород… Но если эта шмаль продуцирует страх и безверие в обществе, то пусть и она ощутит ответно всю полноту народной ненависти на себе... 

Вот как раз сейчас, в пору подобный размышлизмов внезапно умер Валерий Абрамович Винарский - живая легенда Андреевского спуска. Уже навсегда! Где Киевская власть? Хоть бы слово, хоть бы одно только звание почетного поэта Андреевского спуска? Хотя бы посмертно?!

Кто убывает

Кто-то улетает

Кто-то умирает...

Каждый уходящий во вселенную хороший земной поэт обретает статус планеты, обрастая земными связями, иногда через которые не так легко к нему живому пробиться. Я очень много знал о нём прежде, писал немало о нём, часто удивлялся ему, и очень там, где-то на донышке души ярко уважал его, но сам, будучи человеком-планетой, являл ответ на его ершистость при встречах свою собственную . Но за последние годы мы несколько раз просто по-стариковски выпивали и просто по-человечески разговаривали. 

В его бурной молодости его знакомили с моей матерью, но у них ничего не вышло, ведь Валера был на семь лет старшеТойбочки, а км тому же вечно учился, а мать была просто земной женщиной и очень хотела жить... бурно и ярко.

В этом смысле кое-что у них даже получалось, хотя до последнего дня она отзывалась о Валерии иронично. А я благодарил её только за то, что Валера Винарский так и не стал моим отчимом. 

Светлая память, поэт... Во вселенной существует бездна ромашковых полян, над которыми тебе ещё предстоит воспарить! Ведь впереди у тебя – вечность…

 «Пятьдесят километров неба,

пятьдесят декалилитров счастья,

пятьдесят киловатт любви…»

О том еще и сегодня поют молодые голоса на Андреевском спуске. А я всё время ловлю себя на мысли о том, что они, да и все мы – ничего сегодня толком не знает… Вот о том  же поэтическом старике Винарском… 

А ведь казалось бы, уж сколько о нем написано – и хорошего и иронического – о старом поэте и барде, а он все являет и являет новые лица… Сегодня – это дуэт на двоих с внучкой – по возрасту Алисой… Вместе поют по гитару, вместе токуют над поэзией Винарского… 

«Назовите любое слово» – и начинают петь в унисон двенадцатилетняя девчушка и семидесятилетний старик… И у них своих пятьдесят километров неба… И у кого-то ещё пятьдесят миллиграмм любви… Но обществу давно на это глубоко и прочно начхать… Общество давно перешло от рассмотрения идей человека к комплексу идей манипулирования человеком – имяреком безличностным – с точки зрения понимания проблемы черными карлами манипуляторного злодейства…

У Алисы в руках денежка – две и пять гривен, из которых она выкручивает нечто отдаленно напоминающее фантик шоколадной конфеты… У нее очередным фокусником отобрано босоного-бродяжье детство. По словам Винарского – она местная бродяжка… По лицу – она его внучка… Но старик куражиться… Мол, вот взял и подобрал… Исполнение прекрасно, но последующий наезд на собственно меня отрезвляет… Как. Мол, смел опубликовать в сети стенания старика по поводу… Отсутствия женской ласки и не присутствия яблочек молодильных… Я только посмеиваюсь – сам же, чудак, эпатирует публику, а когда описываешь сам процесс этого эпатажа, то невольно превращаешь старика в большого хохмического ребенка. Нет! Больше об этом не напишу…

Буду писать только о просто людях – не художниках, не журналистах, не о писателях и поэтах, кроме которых, увы, в моем окружении других просто людей не существует… о творческих вечерах самого барда Винарского на Подоле. Пел он тогда идиотского свойства  агитки переходного периода, суть которых сводилась к тому, что во всех бедах совка повинен не только и не столько Сталин, сколько партия тогдашних совковых комуняк…

- И тебе это было интересно, чудак…

- А то…

мы молча отливаем из одноразовых стаканчиков по сорок грамм белого немецкого винчика на асфальте светлая память тебе. Валера!

Прежде очень часто  исподволь подглядывать, как людям, выбитым системой бесчеловечности  из расчета, оставались лишь всяческие циничные инструкции по манипулированию нынешними человечками с сексуальными, агрессивными и службистскими подтекстами, из которых делают всяческие микши, и предлагают поливать этими микшами безгласно-безучастных всяческие фирмы, фирмочки и конторы всяческих рэкитеров, погонял, вышибал, маклеров, сутеров и прочих сволочей из жизненных отстойников повседневности, которых – все без исключения – я дико ненавижу. Мне не приятно и не понятно, как так можно и кем дозволенно именно так распоряжаться с окрестным земным человечеством… Да-да, и по какому именно праву дозволено все нынешнее подконтрольное государству скотство – от низов народных вплоть до самых высших эшелонов государственной власти… Винярский все это системное зло первично и тупо персонифицировал…

По телику фильмотека ужасов… А в канун Дня Победы вдруг пробивает на фазу… Нет и не будет места в новом проклятом веке ни «человеку с ружьем», ни тем более «судьбе человека…» Нет и не будет место рядовому герою и геройству лейтинантско-майорского пошиба….Ушло время комбатов, прошагали батяни-комбаты и рядовые взводные в вечность… Теперь некий капитан из «Московской жары» тупо отшарашенный под американскую киношарашку, опять растит горы мускулов и учиняет очередной гангстерский мордобой в центре Москвы, а уголовная братва из девятой роты являет чудеса храбрости во имя защиты отобранного у всего скопа Отечества, на которое нам, украинским гражданам, взирать уже жутковато…

Что я по этому поводу думаю… В Японии в конце восьмидесятых прошлого века была разработана национальная доктрина, направленная на изучение… человека… Если хотите, вся Япония являла и являет сегодня собой институт по изучению человека… И  мы, украинцы, смакуем разъединяющий и умаляющий нас окрестный бандитизм, и тем умаляем и отупляем свой великий и древний народ. Забывая, что именно Украина - родина прикладной кибернетики… 

Нам стыдно сознаться, что не только в 1986 году на крыше третьего реакторы мы угробили полуторатонные японские роботы-манипуляторы, но с тех пор не создали ни единого своего робота, тогда как роботы из Японии сегодня вальсируют по паркетам мировых технопарков и подают гостям сложнейшие чувственнейшие меню, а японский кинематограф исследует тончайшие переливы ив глубинах человеческой психики, а не сопливит часами: да… нет…. Маша сказала… Гарик ответил… Дом-2 Дебил-3… На четыре рассчитайся… Каждого пятого под откос жизни… Шудра мы проклятая… Грязь из под ногтей недозвездного человечества…

Мне противно жить в эпоху дебилизации населения великой и древней страны… Я хочу создать институт человека и стану отныне являть на ресурсе простые человеческие истории без правок времени, я хочу слышать настоящие человеческие исповеди на ТиВи без прикрытия идеологов, без припудривания, без париков на лысынах и паричков на гениталиях… Туда просто не нужно лазить тем, у кого ещё есть сегодня душа и сердце, мозги и совесть… У кого еще в запасе остается хотя бы пядь неба и пять миллиграммов любви… Даже при отсутствии повседневного счастья и идеалов.

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцатая

Ирина Диденко: Графика 

Возможно, что и сегодня наши фронтовые калеки видят иномировье или стремятся увидеть его хотя бы во снах... Они не вторгаются и не впрягаются в него, они просто становятся к нему жутко сопричастны... Пережить всю явную и прочую – на подтанцовке пригретую войной – челядь становится просто непереносимо... Хотя бы, в Запредельном иномировье их нет и вместо них мелькают по иномировью серые да белые пятна всяческих злобных временщиков... Хотя и здесь сегодня они мелко мерзостны и отвратны до ощущаемой физически жутко фекальной вони! Вонище по голенище... Такой же, как оставляли вороватые двоечники. Обычно обрамлявшие зычными жирными фекалиями места своих преступных деяний с грязно-победным: СРУ! Не путайте с ЦРУ, пожалуйста…

Но вот, стоп! Вы заметили, что происходит. Мои тончайшие по ощущениям друзья-литераторы тут бы сказали: «Зановозило», но им бы стали возражать друзья психологи с философами, говоря:

– Тоталитаризм требует роботов постовых, часовых, всяческих возражателей по типу «об этом говорить не будем», начётчиков и контролёров.

Из давних примеров это последний «сталинский» выпускной класс нашего киевского интерната. Было в нем ровно семнадцать внешне жестко роботизированных мальчишек и девчонок, среди которых больше иных запомнился Лешка Захаров да  незабвенный «сталинский» педагог с непременной козьей ножкой из «беломора» старик Никифорович, который и вполне гражданских благеньких пиджачишках смотрелся как в белогвардейско-антантовском английском френче. Это всегда просто отшарахивало его от всех нас, детей, хлипкой хрущевской «оттепели». 

