Веле Штылвелд: С боку припёка, часть пятнадцатая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть пятнадцатая

Ирина Диденко: Графика

Мало кто исследует природу советских интернатов шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, ведь для этого конечно существует такая научная дисциплина как теория педагогики. Но я вам скажу, чисто по своим ощущениям, для тех, кто уже начал читать моё произведение «Сбоку припёка» и кто уже столкнулся с тем, что сразу после смерти Сталина возник период, когда стали закрываться притюремные школы-интернаты для детей инакомыслящих и врагов народа.

Здесь всё дело в том, что за годы «сталинизма» эти интернаты сформировали целый подкаст «сталинских» педагогов, всяческих Макаренко, которые были способны работать с «матрицами»-детьми, из которых с рождения лепили оттиски советских рабов, и которым об иной модели демократического человечества никто правду не говорил, как и о том, что было создано в двадцатом веке в области воспитания советского человека. Всё это воспитание было направлено на репродукцию человека особой советской породы, чему способствовали раболепно услужливые тоталитарной системе мишурно мелкие сталинские педагоги, которые остались такими и после смерти вождя.

Все эти последователи Макаренко воистину были крушителями простых человеческих судеб. Потому что они и задержались в советской педагогике ещё лет эдак на двадцать  и  стали старьёвщиками умов  потенциальных духовных титанов старыми таранами по утилизации человеческих душ. 

То есть, что тут главным было то, что ни одно событийное шоу в поры политической оттепели не имело чётких контуров окончания вчерашних тенденций, и поэтому и совок сегодня всё ещё доподлинно жив. И только не парьте мне мозги про нынешний страгл между мовой и языком, потому что и на мове, и на языке  всегда найдутся свои собственные карапутины или Владимиры Яворивские…

Но речь сейчас идёт не о них, а о том штате педагогов, которые  лет двадцать пять скрупулезно тиранили украинское общество, украинскую школу и украинский социум.

В ту пору, ещё когда были ВУЗы, это они подготовили модель переходного украинского человечества, в которой допускались все прошлые подлости совка, которые нам приходится расхлёбывать до сих пор. Поэтому сегодня существую не только я со своим видением мира отличным от узконационального…  А и все мы, прошедшие через эти проклятые жернова времени, имеем и свои миры, и свои страдания, и свои трагедии, и своё видение того, как это избежать завтра. И если даже всем нам позакрывают рты и не дадут сказать нашу горькую правду и высказать нашу невероятную боль, то  мы получим новое поколение уродов - юродивых и уродцев...

Что делало советские интеринаты в областных и республиканских городах совка подобием закрытых зон, так это встроенные в структуру интернатовских городков отдельного корпуса, здания, флигельков для пед- и техперсонала: сотрудников важных и дефицитных сервисных специальностей, состоявшие из внутренних служебных кубриков и квартир. Иногда даже молодые специалисты могли претендовать только на подобные кубрики, но не квартиры. Хотя и те, и другие выходили на общие гулкие коридоры, как во всех подобных сталинских общежитиях. 

От "работяжной" общаги данные служебные помещения отличали только их особые правила, привносившие в общую чопорность и даже подобострастность в эти часто полубарачные помещения, пусть даже порой и с кирпичными стенами. Именно в подобных общежитиях и жили прежде немецкие кап+о и надзиратели многочисленных концентрационных лагерей смерти, только с той разницей, что даже тогда эти сервисные городки отделялись от общей зоны интернирование несчастных и строились чуть поодаль от бараков обреченных на смерть узников тогда как совок не позволял этого даже для своих преданных сатрапов и надзирателей, не оставляя никому из слуг системы даже мелких житейских мелкой на хоть какую-нибудь  обустроенность, что делало этих системных спецов даже вне рабочего времени такими же узниками большого ГУЛАГа, за что  все эти педагоги и прочие ценные специалисты были напрочь глухи к интернатовским детям в свое хоть какое-то не рабочее время.

