Веле Штылвелд: С боку припёка, часть двадцать четвертая
Ирина Диденко: Графика
Что здесь потом началось… Вы даже не представляете… В доме после этого уж точно были и Химины куры, и Яшкины яйца…
– Гобрахт мунес, Нюманю! Ищи этого висельнике. Если только он моей бельевой верОвки не вернет вкупе с моим новым бюстгальтером и нашим скисшим еврейским счастьем, то я этого ганыфа, как пить дать, сдам уличному городовому!
– И где ж ты, Хана, видела городовых, их уже сорок лет нет даже в природе мощей нынешней грозной власти, а все ганыфы нынче стали ворами… А Яшка, тот уже давно утащил к перекупщице и твой исполинский бюстгальтер и наше крохотное то ещё еврейское счастье вместе с верОвкой. А уличная перекупщица хоть и тощая, да не плоская – накроит себе из твоего лифчика себе целых два…
– Ага, размахнулся… не меньше чем четыре… О чем ты говоришь, адиот… Я тебя сейчас как флясну за всё хорошее, так твои вставные челюстёночки впереди тебя побегут!
Деду Науму уж никак не хотелось собирать по полу свои вставные челюсти, и он печально направился к Яшке. Хана временами была женщиной грозной, и челюстёнки старика регулярно летали в воздухе… Так что внедолгу отыскал Яшку Наум и пристал к тому банным листом:
– Яшка, что взял – отдай! Разве мало мы с тобой выпили мировых?
– Немало, но если ты ко мне пришел за вашим еврейским счастьем, то его у меня нет. Негде было украсть. А бюстгальтер мадам Федоровской ночью взял не подумавши… Гремело, так что рассматривать было некогда… Так что лифчик тут в газетке завернут. Газетка свежая, в ней ровно два месяца как Гагарин в космос взлетел…
– И что, до сих пор летает? – забирая газетную поклажу, съязвил Наум. – Ты мне, Яшка, зубы не заговаривай, а то будешь иметь такие, как и у меня, же челюстенки… Не вернёшь украденного, я сам тебе все твои зубы вынесу…
– Та ты ж, Наум, кулаком слаб!
– А я кулаком и не буду. Я тебя по-гулажьи – кумполом в подбородок врежу. Слёту!
– Силен, сосед, за что и люблю. Выпьем? – Яшка уже вытащил из-за пазухи и разлил на два гранчака, что стояли на доминошном столе, свежую чекушку водки.
Мужики молча выпили. И тут Яшка покаялся:
– Веревку твою я Белошицкому за троячку продал. Он хотел из нее давненько сделать обводок для своей рыбницы-волокуши…
– А что, она уже у него готова? – бесхитростно поинтересовался Наум.
– Ага, вот последнюю бутылку из-под чекушки несу. Он через каждые полметра к петле из веревки привязывает чекушку, а в нее насыпает пробку от винной и аптечной тары.
– Пробку крошит?
– Однозначно крошит, – как-то не по-хорошему ответил Яшка.
– А карбида достать можешь…
– А чёго ж не достать…
– Вот и достань, да и у меня с работы чуток в доме имеется. Лидка просила, для самогонки. Но ей столько было не надо. Вот и лежит… Ладно… Бутылки, говоришь, у Белошицкого по замыслу поплавками. Пусть и будут поплавки, но с карбидом!
– Так они ж воде повзрываются. Саданет так, что все рыбные инспектора тут же сбегутся…
– А как верОвку вернуть… Моей верОвки уже не вернуть… Так что не дури… Никакой шрапнели из шариков от подшипников поверх карбида не клади…
– Так они ж будут пахнуть карбидом!
– Да хоть адской смолой! У Белошицкого нюх отбит… А глаз на чужое набит, а ты, Яшка – дурак, что позарился на еврейское счастье, из-за чего и я я уже с утра – адиот…
Хана ещё долго ворчала, выглаживая по рубчикам свой вновь обретенный лифчик. Науму она только сказала, что новых кальсон тому не видать сраку лет, по тех пор, пока он не вернет домой хоть и срамное, но их еврейское счастье. Но к утру на нашем дворовом пятачке уже красовалась точно такая, веровка, которую Яшка честно уволок взад у своего недавнего заказчика воровства Белошицкого…
В это время самого Белошицкого везли в участок в мотоциклетной коляске, поскольку его волокуша стала рваться над элитным днепровским плесом в районе Конче-Заспы, где такому эксфронтовому писарю и сексоту не велено было даже рожу являть, а не то, чтобы устраивать неожиданную рыбью корриду…
Рыбу взвесили, Белошицкого оштрафовали, а в довершение всех бед пакостника, во дворе он не обнаружил уже как бы своей бельевой веревки.
Вечером он приступил к невозмутимой Хане, которая, мурлыкая некий советский шлягер, при этом скорее только в себе, развешивала только выстиранную привычную вечернюю постирушку:
– Мадам Федоровская, у вас же вчера, помниться, украли веревку?
– Мою, с еврейским счастьем – да ни в жисть.. А вот вы, помниться, Яшкиного шкета вчера обидели. Не вы ли выбили у него из детских ручонок мороженку?