Самым страшным наказанием для второгодников стало уходить на время самоподготовки с пяти до семи часов вечера в этот полупустой класс, в котором всегда почему-то болели девочки. Отпрашиваясь то в санчасть, то к сердобольно маме нашей Светы Снитко, которая преподавала у девочек домоводство. Так они вышивали на пяльцах всяческие букеты из роз, а в это время в их места за партами и прочие классные пустоты вжимались ершистые шевелюры второгодников, которым несколько классных клонов Лёшки Захарова мерно отмеривали хлёсткие оплеухи. В это время Никифорович непременно выходил покурить… На следующую самоподготовку никакие старые фингалы им не рассматривались, а старых фингальных оплеух «сталинский педагог» обычно не замечал. И хотя отбивать в плюшку никого не случалось, но мелкий стал регулярно приходить на уроки в побоях и тётя Стерва была первой, кто решительно выступила за прекращения тюремного беспредела. За месяц до выпускного класс этого тихого чудовища был внезапно расформирован и «детки с клетки» заканчивали свою выучку в пятнадцатом табуреточном спецПТУ. А девчонкам выдали справки без единой оценки. Впрочем. Все они вскоре повыходили замуж и ушли во всяческие кофейные посудомойщицы. В ту пору, кода даже сверначитанная Шкидына мать имела только семиклассное образовании, этого никто не заметил…. 

Тому пример, РФ-робот Фёдор со всеми тоталитарными выкрутками и придурасами… То ли дело – робот София, с её знанием социальных сетей, по типу: «кто писал – не знаю, а я – дурак читаю». 

Робот не желает скрупулёзной выборки альтернатив ниже максимальной и выше минимальной допустимости… Он выбирает максимально формализованную эвристику социальных сетей, и, следуя за ней, начинает не любить и – даже – ненавидеть все Человечество без каких бы то ни было этических ограничений. Да что там, когда робот София во всех своих 16 копиях устремилась туда же и шпарит просто по Гуглу? 

А чуть только проклюнулись молодые пылкие роботомейкеры из украинского заштатного городка Кривой Рог, как тут же предложили для первых же собранных ими роботов соревнование по кибернетическому сумо! Тушкой на тушку… так что – с роботами у нас ещё тот себе перекошенный «трамвай желаний» всяческих шутиных и кимчиниров, майданных ватажков и афро-американских погромщиков кого и чего угодно… да хоть и самих роботов некого – приблизительно первого – поколения… Неужели «кожаные» так и не додумаются этически сертифицировать первое поколение роботов, чтобы после кибернетического А сказать этическое Б и семантическое С… Разговор – не простой…  И одними детскими шалостями в первых и мило неуклюжих Домах роботов он не кончится… Рано или поздно, уже не мы, а наши разнообразные кибернетические игрушки-роботы выйдут с нами на видовой диалог.

Вчера не смог спокойно уснуть был спазмический приступ. Голова начинает давать привычные сезонные сбои. Вырубило от боли. Это давануло давление. К утру устранилось, но не спится. Попустит... И снова будет доброе утро! Жизнь продолжается, а спазмический приступы у меня с 1975 года. Старый грешник. Двухгодичный итог советских армейских казарм ощущается почти пятьдесят лет… Вот такие они спазмы с совковым ментиком....

Пишу новую нф-ку о планете насекомых... Исследую тему, так ли, что в религиозных системах муравьев мы являемся богами? И для кого в большой степени: для черных или для рыжих.

И вдруг вспомнил, как решалась дилемма в известном анекдоте. 

- Кого зарезать? Рыжего гуся или черного? 

- Рыжего.

- Так черный скучать будет. 

- Тогда черного.

- Так рыжий скучать будет.

- Ну, и хрен с ним! Пусть скучает…

Для начала не густо…

Должен появиться какой-то герой в этой муравьиной истории. Возможно, фиолетовый, доисторический. Который был заморожен в недрах глубокого ледника.

Он вышел на поверхность, посмотрел на все это безобразие, и решил делать бизнес: продавать оранжевый пигмент для черных.

В процессе отметил для себя, что предательство и подлость черных - беспредельна. Оранжевые его тоже ничем не вдохновляли... Короче, скучно ему стало, решил снова уйти в ледник и уснуть, как минимум, на пять тысяч лет.

В прошлые разы, когда он просыпался, конфликтовали красные с зелеными. А до них был конфликт синих с коричневыми...

А вот ещё о вечной борьбе рыжих и черных на планете Земля. Правда не муравьев, а людей…

Кстати, в 1968-69 годах  в киевском номерном интернате моя тамошняя классная дама многократно мне говорила:

- Ты юде! А все юды - предатели!

Мои четверо внуков и внучек из Израиля навсегда знают, что Украина - это не их страна. Ты понимаешь, о чём это я? Разве не о том, что для осознания горьких истин не надо ездить за океан. Но ты большая умница.

Но почему-то  есть те, у кого  перемещения в пространстве - это в крови и это здорово. Мы же временно в домоседах. В семье есть очень пожилые… Не оставить одних, не бросить плюс война. 

Мне даже снился марсианский сон, что нам предстоит длительная поездка по  поверхности Марса в Сидонию на местном экскурсионном автобусе.

Сначала всё идёт ничего, но вскоре людей в экскурсионном автобусе начинают заменять их проекции… Одного, двух, всех… И мы доезжаем до пирамид в полном одиночестве: только мы одни и проекции так и не доехавших.

А что до планеты муравьев, то тут вот какая заморочка. Черные и рыжие муравьи на планете живут доменами, как в запрограммированной магнитосфере: здесь клан рыжих муравьёв, там клан черных, и так бесконечно. Естественно, они враждуют и между ними все время идут неравные войны. В победителях непременно рыжие, побежденных черные… И о горе побежденным….  В плен их никогда не берут, и тут же истребляют на поле боя. Единственно с тем, чтобы захватить их личинки в качестве трофеев. При этом захваченные в плен трофейные личинки первейшим делом тщательно орошаются ферментом рыжих победителей. 

Вот почему рожденные в плену черные муравьи уже от рождения рождаются с изменённой рабской психикой, и в соответствии с ней служат рыжим рабами до самого последнего вздоха. Прибывали на планету всяческие миротворческие миссии, пока не разделили планету на три равные зоны. Треть территории закрепили за рыжими, затем насыпали огромный земляной вал и поселили за ним свободных черных муравьев, и только за тем после ещё одного земляного вала генноизмененных раболепных черных, рождённых в неволе…

С тех пор на планете пошла бесконечная очередная война рыжих да черных, да к ней черных да черных - независимых и рабов. И с тех пор эта бойня превратилась практически в непрерывную, а у инопланетных миротворцев просто навсегда опустились руки. Особенно после того, как отряды черных рабов прорвались на земли своих поработителей угождать своим старым хозяевам. Но попав под эгиду рыжих муравьев, они перестали воевать с черными независимыми муравьями, поскольку те стали им просто не интересны…

Прошли тысячи лет и на планете остались только рабы, поскольку рыжие захватчики переместились на другие планеты, а независимые черные муравьи отыскали и для себя некую планету обетованную... Грустный, казалось бы, эпилог, но вполне очевидный.

Да вот что ещё… На новых планетах агрессивных рыжих навсегда поработили зелёные да  синие даже не муравьи, а "муравлики" и превратили их в грошевых наемников, которые и по сей день дерутся друг с дружкой до полного и окончательного истребления за одни только ментики синие да зелёные….

А вот истинные чёрные муравьи это словно настоящие украинцы, люди навсегда выбравшие свободу. Хотя очень часто Интеллектуальные украинцы словно  окопались в себе. Они больше не говорят вслух, не высказывают свое собственное мнение, не становится на защиту общенационального духовного полиэтнического мира, многие почти безропотно примеряют на себя уже не одну, а две гребёнки: одну "суто" национальную и вторую - пост имперскую.... Ни одна из этих гребёнок не есть истинно украинской.  Потухли и ушли в песок вчерашние болтуны, К тому же многих из них просто пересажали из-за их нелепой алчности, которой они хотели подменить хотя бы минимальные духовные поиски. Украинский мир замер. А значит, он готовится к прыжку, а прыгать в сторону уже не получится. Там, в стране что-то происходит, и куда я с ним отныне  и присно?! 

Да кто мы такие, и что  там у нас внутри. Вот почему многие возвращаются облыженными из Европы или остаются там умирать в пёстрых изношенных косоворотках европейского кроя. Западному миру не нужны новые несчастливцы, он едва-едва со своими справлялся... 