Поражала и позиция мамашек невольных интернатовских узников хотя бы в области тех же вещевых аттестатов. Ведь в интернате на каждого воспитанника была заведена особая вещевая карточка, где отмечались все выданные каждому из них и носки, и чулки, и девичьи ночнушки, и мальчуковые бязевые кальсоны, и колючие унисекс вигоневые пуловеры, и клетчатые всесезонные рубахи в зеленую и бордовую клетку…

Но особой песней была сезонная обувь, особо для старшешкольников и старшешкольшиц, которую регулярно и много разворовывали. Ведь обувка в ту пору не доставало многим. Я накануне написания этого текста посмотрел на Фейсбуке малоизвестный исторический стрим: «Колхозницы на киевском Крещатике» в 1957-ом году! Все они были весьма тощие и даже невольно сказал бы с очень красивыми телами   социальных дикарок. Именно дикарок, потому что прямо на Крещатике все до единой они снимались хоть и в вполне опрятных ситцевых платьях, но без обуви! На ни одной из этих  девушек и молодых женщинах не было обуви! Дюжина украинских красавиц щеголяла по киевскому Крещатику босо! И при этом их лица светились, правда, постными, но самыми настоящими не постановочными улыбками!!

Вот почему,  когда среди зимы в силу возрастных трансформации окончательно прохудились мои в ту пору очередные прошлогодние ботинки, вместо очередных зимних ботинок мне внезапно достались рыжие балетки на картонной подошве, которые я сносил практически за две недели того забытого февраля, чем и закрыл свой шмоткис-аттестат, в то время как мать моя Тойбочка зычно потребовала от интернатовской администрации:

«Выдайте сыну нормальные зимние ботинки! Я вам за сына и за это регулярно плачу!» 

И здесь уже речь шла о суммах катастрофически смешных, поскольку с первого до шестой класс мать платила всего  пятнадцать рублей, тогда как другие родители могли платить и восемнадцать и двадцать два рубля, и даже двадцать семь или тридцать два рубля за своих практически брошенных на попечение совковского государства обездоленных родителями чад…

Только начиная с шестого класса и уже до самого выпуска мать стала платить по восемнадцать рублей… Комплектовщица швейной фабрики с зарплатой  в восемьдесят рублей в месяц сама она практически голодала. Коммунальные платежи за однокомнатную квартиру без телефона в ту пору ей стоили от десяти до пятнадцати рублей. На прочие деньги ей надо было и самой что-нибудь кушать, и одеваться, и содержать меня на каникулах и в выходные. Для её, с материальной точки зрения, это было ужасно, как, впрочем, и с моральной  стороны дела, и оттого она очень часто сдавала меня своей матери и отчиму, которые были традиционной еврейской семьей, в ту пору в которой регулярно избивали полотенцами мою непутевую тетушку-старшеклассницу. В отместку Идочка всё время орала: 

«Не бейте меня, и застрелитесь оба одним патроном!»,  на что Наум смачивал все новые и новые вафельные полотенца, связанные узлами. Порой их было три: на первое, второе и третье…Старый ГУЛАГовец, он не мог быть ангелом, хотя и бил Идочку крайне редко, но зато очень часто охотился за ее юркой фигуркой, норовясь шлепнуть мокрым вафельным квачом кухонного полотенца по ее розовым ягодицам. Но эти ягодицы обычно прикрывал старый халатик, а Идочка не только умела ловко им прикрываться, но и упрекать отца за сношенный его вид и бесформенность, и дедка Наум после подобных экзекуций обычно шел прикупать ей хлопковые «бумажные», они же фильдеперсовые чулки. На другие - фантазии ему не хватало…

То же было и с носками, нижним бельем, и теми же халатами узбекского производства… А вот о косметики и речи не могло  быть. За косметикой разгоряченный Наум обычно отправлял свою капризную дочь на фронт к маршалу Жукова, от которого когда-то сам  он заслужил благодарность. Но, как видно, подобной благодарности Идочка так и не заслужила, и потому прикупала её на деньги от завтраков: то цыганскую помаду, то такую же недорогую иранскую пудру от местных киевских иранцев, чья колония образовалась в городе еще со времен высочайшего соизволения русского царя Николая Второго, который, таким образом, спасал в Киеве древних заострийцев… Но те, как видно, никогда не обрабатывали земли, и оттого в советские колхозы не рвались, а просто почти праздно ошивались на городских улицах и в весьма сомнительных переулках ворожками, сапожниками, кулачными бойцами и цирковыми атлетами. Что до косметики, то делали они ее из рук вон, отчего баба Ева и дед Наум регулярно отмывали Идочку от подобного жуткого макияжа до розовощекой мордашки. И тогда дед Наум тут же шел мочить очередное вафельное полотенце. 

- Застрелитесь, -  непременно звонко со временем звучало на всю Красноармейскую,и жизнь продолжалась…