– Ну, я. Это справедливо! Он же вырастит такой же, как все цыганы, попрошайкой… Это нечестные деньги, а, значит, и мороженное куплено не честным образом…
– Честны, это я ему 20 копеек дала. А потом после вашего поступка пошла и купила Михаю уже более скромное за 11 копеек. И советовала подальше от вас его скушать…
– Отчего же на вас нашла такая внезапная доброта, мадам Федоровская?
– Видите ли, товарищ Белошицкий, я не умею научить неумного человека красть, но я всегда пойму проступки по-матерински пожалею любого дворового ребенка… Но ведь участковому этого не расскажешь, вы со мной согласны, сосед? Шли бы вы себе мимо нашего палисадника, а то, знаете, и у этого штахетничка, говорят, есть уши…
– Так значит у вас моя верёвка!
– Так значит, вы сказали Яшке украсть мою в купе с нашим маленьким еврейским счастьем и вашей рыбной корридой?
– Так это вы?!
– Нет вы, товарищ Белошицкий, это вы и только вы со своими методами и стандартами… Это ж как интересно, у еврейки украл верОвку цыган. Оба цвейн… И ребОнок без мороженного, и папа в тюремном закапелке, и жечи украдены, и еврейское счастье… Скоко верОвочке не виться… Купите себе новую, Белошицкий… Если только после штрафа у вас пенёнзы хоть немного остались?
– Старая жидовка!
– Глупый пшек!
Три дня куксился нищий дворовый интернационал… А затем, как-то странно, вроде бы и без особого повода выпили мировую и простоватый Наум, и плутоватый Яшка, и хитроделанный Адам Белошицкий, и их разноплеменные жены…
Бедняцкие ссоры не могут продолжаться вечно, но всегда будут те, кто будут пытаться репродуцировать их… и пробовать выбить из слабых детских рук чьё-нибудь даренное мороженное, чтобы и его пригрести под себя, и при этом не удавиться…
Ведь иначе не назвать... Я этот феномен наблюдаю и по сей день... А в киевских послевоенных бараках этнических украинцев, кстати, не было и на дух! У них были отобраны паспорта, и они просто были тупо закрыты в режимные в ту пору колхозы...
Впрочем… Сегодня Пурим! Он должен стать общенациональным праздником Украины и напоминать всем и всегда – слабые тоже умеют защищаться. При моем непоступлении в НСПУ чин из СБУ требовал:
- Пусть ваши писатели помалкивают!
С тех пор мой пожизненный лимит рекомендаций просто исчерпан. И всё же чисто от себя читать Шт+ылвелда сегодня порекомендую! Почему?
Читать и наслаждаться. С ярко выраженной иронией– значит было что! Понравилось – значит не банально звучит, а значит это – так! Пусть вас порадует мое умение передать ощущение времени. Хороши диалоги-монологи. Недосказанность в тексте играет также свою благотворительную роль... Ведь порой автор просто «жонглирует» словами, очень умело, виртуозно, завораживающе... А сам я узнаю здесь всё так знакомое мне до мельчайших подробностей – это же мой Город... с пробивающейся, просвечивающейся сквозь время опалиной... Вот и пишут мне, хоть и изредка:
«Спасибо Вам! Интересная у Вас проза ... Однако вас, В+еле, читать сложно. Непросто, я бы даже сказал. Винегрет, ребус, слоеный пирог... Гремучая смесь… Сливки, абрикосы, а потом вдруг резко без предисловий, рыбка жареная и так далее. Умеете, одним словом, словом побаловаться.
Как я Вам уже говорил – плюньте и разотрите, как я когда-то поступил так же в Киеве: хлопнул дверью, в самом прямом смысле, да так, что все в республиканской писательской шарашке так посыпалось … Такие организации – это Булгаковские МАССОЛИТы, которые только надо сжигать... Тогда как такую литературу сложно рецензировать... Славно написано, и все тут. Но жутковато вдруг стало... И несколько слов сказать все-таки нужно...
Такие тексты – или читаешь не спеша, по многу раз, разжевывая и мучительно добавляя что-то с умным видом от себя, мол, "и мы не лыком шиты, и мы из города Н-ска" и радостно потирая ладони свои от удовольствия, что и мне что-то понятно, или – сразу подальше от себя и поближе к комиксам.
В общем, люблю такие тексты, где неожиданные обороты, словцо разное закрученное и мысль, которая судорожно ищет выход поближе к библиотеке...
Интересные размышления и наблюдения. Хорош слог, – "мускулистый", как говорил персонаж Шукшина. Все время вспоминался Мандельштам и его "Египетская марка": "Не люблю свернутых рукописей. Иные из них тяжелы и промаслены временем, как труба архангела".
Порою кажется, что вся эта повесть – дорога….. "Богдан", сотка без сдачи, банки с огурцами, бомжи, бомжички, средство от уныния, Мураками, девяностые, бандиты, закаты в асфальт: деньги, тела, судьбы... дороги, битый шлях, взлетные полосы и посадки... Просто какой-то особый фотоаппарат с философской начинкой...
Сложно рецензировать еще и потому, что видишь лишь отрывок, а иногда отрывки – уловки авторов – умеют обмануть и завлечь на свою сторону очень умелым маневром!
Радует, когда в "поисках ключа" что-то находится и извлекается на свет из закоулков души... сознания...
Удачи автору!
И коллективная подпись: Андрей Москаль, Гай Ворон, Зурла Лоци, Жанна Жабкина, Леонид Звитяжный, Сергей Коляда
Комментариев нет:
Отправить комментарий