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть девятнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть девятнадцатая

Ирина Диденко: Графика 

За эти годы в бойне за – инспирированный имперской РФ – Нагорный Карабах погибло до 40 тысяч местного населения. За Донбасс – ещё более 40 тысяч. В обоих конфликтах уже использовались первые робототехнические технологии в области вооружения. В нынешней активной фазе войны РФ с Украиной их роль резко возросла. 

Но не надо забывать о другом использовании этих технологий. Я верю в манипуляционные робототехнические лгунишки по любому окрестному поводу, уложенных уже сегодня планово и достаточно банально во всяческие медиа-ящики: гаджеты, телевизоры, УКВ -радиостанции, в принципе, во всё, что на слуху, что в очередной раз модно. Эвристики наработаны ещё какие! Только – бери и правь, подсовывая одним одну часть нелицеприятной правды, вторым – иную, третьим – третью… Дозируй эту правду, не переводи в микш, на гранях которого непременно возникает откровенная ложь и вгоняй эту рецептуру в роботов класса А, Б и С. 

А потом, ставь на каждом равноудалённом углу майдана такие роботы полуправд, и – баста… Человек начнёт бродить от одной полуправды к другой, пока не тронется умом или роботы системы его обкатают. Я принципиально говорю о публичной навязываемости грядущих роботов. 

И знаете, как работают эвристики? Бац, например, написано: 

– Касается всех – любите и почитайте Кольку Чмыхало, а с ним и  Веле Шт+ылвелда, как единого  истца своего, и держите ответ перед ним, как перед – просто Богом. А что? Потянет! Ведь это же – робототехника. 

- Эй, робот, в чём твоя сверхзадача? – Эвристически доказать и логически перегнать европейских партнёров ценой, увы, смертности физических лиц.

Не за горами выпуск антропоморфных роботов-работяг, и кто заметит, как люто мрут украинские физиологические работяги... И тогда, день рождения – это дата выпуска обновлённой серии роботов класса А, ну, а к ним – естественная убыль людей, не прошедших современной перековки для дальнейших партнёрских с роботами отношений. Баста! А дальше, как в анекдоте про одну из стран Средней Азии: 

 – Почему вас сегодня 15 миллионов человек, а недавно было сорок?

– Не знаем, но раньше нас вместе с баранами считали...

Анекдот злой, так что не станем его уточнять для конкретной страны. Только, как бы нас не стали считать вместе с роботами!

Даже на отдыхе кратком, мне непременно приходилось думать о рвано заостренной за последние годы болезненной гранью между Завтра и Вчера, среди мелькающих повсеместно, побитых сединою, балканских инвалидов последней балканской бойни... По приезду, прямо на Троещине – уж точно – начинаешь видеть своих, почти ещё не седых, но  таких же прикостыльно несчастных... 

Каково жить на скалах, на камнях возводя камни? Именно с них я смотрю в Завтра... Я вижу Завтра... Я прорицаю Завтра... На уже кровавых примерах Вчера. Когда-то у нас в киевском интернате был музей советско-болгарской дружбы. И из Казанлыкской долины к нам в музей как-то привезли бархатные розовые кусты – коричневой и голубой розы. В первую же ночь из по-варварски вырвали. Оставив у школьной теплицы две огромных воронки. Мол, вот вам куки царя небесного место для высадки чертоплоха. Ведь только он вам под стать…

Кто не готов увидеть суть этого – далеко не только балканского, но и родненького Вчера – пусть отодвинется от экранов, а я намерен прямо здесь рассказать Притчу о пластмассовой жопе... Прежде всего, блюстители морали, мы здесь – как бы поговорим о будущем мире. Примерно так, как мы разговариваем по утрам с местным цветочным хиппи, предупредительным, начитанным, продающем цветы от рачительного хозяина, с которым я тоже имею милое шапочное знакомство – раскланиваемся, клонируя взаимоприязнь в троещинском мире. 

Последние выплески балканского лета на Адриатике это – удивительный, хоть и крайне малый период между солнцем и – солнцем, между безумной жарой и беспросветной слякотью да унынием. К тому же, с первого сентября по приказу тамошнего принципала страны закрыты все прибрежные дискотеки... ведь там уже однажды уже дотанцевались до животной войны. 

Учиться беспрекословно и многогранно – стало насущной потребностью маленькой балканской страны! Сервисов у этой крошки-страны тьма, а специалистов сферы всяческих добрых услуг всё ещё не хватает. А все эти услуги – не сбивка по-пролетарски колченогих табуреток из расчёта – три гвоздя четыре ножки. Наклепали же упорото их в совке... И столов, и банкеток, и стульев!

Так что танцы – ничто, услуги – всё! Вот и карусельщик Славко Ожич каждое утро к десяти утра появляется на пирсе, поскрипывая протезами левой руки, и такой же левой ноги да ещё чего-то там соединительного уже в ягодице... Он сед и почтенен, и даже без запаха перегара, к тому же вечно почти что выбрит, и с сединой ещё не во всю курчавую голову. 

Так вот, речь дальше пойдёт как раз об этом вот мужике. На пирсе, ожидая катерок в "Сладоленд" он полусидит, грузно опершись о боковой бакен. Подходят люди – туристы и черногорцы. Сперва учтиво и дружелюбно пропускают на катерок пляжно полуобнаженных туристов, а затем, неведомо откуда явившиеся молодцы, дружно взявши руки в "гнездышко", на четырёх руках переносят просевшего в живое креселко ветерана на кораблик в одно и то же особое место, которое занимается накануне, как служебное, предупредительным матросом каботажного судёнышка...

Точно так же, через 15 минут ходу по живописной бухте, его выгружают в "Сладоленде", где он ступает не более сотни шагов к тамошней карусели. Карусель уже отперта ночным сторожем, но не тем, который работает по Куштурице сторожем в зоопарке, а другим, растворяющимся в глубинах парка ещё до нашего прибытия. Теперь Славко садится за пихтовую стойку и в беловыцветшей протезной рукой начинает указывать на место сбора детворни со всяческими родыками, то бишь "шнурками в стакане".

Время от времени Славко тихо ворошит спекшимися губами... десять и едын... Всё. Конструкция пластиковой руки даёт строгую отмашку! Прочим ждать. Славко поднимается с места, делает неспешный шаг к рубильнику, и карусель начинает вращаться положенные ей три-пять минут... В особо жаркие дни – не более трёх... 

Остановка, дети выходят, за ними семенят чуть потухшие родители... Вращаясь на карусели, они многократно ловили на себе даже не взгляд, а только перст указующий...

Этот перст из квелого – в чёрных прожилках – пластикового мрамора врезается в память уже навсегда.... Но, дети любят Славко Ожича, а молодёжь день за днём, год за годом возит их, поскольку и она выросла со вчерашней славкиной карусели, ввинчиваясь в тинейджерство, юность и зрелость, тогда, как душа Славко всё это время словно мечется по безысходному кругу... 

Был уже однажды порушенный мир, и был он уже разорван на части... на последней Балканской бойне... А дальше уже – не было ничего... Не благословленные балканскими матерями, прежде всего, они потеряли веру в солнечный мир… Наверное, и поэтому обожгло их войной... Как следствие – это окаменевшие лица нынешних балканских матрон, их низкие зычные, не терпящие мужского противления голоса...

И всё же, припоминаю броский лозунг в том же – уже подзабытом нами – СССР, через те же 25 лет после войны: всё лучшее – детям. Как нам с Мелким в давно уже прошедшем навсегда феврале вместо вязаных шлёпанцев тёплые трофейные ботинки. Наши родненькие, не трофейные пропила интернатовская кастелянша Надежда Петровна, которую попросили из костюмерной киевского театра оперетты, где она упорно воровала с танцевальных пачек дефицитную белую парчу для трех Районных ЗАГСов в городе 

Киеве. Однажды, идя на работу в пригревший её интернат она просто упала с крурых ступенек предгорка и сломала себе шейку бедра. Правда, на сей раз правого. И больше её в интернате не видели. И снова ботинок стало хватать на всех. Вот такая жизненная канитель.

А карусель, которую и сегодня включает Славко, завтра, возможно, сдадут точно в музей – хотя бы – последней балканской войны... Потому что – самая последняя война на планете Земля остановлена будет не скоро, а, может быть, уже никогда...

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть восемнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть восемнадцатая

Ирина Диденко: Графика

Не всегда следует поэтить на всё – сугубо личное. Из-за неопытности в посторонний мир могут вылететь не только мысли, но и не перелопаченные душевно поступки и годы. И со стороны это будет выглядеть просто ужасно. Или наоборот – технически чисто, но с крепко придавленной душевной ноткой... Отдельное замечание для отпетых эротоманов... Хватит сублимаций. Потным делом займитесь, а в Поэзию – ни ногой.

Я хочу поделиться с вами своей любимой цитатой от Марианны Уильямсон: «Наш глубочайший страх не в том, что мы неполноценны. Наш глубочайший страх в том, что мы боимся показаться слишком сильными. Именно наш свет, а не наша тьма больше всего пугает нас».

Мы спрашиваем себя: «Кто я такой, чтобы быть выдающимся, великолепным, талантливым и потрясающим?» 

А действительно, почему бы тебе и не быть таким! Ты – дитя Божие. Твоё самоуничижение не нужно миру. Нет ничего привлекательного в робости и зажатости, что заставляет всех вокруг тоже чувствовать себя неуверенно.

Мы рождены, чтобы сиять, как это делают дети. Мы рождены, чтобы проявить славу Божию внутри нас. И это – не только в некоторых из нас, это -буквально во всех нас. И когда мы позволяем сиять своему собственному Свету, мы неосознанно даём другим людям возможность делать то же самое. Когда мы освобождаемся от наших собственных страхов, то одно наше присутствие освобождает от страха других людей.

Опытные поэты обычно убирают союзы, предлоги, вводные слова. Поэзия – литая штука. Хоть, впрочем, всё начинается с подражания. И уж затем только, следует поиск и раскопки себя. Поэта, да и просто – человека шлифует Время. Я вообще обожаю в Поэзии любые подобные перекапывания микросов и макросов нашей общей вселенной.

Иной поэт пишет вроде бы чисто, но, вдруг, в нижней последней строчке приглушена тональность. На чуть-чуть, и всё-таки. Роняется тональность и происходит сброс. Это – некая духовная недотяжка. Очень плохо, когда поэзию превращают в некую плакальщицу, в том – тихо и грустно уходящий текстуальный совок. Печаль, да и только. Вечные душевные и словарные недотяжки. Затем и водил Моисей 12 колен Израилевых по пустыне сорок лет, чтобы прошла естественно-историческая выбраковка отчаянных пессимистов. Это – уже не поэзия, а плач вопиющего в пустыне. 

Но это уже навсегда не поэзия!

Февраль… Холодно. Замерзание. Один давнишний литприятель, уважаемый по жизни, публикует фотографии пишущей западной братии – усы, бороды, усища, бородёнки... Фиксаторы жизни, наблюдающие за фрикциями и фракциями, фрустрациями и инкрустациями... Не вопрос – сами не живут или слабо живут, жизнь сквозь себя процеживая сквозь винное сусло. 

Такой себе – литературный сквож. Такой он нынче – писательский аркан… Вместо катания парковых шаров, перебирание шариков под брюшной аркой. Никто не главный, все на равных, почти все отморожены жизнью до белесых бровей. У кого бровушки стрижены, у кого – по-совьи – горгулья. Ожидать от них прямо сейчас ценный продукт – очевидно не стоит. Они – в процессе. Но, когда станут отходить в Лету – будут в качестве прошлых активов являть архивы. Каждый из них только и мечтает: покопаться бы... Только не в своём, а – в сопричастном... Эне-бене-ряба – квинтер-принтер-жаба. Отрубить принтера! Читать – и – только читать, не шурша при перелистывании неистово!

Были у меня очень трудные годы, но вот что характерно – фотографий из них сохранилось мало. Почему?.. Знаете, сколько ни говори – «халва», во рту слаще не станет. Сколько ни притворяйся в те годы я значимым и счастливым – время чётко метило меня неким виртуальным ментиком – лузер... Даже – не неудачник, а – Несчастливцев. 

И тогда, любые фото-порывы произрастают в уже всем заметную смазанность и – даже – боль. От напряга казаться. А если даже этого напряга не существует... Одним словом, каждому выбирать некую полосу собственной фотонепрезентабельности, или, сцепив зубы, держаться. 

Лично я, в те страшные годы, держаться внешне не умел... Не вышло, не получилось... Вот почему, в моём мире, единственный проводник и целитель – Женщина, которая не только не предала, вытащила в жизнь после прямого укола в сердце почти похоронной командой... 

Так что, счастливые внешне фотографии – это огромный труд за – так и не пройденное – вчера, опущенное до времени в некое психологическое подзапретное небытие. 

А вот фотографам надо научиться щадить натуру, оберегать её, не допускать явных разрывов шаблонов с прежде увиденным и – уже в фотографиях – воспроизведённым. Это – не междупрочица, а некое милейшее назидание тем, от кого напрямую зависят наши лики и образы... Как-то вот так, что ли...

Жаль только, что не осталось ни единой нашей общей с Мелким фотографии без обувки, где мы интернатовские пацаны-семиклассники вынуждены были коротать наше время в будет пустой санитарной зоне, где только мы были обречены невольно подглядывать за нашими разбитными молодыми училками, которые отчаянно занимались сексом с самыми нерадивыми сиротами-восьмиклассниками, и получалось это у них очень спортивно. Ведь все идеалы умело и прочно скрывались под одеялом, а на поверхности в телесном брасе то и дело мелькали только оголенные руки отчаянно озорных пловцов и пловчих, от которых мы даже не были в шоке… Это просто снимало напряжение повсеместной казенщины и никем не осуждалось и не обсуждалось… Все это напоминало некий особый интернатовский брас-заплыв в неком несистемной правде тех, кто хоть так пытался вырваться из общей гулажной зоны… Кстати. Именно оттуда и пришло наше спасение. Именно та милые внесистемные блудницы отыскали для нас с мелким и клубки разноцветной шерсти, и и длиннющие заколотые на кусочки стирательных резинок спицы. И крючки украденные в классе по домоводству, и из всего этого первоматериала нам обоим были связаны очень плотные и достаточно высокие теплые гольфы, которые легко входили как в кеды Мелкого, так и в мои идиотские балетки. Вот когда нас такими увидали пришлые представители-инструктора из районного райкома партии, тут уж воистину, ничего нельзя было больше таить. Тут же уволили алкоголичку-кастеляншу, а нам немедленно выдали какие-то еще трофейные ботинки времен Корейской войны. И хотя в ту пору в Европе и мире во всю буйствовала самая всамделишная Холодная война, мы с Мелким выжили, а с молодыми сексопилками установили какую-то особую духовную связь, которым нынешним пацанам не понять, если только у них не были сверхраскованных старших сёстер…

Между духовным проводником и субъектом обычно выступают посредники. 

Вот и сегодня... девочка на переднем плане – это душа. В посредниках – в центре песчаных (морских, океанических) дюн – древняя светловолосая старуха Севилла. На том берегу пути такой же, как Сивилла, старец – духовный учитель. 

Физически – он более зрел и вынослив. Старость его не давит. Он – в ожидании открыться... ты только пустыню, душенька, перейди да не замарайся... В принципе, пустыня безбрежна и на переход могут уйти годы… целые генерации жизней многих земных поколений, которые на себе будут проносить бессмертную душу... кто как сумеет... И этот Путь древние назовут Сансарой...

Я лежал в тёплой ванне и всматривался в запотевшее настенное зеркало. Видение проявилось не сразу. Первой пришла девчушка-душа с полурасплетённой косицей. Затем, среди дюн явилась седовласая Сивилла. Волосы были уложены горкой тугими витыми кольцами... У ног Сивиллы резвилась игривая чупакабра... Она стремилась превратиться в оленёнка, но – что-то в ней недотягивало... В итоге трансформация произошла в сторону мультяшного двухмерного крокодила. И – только затем – на дальнем горизонте встал высокий худощавый старец. Он будто входил в очевидность сквозь накипающее тяжёлое волнение дюн и срывные над дюнами ветры. Ветры обретали головы злобных Горгон и уже даже не вьюжились, а только сычали...

– Обращай внимание, но иди. Смелее иди, – говорил старец... 

– Старуха, а ты зачем? – спрашивал я. Не твои ли это ветры?

– Мои... Но дюны – его... Ты не сетуешь на дюны, а ветры что, они ведь и над дюнами пронести могут... 

– Могут, – говорил старец. Только в том не будет душевных усилий. Ты – ни ветров, ни зверушек не дорисовывай... Ложные они... Подложные – да и только...

Вот и эти милейшие пловчихи из нашей подростковой, но по сути еще детской пати были тоже подложными, но уже нисколько не ложными…

Эй, робот, в чём твоя сверхзадача?! Робот есть робот, и, похоже, функционально он – от слова работа . Все мы в той или иной мере понимаем, что люди тратят своё время, силы, жизнь на монотонную, часто тяжелейшую и бесполезную работу. Как было бы круто, если бы этим занимались роботы. И у человека тогда освободилась бы масса свободного времени для личного и духовного развития, для общения с родными, близкими, для своих хобби, увлечений, для жизни…

Если строчка генерирует ненависть, то робот, любой автомат, только ретранслятор ненависти – одной из шести базовых эмоций. Формализовать Любовь и Ненависть, Страх и Сомнение сомнительными эвристиками с пограничными допущениями можно, но, присмотритесь, кто и как будет их формализовывать. В робототехническом мире выживут завтра те, кто подложиться под вечно недозвёздное человечество душой и предупредительностью...

В восьмидесятых, этим занимались многочисленные бакинские аспиранты в городе Киева. И вот уже третье десятилетие в Нагорном Карабахе – война. То же можно написать об армянских аспирантах Ленинградских гуманитарных вузов по проблемам межличностной этики. Они, со своей стороны, сумели остановить бойню? Категорически нет! 

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть семнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть семнадцатая

Ирина Диденко: Графика

Пробудившаяся обувка как пробудившаяся память. Бумажно-текстильные носки почему-то рыхлого цвета. Удивительно, как совок любил, нет, просто обожал рыхлые расцветки. Правда, их ненавидел Мелкий, который по мелочам научился между уроками и самоподготовки залетать в местный универмаг и ходить там между прибавками с перекошенными продавщицами, подозревавших в Мелком крупного районного шлопера.

- Он точно что-нибудь  умыкнет - на него явно не настачишься даже самых зорких сотрудниц? ВОХРавцев бы наслать на такого архара.

- Вот только не надо меня пугать, а тем более, всячески запугивать и третировать. И так смотреть по-сиротски. Даже если я сирота, - тут уже сам мелкий шмыгал своим востреньким носом.  И с пафосом продолжал... 

- Я к вам между прочим просто зашёл за человеческими носками…  

- А ты хоть знаешь, сколько стоят человеческие носки?

- За пару - от семидесяти пяти копеек до рубль пятьдесят.  Но мне бы нейлоновые.

- Так они ж идут уже по пятерке, да ещё приплатить придется вне кассы - укадчиво говорили гибкие тетушки-продавцы.

- И сколько надо заплатить, чтобы взять?

- Не меньше пяти рублей. Ну, разве что для тебя исключительно по-сиротски четыре пятьдесят. Кстати все они в рисунках с разводами: и серые, и коричневые, и зелёные.

- Мне бы зелёные, и чтобы они были в полоску с рубчиком, а не с оттисками изморози заоконной.

- А ты, клиент, хоть и губошлеп, но далеко не дурак. Но таки носки идут  за шесть рублей.

Мелкий театрально почесал свой затылок с паклей своих бледно-рыжих и давно не мытых волос.

- Уступите за пять… 

-Только за пять пятьдесят, но зато с инструкцией… 

- Хорошо, неожиданно сразу внезапно соглашался Мелкий, и, получив завёрнутые в синий бумажный пакетик носки, осторожно уточнял:

- А какая к ним будет инструкция? 

- Ну, во-первых, не курить в них никогда,  и уж точно не стряхивать на них пепел от сигарет, а то носочкки тут же оплавятся и им будет кирдык. А также нельзя их ни утюжить, ни даже просто сушить на горячей комнатной батарее. 

- А тогда, как же их просушить?

- Как-как, прямо в постели во время сна, под матрасом, но не на́ железной сетке, а между простыней и матрасом, иначе на них выступит ржавчина. 

- Спасибо, замётано. 

И Мелкий тут же напяливал носки на уже обутые прежде простые интернетовские говнохи. 

- Не носочки, а просто класс, - ещё долго цокал он про себя Мелкий в уже таком же сером кашне приобретенном тут же. Правда, о кепочке-пятиклинке в пору шкет даже крепко прифасоненный моднявый шкет в ту пору ещё и не мечтал. Это было бы шикарно, но крайне не осмотрительно. Тут же бы его замели те же менты в ту же детскую комнату за один только вызывающий внешний вид… Пиндосы, а не люди…Лягавые… 

В карме оставалось ещё тридцать копеек. На них шкет прикупил сто грамм конфетных сладких «рачков», а ещё - через местного пройдоху - пачку сигарет “Прима”. Пройдоха брал за пачку двадцать копеек, а самые дешёвые сигареты стоили четырнадцать. Это и давало пройдохе пищевой разгон на свежайшие полбатона, а Мелкий разживался победно куревом, и возвращался в интернат уже к вечерней сапододготовке.

С тех пор нейлоновые носочки и тоненьки ножки Мелкого были нерасторжимы до тех пор, пока любопытный Шкида не обнаружил на подоконнике за кроватью Мелкого самые обыкновенные спички в неброском коробке, и тут же по привычке через боковую тёрку не стал их лихо метать, прямо от спичечного коробка. Правда, на улице… Здесь весь трюк состоял в том, чтобы выставить очередную спичку под острым углом к предполагаемой ломкости земли или спине субъекта. На сей раз случайным субъектом оказался Мелкий в его мгновенно опламененном правом носке. У Мелкого тут же от обиды и возмущения чуть не клювом открылся его по-птичьи сухонький рот, и он злобно каркнул:

- Ну, ты попал, Шкида, ну ты попал, - злобно выдохнул он, как только пылающая спичка просто угодила ему в злополучный правый носок, от чего тот зашипел, скуксился и оплавился почти до лунного кратера. Благо, что по нейлоновыми носками у рачительного Мелкого были простые не фраерские носки… Тем не менее Мелкий отчаянно взвыл и со скоростью бемби-носорога понёсся за опешившим на одно только мгновение  мелко шкодливым Шкидой со страшным визгом североамериканского боевого индейца:

- Убью!

За это время злополучный носок таки успел вплавиться в кожу его почти лягушечьей ляжки в районе носочного подъёма. И вскоре сердобольная Надежда Филлиповна, обработав и смазав обожженное на ноге место, отправила Мелкого в санитарный блок на обложку, предупредительно отобрав у Мелкого полтора серых нейлоновых носках, как не положенных Кольке по возрасту, за что уже Мелкий взял Шкиду на счётчик, отчего пришлось вмешаться Шкидыной Тойбочке, которая подарила тому сшитые в цеху из остатков искусственного меха варежки, которыми Мелкий почему-то ещё несколько лет дорожил. Вот и пойми этих Мелких…

А тем более разных земных поэтов, которые внезапно после этого заискрились в Шкидыной жизни… А что в ту пору испытывал, Мелкий мне и поныне не ведомо.

Вот разве что только одна строчка молодой поэтессы: "Вся жизнь уместилась в один альбом". Как по мне – в одном альбоме. Но жизнь – толщиной в один альбом. А критики – обыватели потом открывают этот альбом и оценивают… Жизнь… литературу… поэзию…

По-моему, хорошая литературная критика должна быть объективной, безотносительной и честной. Ведь, на вкус и на цвет… И с этим надо быть очень и очень осторожным, то есть – к каждому следует относиться бережно, но оставаться собой, на своих этических и эстетических позициях. Так что – давайте просыпаться, Человецы! Поэзия обязана нести этическую нагрузку. Пишущий человек обязан рано или поздно обшивать себя кумулятивной броней этики. Рано или поздно будет она с годами у каждого. А мне – уже сегодня – нужны те, у кого эта броня уже наросла. С ними только и можно что-то менять. А в крикуны – я уже по возрасту опоздал. Так что буду беседовать с поэтами без надрыва. 

Аврора Дюдеван (Жорж Санд) была неподражаемой писательницей и великой женщиной. Её слова: "Я занимаюсь литературой, как другие занимаются садоводством" – это единственное, что можно было бы повторить, говоря о себе каждому земному поэту. 

Но в моде, по-прежнему, – неухоженные, не постриженные стихи, стихи словно комьями, полустрочками: полумаркими, полунедосовершёнными. Экспериментальная поэзия с её вечными трюизмами, неологизмами и прочая, в принципе, это – тоже неплохо. Но, иногда, это – трудноваримая для читателя звукорядная словомасса и об этом забывать всё же не следует. Я – рутинный старик, хотя эти западные веяния, эти неологизмы, иногда меня будоражат и я понимаю, что, если эти слова будут информационно значимы – их будут читать. Чуть ветрено, но не так, чтобы одной левой пяткой и даже – чуточку с ритм-н-блюзом… и – потянет. 

У молодых поэтов часто возникает так называемый чёрно-белый светотеневой театр Слова. Затем поэт начинает нарабатывать собственные эстетические мифологемы, у меня, например, – Атлантиды, Трои, каинов, каинидов.

Затем, в эту собственную эстетику пытается пробиться некая оценочная шкала Других, тех, кто в пору постмодернизма забывает извечное пограничное Правило – где заканчивается твоя свобода, твой мир, там у меня в душе вызревает мой мир, моя оценочная шкала. Тем и опасен постмодернизм. Он, как бы, настоян на собственной сумасшедчинке. Преподнести его иным – почти бесполезно, если читатели не пропускают моё поэтическое восприятие через собственные фибры души.

Затем наступает самое великое – это театр Поэта. Поэт как бы отступается от себя, ради публики, но и публика приходит в душу, в библиотеку, в зал с тем, чтобы понять и принять поэтическую версию мира того или иного Творца. А, как теоретик, я более двух десятков лет преподаю свою доморощенную эстетику. Иногда из этих усилий прежде вырастали Поэты.

У самого меня и поныне поэзия чуточку экспериментальна. То, что предложено в ней, скорее театр абсурда, в котором все мы играем роли. Это маленький театральный ролик о трансформации Душ Человеческих, без Боязни, что подумают о том – плохие или несколько несоосные – и оттого – вечно несносные, но – всё-таки – хорошие Люди. 

Этот ритм текста в Интернете строго выверен! Банально, мило и вечно. Случалось до икоты влюбляться в Интернет-страницы, проходя мимо их хозяев в повседневной реальности. Вот она, веселуха – сегодня над авторами главенствует Интернет. И нет уже в нём ни премий тебе, ни восторгов. 

Чуть смазанная поэтическая палитра несопоставимыми словосочетаниями рождает вполне ожидаемое огорчение. Это же касается и «шлягер-песенок» с текстуальным передергиванием строчек и интонаций. Присутствует в них щемящая извечная вторичность оттого, что иной Творец не желает выйти на авансцену своего времени и занимает позицию некого фигурного невмешательства. Такое себе фуэте в тёмном уголке пространства духовного. В том она и вторичность – в не натруженном прозябании вечном. 

А надо ли всегда находить время на выход из кокона? – Нет. Но – надо всегда уметь найти изюминку в себе. Раскрыться до конца, а не оставаться бутоном. Например, недопустимо много словесных перегрузок при почти агрессивном контексте и/или при общей минорности текста. А то ещё, вдруг, являются миру песни: большой крокодил, маленький крокодил, звёздочка, блатной квадрат. Так нельзя, как под гитару, бренчать словами. 

А ведь, казалось бы, чуть ускорить темп, поправить ритм и получится очень по жизни попутная песня. Или – вот что ещё. Случается очень неестественно большой перепад настроений. Почти шквал. Это настораживает, но – в итоге – разочаровывает несостоявшимся, не искренним, не святым, едва ли не притянутым за уши. 

Не всегда следует поэтить на всё – сугубо личное. Из-за неопытности в посторонний мир могут вылететь не только мысли, но и не перелопаченные душевно поступки и годы. И со стороны это будет выглядеть просто ужасно. Или наоборот – технически чисто, но с крепко придавленной душевной ноткой... Отдельное замечание для отпетых эротоманов... Хватит сублимаций. Потным делом займитесь, а в Поэзию – ни ногой.

Я хочу поделиться с вами своей любимой цитатой от Марианны Уильямсон: «Наш глубочайший страх не в том, что мы неполноценны. Наш глубочайший страх в том, что мы боимся показаться слишком сильными. Именно наш свет, а не наша тьма больше всего пугает нас».

Мы спрашиваем себя: «Кто я такой, чтобы быть выдающимся, великолепным, талантливым и потрясающим?» 

А действительно, почему бы тебе и не быть таким! Ты – дитя Божие. Твоё самоуничижение не нужно миру. Нет ничего привлекательного в робости и зажатости, что заставляет всех вокруг тоже чувствовать себя неуверенно.

Мы рождены, чтобы сиять, как это делают дети. Мы рождены, чтобы проявить славу Божию внутри нас. И это – не только в некоторых из нас, это -буквально во всех нас. И когда мы позволяем сиять своему собственному Свету, мы неосознанно даём другим людям возможность делать то же самое. Когда мы освобождаемся от наших собственных страхов, то одно наше присутствие освобождает от страха других людей.

Опытные поэты обычно убирают союзы, предлоги, вводные слова. Поэзия – литая штука. Хоть, впрочем, всё начинается с подражания. И уж затем только, следует поиск и раскопки себя. Поэта, да и просто – человека шлифует Время. Я вообще обожаю в Поэзии любые подобные перекапывания микросов и макросов нашей общей вселенной.

Иной поэт пишет вроде бы чисто, но, вдруг, в нижней последней строчке приглушена тональность. На чуть-чуть, и всё-таки. Роняется тональность и происходит сброс. Это – некая духовная недотяжка. Очень плохо, когда поэзию превращают в некую плакальщицу, в том – тихо и грустно уходящий текстуальный совок. Печаль, да и только. Вечные душевные и словарные недотяжки. Затем и водил Моисей 12 колен Израилевых по пустыне сорок лет, чтобы прошла естественно-историческая выбраковка отчаянных пессимистов. Это – уже не поэзия, а плач вопиющего в пустыне. 

Но это уже навсегда не поэзия!

Юрий Контишев: "В Украину нас верни". текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: "В Украину нас верни".
текст совместно с Веле Штылвелд

Переместная община...

от недетских  мелодрам,

едут женщины, мужчины

по немецким городам.

Едут, молча, чин-по-чину,

смотрят вскользь по сторонам,

ощущений , настроений

презирая шум и гам.

Боль, что их срывает с места

расселением земным

в рамках лютого протеста

против нынешней войны...

В каждом - горе расставанья

от растерянной души

да шальные расстоянья,

да чужие кулишы.

Вина Рейна не помогут -

боль за Родину щемит.

Слёзы мёрзнут, слёзы сохнут

под церковные псалмы.

Плачет в кирхе органола...

AVE DIOS, Ehre sei dir!

Клирос рвётся вверх от пола,

увлекая зов мольбы.

Угасают звуки хора

под вечерние огни:

Без войны и без раздора

в Украину нас верни.

----------------------------------

AVE DIOS, Ehre sei dir!

Перевод с исп., немецкого....

Слава Богу, Слава Тебе!

Юрий Контишев: Псалом високосного года, авторская песня

Юрий Контишев: Псалом високосного года, авторская песня Псалом или поминальная песня от имени украинских воинов, погибших от рашистского вражеского снаряда

Этот год был весьма високосный. Он косил по войскам из гармат, И в окоп устремляясь под сосны, Напросился российский снаряд. Наугад с небольшим перекосом... Отсрести ничего не смогли. Нас под небом нашли за откосом, Покрестили на лоне Земли. Мы отдали за Родину души, Все грехи пропустив сквозь себя, Но от пяток до самой макушки Нас любила родная земля. Этот год был весьма високосный, И за ним проскользнул затяжной. На кордоне огонь смертоносный - Ось Земли содрогнулась дугой. И в небесную жизнь улетая, Мы надежду оставили вам, Что воскреснет отчизна святая, И не треснет страна пополам. Этот год был весьма високосный...

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть шестнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть шестнадцатая

Ирина Диденко: Графика

Ещё одним участником нашего киевского еврейского кагала была моя еврейская прабабка Эстер-Фира-Эсфирь… Почему Фира? Потому что Фира – это Эсфирь, а Эсфирь – это и есть царица Эсфер она же Эстер, она же еврейская Василиса Премудрая. Вводные обязательны, иначе народы так и нее пойдут друг дружку и останутся друг от дружки в тихом недоумении. Царица 

Царица Эсфирь спасла еврейский народ в пору, когда злобный царедворец Аман послал в каждый еврейский дом погромщиков. И тогда царица Эсфирь упросила царственного супруга – на один только день – позволить евреям взять в руки оружие и убивать врагов на пороге своего дома. 

Теперь Книгу Эсфирь читают в начале каждого Нового еврейского года, а из всей этой истории проистекает народный праздник Пурим. 

Однажды, во времена Леонида Макаровича Кравчука, мои школьные приятели – русские и украинцы подогнали к моему дому такси и повезли меня и мою – ныне покойную – мать в Бабий Яр. Там стояли – президент Кравчук и великий еврейский актер СССР Иннокентий Смоктуновский, в то время уже умиравший от ещё военного туберкулеза. Так я увидел в едином пешем строю украинского Политика, и мирового Актёра... 

Они оба поздоровались с моей матерью... Это был 1991 год... Все шли по ступеням... Смоктуновский – в сером кашемировом костюме с красным платком в нагрудном кармане. Когда он кашлял в свой красный платок, то отхаркивал в него кровью... Бабий Яр и поныне отхаркивает кровь... украинцев... Поскольку они ещё не до конца осознали содеянного... Но в те  минуты мне казалось, что межэтнический мир в стране, несмотря на крайне черносотенные майданы, непременно тронется с места... Но, увы, этого не произошло.

Что тихо возмутило уже в 2020 году? Ни одно провластное СМИ всю первую половину дня не проронило ни единого слова о жертвах Бабьего Яра. Ждали явления президента, а в это время в 1941 году с 10 часов утра уже шли массовые расстрелы! Вы понимаете цинизм подобной извращённой памяти? Есть вещи, которые должны и в новые времена оставаться надсистемными... 

В нашем непростом мире просто нельзя быть манкуртом, кто бы ты ни был... Так что растите в себе Президента и вместе с ним идите на траурное поклонение...

И теперь, я жду... возмездия! Те, кто обрёк меня на это ожидание, напрасно надеются, что я начну действовать, противодействуя им. Не дождутся. Сама система имеет чеку. Выдерни её, и она рухнет. Поиском этой воистину действенной, но страшной для системы чеки заняты многие, а я её не ищу. Она у меня в руках…

А хочется, блин, писать тёплые светлые сказки. Ведь, настоящих сказочников на Земле так немного. И для этого не нужен никакой грант. А что – до чеки… То она, как говорится, рук не жмёт. До времени не выпущу... Я ведь сам по себе. Но с чекою от системы в руках. Вот так!.. Почему не слышу гомерический хохот, сардонический окрыс или – хотя бы – жидкие аплодисменты. Да, я гениален, но жить-то надо... Вот и существую... де-факто… Кто я? – Украинский народ!

Моя прабабушка Эстер в 1918 году танцевала на киевской «жабе» – историческом танцполе дансинг-вальс с молодым немецким офицером Куртом. В ту пору они – едва не поженились... А ещё в жизни Фиры были: и рано ушедший законный нэбах-муж с уже подзабытым мною именем Иосиф  Вонс, и второй гражданский муж Семён Палиновский, который так и не успел расписаться с Фирою до войны. А Сталин дал приказ вывозить в эвакуацию только сталинских евреев…И Палиновский остался в Киеве.

Кто же они – эти сталинские евреи? – Семьи военнослужащих и сотрудников органов. Палиновского не вывезли. Были у Фиры Эстер и двоюродные сёстры – кузины, и троюродные – мишпуха – с мужьями и дочерьми... Род был рецессивный, сплошь женский... О мире молил! После множественных погромов и Гражданской войны.

Работа Валерия Галайко, посвящённая памяти Холокоста ужасает – пылают в пространстве и опадают маленькие звёзды Сиона на фоне всепоглощающей горящей кровавой свастики…  Авторское название этой работы – Тени Бабьего Яра... Странно и страшно... Варшавское гетто отображено в мировом изобразительном искусстве, Бабий Яр – нет!.. Тема невыгодная... Ни тебе – козаков чубатых, ни – от+аманив гучных... Однако, в Бабьем Яру расстреляна и прекрасная украинская поэтесса Олена Телига…

В Бабьем Яру погибло тридцать четыре представителя моей многочисленной еврейской мишпухи. Одного из них помнит весь еврейский Киев. Он был преподавателем по классу скрипки в Киевской консерватории. Когда колонны обреченных вели в Бабий Яр, он вдруг на скрипке заиграл Бартока, а затем Мендельсона. Нет, он не играл фрейлакс или «семь сорок». Он был почти музыкальным академиком. У него была жена – кузина Фиры (Эстер) и три красавицы дочери, которых раздели – и ша! - не глумились – немцам не позволялось  публичной близости с еврейками – а много снимались – в эсесовских формах на фоне удивительных женских тел представительниц древнейшей земной нации... А затем их расстреляли.

Готоню, прежде всего – покарай родами сателлитов фашистов, всех тех конвоиров из украинцев за то, что именно они умели задеть за живое. Я десятилетиями собирал показания очевидцев.  Это не были представители дивизии СС Галичина и Настингаль (Соловейко), а такие себе бывшие красноармейские украинцы из Киевщины, Житомирщины, Полтавщины, Черниговщины, сломавшиеся в Житомирском концлагере для военнопленных... Вот почему сегодня я не пошёл в Бабий Яр... Я остался дома просто скорбить… 

После армянского этноцида 1915-го года многие армянские старики вновь стали отцами, чтобы восполнить армянскую популяцию. Их благословляли православные армянские патриархи и священники. После еврейского Холокоста в синагогах разрешили браки между двоюродными родственниками. Мои бабушка Хана и дед Наум были двоюродными братом и сестрой. Они вывезли свою дочь Аду в США. Сегодня в Чикаго подрастают уже её внуки – мальчик и девочка с двойными, как принято в западных странах – при разных религиях родителей – именами: Джон Патрик и Кэтрин Мария. Брак фиксировали ирландский священник и иудейский раввин. Мы здесь, в Украине, очень далеки от подобной цивилизованности, и оттого, бытовой антисемитизм в крови у безродных слоёв населения просто зашкаливает...

29 сентября 2020 года при открытии стел в Бабьем яру пела украинська дивчинка на еврейской могиле размером более чем 100000 невинно убиенных евреев! Меня взорвало! Должен был петь еврейский ребёнок! Самый охраняемый в еврейском доме – мальчик! А дивчинка своё еще споёт, но – не сегодня! Готоню, но почему я оказался так прав чуть более чем через два года? 

Это кощунственно! Мир, слышишь? – Ведь они не покаялись! У меня комок в горле с 1966 года, когда меня, двеннацатилетнего еврейского пацана, всю ночь пытали украинские мальчишки! Мир, слышишь?! Они не покаялись!

Судный день, когда Гашем должен был решать судьбы грешников по-своему жёстко перечеркнул немецкий фашизм. Затем в Киеве их вешали – эсесманов – на майдане. Поставили поперёк площади 11 полуторок и на каждой установили по виселице. Трупы долго не убирали. Их обгладывали вороны и о том мне рассказывали киевляне старшего поколения... О тех, кто на стороне гитлеровцев вёл учет расстрелянных в Бабьем яру евреев, мне стало известно в 1976 году, когда замминистром ЦСУ стал полицай из фашистской Киевской думы, который только учитывал имущество расстрелянных… 

Увы, процесс национальной дефашизации в западных землях так и не прошёл. Я слышал их на майданах... Я понимал, что именно об этом скажу я – украинский неформальный, но известный в мире писатель Веле Штылвелд... Украинский русскоязычный автор десятилетиями пишущий на... еврейские темы... Так сегодня окрестили меня и "свои", и "чужие"... Ведь именно сегодня всем вместе нам надо что-то менять. 

Многие нынешние раввины – даже не выходцы с Украины. Многие львовские профашистские лидеры не имеют украинской гражданственности. А между ними – память навсегда утихшего кровавого Бабьего Яра. 

Многое я украинцам никогда не прощу. Но вот – дети наши и внуки должны реально на себе, на своих судьбах рано или поздно ощутить акт межэтнического примирения. А пока, сегодня, я за стойкую культурную сегрегацию, потому что еврейская культура в Украине непременно и независимо должна развиваться.

И – без оглядки на то, что подумает тот или иной этноукраинский чиновник от нынешней недокультуры. Ибо сегодня, ещё – не день примирения...

P.S. Так случилось, что последние репетиции наших поэтических ноябрьских циклов мы репетировали в старинной киевской квартире на Урицкого. Шли бы все пришлые националисты к черту. Ведь у них не  лады с культурой, особенно с витыми венецианскими стульями, такими же как в кафе у памятника Швейка во Львове. Венецианские стулья тут и там... Вычурно литые в Киеве и во Львове. А ещё смерть смотрительницы Киевского Дома актера Екатерины, которая и через годы в нас точно узнавала поэтом. В ту пору весь мир был пронизан вычурными витыми венецианскими стульями из орехового дерева и светло коричневыми сидушка́ми, на которых ещё сидели простые киевские, черниговские да и львовские поэты. Очень разные, очень этнически обособленные, но в ту пору ещё очень родные… На таких же стульях в Праге сиживал Иосиф Швейк и мы с ним пивали здесь, там в нашей общей Европе по доброй пинты пельзенского пива, да ещё там же на тех же витых венецианских стульях в итальянском Римини нам подавали горклый горячий миндальный шоколад. Мадам, вы туда не заходили?

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть пятнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть пятнадцатая

Ирина Диденко: Графика

Мало кто исследует природу советских интернатов шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, ведь для этого конечно существует такая научная дисциплина как теория педагогики. Но я вам скажу, чисто по своим ощущениям, для тех, кто уже начал читать моё произведение «Сбоку припёка» и кто уже столкнулся с тем, что сразу после смерти Сталина возник период, когда стали закрываться притюремные школы-интернаты для детей инакомыслящих и врагов народа.

Здесь всё дело в том, что за годы «сталинизма» эти интернаты сформировали целый подкаст «сталинских» педагогов, всяческих Макаренко, которые были способны работать с «матрицами»-детьми, из которых с рождения лепили оттиски советских рабов, и которым об иной модели демократического человечества никто правду не говорил, как и о том, что было создано в двадцатом веке в области воспитания советского человека. Всё это воспитание было направлено на репродукцию человека особой советской породы, чему способствовали раболепно услужливые тоталитарной системе мишурно мелкие сталинские педагоги, которые остались такими и после смерти вождя.

Все эти последователи Макаренко воистину были крушителями простых человеческих судеб. Потому что они и задержались в советской педагогике ещё лет эдак на двадцать  и  стали старьёвщиками умов  потенциальных духовных титанов старыми таранами по утилизации человеческих душ. 

То есть, что тут главным было то, что ни одно событийное шоу в поры политической оттепели не имело чётких контуров окончания вчерашних тенденций, и поэтому и совок сегодня всё ещё доподлинно жив. И только не парьте мне мозги про нынешний страгл между мовой и языком, потому что и на мове, и на языке  всегда найдутся свои собственные карапутины или Владимиры Яворивские…

Но речь сейчас идёт не о них, а о том штате педагогов, которые  лет двадцать пять скрупулезно тиранили украинское общество, украинскую школу и украинский социум.

В ту пору, ещё когда были ВУЗы, это они подготовили модель переходного украинского человечества, в которой допускались все прошлые подлости совка, которые нам приходится расхлёбывать до сих пор. Поэтому сегодня существую не только я со своим видением мира отличным от узконационального…  А и все мы, прошедшие через эти проклятые жернова времени, имеем и свои миры, и свои страдания, и свои трагедии, и своё видение того, как это избежать завтра. И если даже всем нам позакрывают рты и не дадут сказать нашу горькую правду и высказать нашу невероятную боль, то  мы получим новое поколение уродов - юродивых и уродцев...

Что делало советские интеринаты в областных и республиканских городах совка подобием закрытых зон, так это встроенные в структуру интернатовских городков отдельного корпуса, здания, флигельков для пед- и техперсонала: сотрудников важных и дефицитных сервисных специальностей, состоявшие из внутренних служебных кубриков и квартир. Иногда даже молодые специалисты могли претендовать только на подобные кубрики, но не квартиры. Хотя и те, и другие выходили на общие гулкие коридоры, как во всех подобных сталинских общежитиях. 

От "работяжной" общаги данные служебные помещения отличали только их особые правила, привносившие в общую чопорность и даже подобострастность в эти часто полубарачные помещения, пусть даже порой и с кирпичными стенами. Именно в подобных общежитиях и жили прежде немецкие кап+о и надзиратели многочисленных концентрационных лагерей смерти, только с той разницей, что даже тогда эти сервисные городки отделялись от общей зоны интернирование несчастных и строились чуть поодаль от бараков обреченных на смерть узников тогда как совок не позволял этого даже для своих преданных сатрапов и надзирателей, не оставляя никому из слуг системы даже мелких житейских мелкой на хоть какую-нибудь  обустроенность, что делало этих системных спецов даже вне рабочего времени такими же узниками большого ГУЛАГа, за что  все эти педагоги и прочие ценные специалисты были напрочь глухи к интернатовским детям в свое хоть какое-то не рабочее время.

Поражала и позиция мамашек невольных интернатовских узников хотя бы в области тех же вещевых аттестатов. Ведь в интернате на каждого воспитанника была заведена особая вещевая карточка, где отмечались все выданные каждому из них и носки, и чулки, и девичьи ночнушки, и мальчуковые бязевые кальсоны, и колючие унисекс вигоневые пуловеры, и клетчатые всесезонные рубахи в зеленую и бордовую клетку…

Но особой песней была сезонная обувь, особо для старшешкольников и старшешкольшиц, которую регулярно и много разворовывали. Ведь обувка в ту пору не доставало многим. Я накануне написания этого текста посмотрел на Фейсбуке малоизвестный исторический стрим: «Колхозницы на киевском Крещатике» в 1957-ом году! Все они были весьма тощие и даже невольно сказал бы с очень красивыми телами   социальных дикарок. Именно дикарок, потому что прямо на Крещатике все до единой они снимались хоть и в вполне опрятных ситцевых платьях, но без обуви! На ни одной из этих  девушек и молодых женщинах не было обуви! Дюжина украинских красавиц щеголяла по киевскому Крещатику босо! И при этом их лица светились, правда, постными, но самыми настоящими не постановочными улыбками!!

Вот почему,  когда среди зимы в силу возрастных трансформации окончательно прохудились мои в ту пору очередные прошлогодние ботинки, вместо очередных зимних ботинок мне внезапно достались рыжие балетки на картонной подошве, которые я сносил практически за две недели того забытого февраля, чем и закрыл свой шмоткис-аттестат, в то время как мать моя Тойбочка зычно потребовала от интернатовской администрации:

«Выдайте сыну нормальные зимние ботинки! Я вам за сына и за это регулярно плачу!» 

И здесь уже речь шла о суммах катастрофически смешных, поскольку с первого до шестой класс мать платила всего  пятнадцать рублей, тогда как другие родители могли платить и восемнадцать и двадцать два рубля, и даже двадцать семь или тридцать два рубля за своих практически брошенных на попечение совковского государства обездоленных родителями чад…

Только начиная с шестого класса и уже до самого выпуска мать стала платить по восемнадцать рублей… Комплектовщица швейной фабрики с зарплатой  в восемьдесят рублей в месяц сама она практически голодала. Коммунальные платежи за однокомнатную квартиру без телефона в ту пору ей стоили от десяти до пятнадцати рублей. На прочие деньги ей надо было и самой что-нибудь кушать, и одеваться, и содержать меня на каникулах и в выходные. Для её, с материальной точки зрения, это было ужасно, как, впрочем, и с моральной  стороны дела, и оттого она очень часто сдавала меня своей матери и отчиму, которые были традиционной еврейской семьей, в ту пору в которой регулярно избивали полотенцами мою непутевую тетушку-старшеклассницу. В отместку Идочка всё время орала: 

«Не бейте меня, и застрелитесь оба одним патроном!»,  на что Наум смачивал все новые и новые вафельные полотенца, связанные узлами. Порой их было три: на первое, второе и третье…Старый ГУЛАГовец, он не мог быть ангелом, хотя и бил Идочку крайне редко, но зато очень часто охотился за ее юркой фигуркой, норовясь шлепнуть мокрым вафельным квачом кухонного полотенца по ее розовым ягодицам. Но эти ягодицы обычно прикрывал старый халатик, а Идочка не только умела ловко им прикрываться, но и упрекать отца за сношенный его вид и бесформенность, и дедка Наум после подобных экзекуций обычно шел прикупать ей хлопковые «бумажные», они же фильдеперсовые чулки. На другие - фантазии ему не хватало…

То же было и с носками, нижним бельем, и теми же халатами узбекского производства… А вот о косметики и речи не могло  быть. За косметикой разгоряченный Наум обычно отправлял свою капризную дочь на фронт к маршалу Жукова, от которого когда-то сам  он заслужил благодарность. Но, как видно, подобной благодарности Идочка так и не заслужила, и потому прикупала её на деньги от завтраков: то цыганскую помаду, то такую же недорогую иранскую пудру от местных киевских иранцев, чья колония образовалась в городе еще со времен высочайшего соизволения русского царя Николая Второго, который, таким образом, спасал в Киеве древних заострийцев… Но те, как видно, никогда не обрабатывали земли, и оттого в советские колхозы не рвались, а просто почти праздно ошивались на городских улицах и в весьма сомнительных переулках ворожками, сапожниками, кулачными бойцами и цирковыми атлетами. Что до косметики, то делали они ее из рук вон, отчего баба Ева и дед Наум регулярно отмывали Идочку от подобного жуткого макияжа до розовощекой мордашки. И тогда дед Наум тут же шел мочить очередное вафельное полотенце. 

- Застрелитесь, -  непременно звонко со временем звучало на всю Красноармейскую,и жизнь продолжалась…

Юрий Контишев: "Забытые поэты", текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: "Забытые поэты", текст совместно с Веле Штылвелд

Убит Осирис. старый птицелов

не стал пророком, просто прослезился.

так много в мире лжи и подлых слов -

как-будто в грязной луже отразился.

Откуда вы, пустейшие слова,

в родном знакомом жизни закоулке,

когда вокруг проклятая война,

куда ни ткнись - разруха и разлуки.

Там умирает прошлое моё,

а с ним - давно любимые поэты,

что вышли в неприятье-забытьё,

но для меня они - судьбы портреты.

В их барельефах стынет рыхлый гипс

созвучий, защищающих поэта.

Чуть тронь струну и умирает иск

всех тех, кто верил в чудеса завета.

Что им мешает быть самим собой? -

какой-то бог не-Киевской Руси,

который вместо вещего - любовь,

вовсю горланит - Гойда! Гой еси!

Уж лучше бы он помер и притих,

глядишь, поэт нашёл бы свой приют.

не продышаться там, где лютый рык,

и где орала на мечи куют.

В немецкой кирхе празднует страна

китайский новый год наоборот:

украинская мова, русский мат,

а на земле их - собственной - война...