Веле Штылвелд: Рок-2, ч.3

Веле Штылвелд: Рок-2, ч.3

© Графика Ирины Диденко

- Кому, говорите, надо? Уж, точно не нам... Мы - к Марику: хайпавать и стареть... А Фима уже помер... В Майями... Он, В+еле, теперь ангел... А вы...

- Я?! Я в ангелах от рождения, да только все крылья ангельские сдаю напрокат...

- И шо, хороший гешефт?

- Да не скажите... Кто не берет напрокат, то до самой кончины... Вот как теперь свои крылья у Фимы востребовать?

- С ним Марик накоротке...

- Вот пусть ему тот перешлет, плизззззззз... А вы мне их в здешней "Билле" передадите... В очередной очереди за хавчиком.... Зайги зунд!

- Лехаим, В+еле! Наше вам с кисточкой...

Пригрезилось в очереди за пивом... Это Подол, детка!

-.

Был у меня прежде школьный приятель – Юрок… юрОк был, хлипок и неухожен. Он мне бывало: жид на верёвочке бежит, а я его за такие слова шибко обидные – цап за рубашку! А рубашка на Юрке гнилою была – не первой и не второй носки… 

Потянулась и лопнула – в трех местах… За папу, за маму и за того дятла, что жидовствовать обучил.

Тут уж Юрок меня пятернёю всей за лицо, а я ему наотмашь по ксилофону зубов в ответку. Ррраз, и зуба у Юрка нет… Два – слёзы… Три – контрольная:

– Дай списать, - Юрок говорит: - арифметику за зуб, алгебру – за два, а геометрию на трояк. Хоть и не Эвклидова она, а такая себе планшетно-планетарная – геометрия Платона со всяческими древними мегалитическими блоками и сооружениями и со всей мировой сеткой энергетических координат.

Завуч, бывало, спрашивает, не с яблочками ли совхозными ворованными она. А нам что с Юркою отвечать: ворованными… 

Моя еврейская Тойбочка стыдит бывало меня привселюдно, а юркина профурсетка, мамаша, которая, давай его старой сеткой по тощим ягодицам отхаживать – хлобысть, хлобысть, да ещё трижды по три хлобысть! Аж сережки у неё в ушах по-пролетарски трясутся, да Тойбочка уже едва у неё ту сетку проклятущую отбирает. Тоже скажу вам не по-царски… Обе от той поры при встрече, ей Г+отоню, боевыми курицами мне иногда казались…

Так что досталось Юрке и за древние блоки, и за египетскую ирригацию, и за Платона, и за яблоки… Не выдержал Юрок этих мук с мировой сеткой-наседкой и подался в м+аляры вместо всяческих ПТУ. Со временем прикупил  «Запорожец», прикупил «Жигули», прикупил «Москвич» и лэндровер, женился и вставил полный рот модняцких фарфоровых зубов – каждый с блеском, что свеча зажигания…

Тут только бы дальше чего прикупить, а он взял да помер, как валиком в краску со смертельным колером макнул. Да так и не вымокнул.

Ну вот, встречает его у райских ворот тамошний плутоватый хозяйственник – святой Пётр с ключами от выгула по местам вечного блаженства. Ну так вот, там за воротами – Рай, но у Юрка, как видно, не та аватарка. А здесь, вокруг Рая – самодвижущаяся стена – у райских ворот огненная, а чуть дальше – от сотворения мира не отштукатуренная.

- Нанимаю, - говорит +Юрке.

- Бригадой что ли?

- Не-а, бригадой шаромыжничать будешь. Самподряд, говорит, берешься? 

- Не-а…

На том и не сошлись…

Но Юрок и по сей день вдоль той небесной стены малярничает, отчего в Раю одни пересуды...

-.

Первые сравнение на ФБ:

- В+еле - раввин!

- В+еле - ягуана!

- В+еле - жидомасон...

А если В+еле - просто Велик со своей особой творческой биографией, это потянет? Все прочие ипостаси немедленно и решительно убираю со своего фотоальбома - близко, но не мое... Потому что близко со стороны - потому и не моё!

Вот разве что на пересечении - я пустынный арамейский отшельник-первофилософ. Вроде, ес+ей... Передо мной во сне странные письмена на аккадском: свидетельства Веры и квазихроники о мерно происходящем...

Ибо сначала была Мера - град всепознавших... И был в Мере мир... И стекались в Меру миры... И Арамея питалась отзвуками этих миров... И заносила их в Нечто - еще не в Тору и не в Б+иблос...

Мир Мере! В Мере мир... Мир миров непостижимого мироздания. Но таблички из папируса формируются медленно. Их растительный состав выращивают в тростниках, и после сбора вымачивают в моче речного быка... а ведь гиппопотамы мочатся прямо в Ниле, отчего даже видавшие виды крокодилы плачут...

Я часами бью пальмовыми колотушками пенящуюся зловонную массу, и затем тщательно укладываю под некий каменный пресс. Страницы под прессом сжимаются до неких почти употребимых сырых мякишей, которые я тщательно отжимаю и присыпаю песком. И так поступаю несколько раз - пережимаю, отжимаю, равняю и вновь пересыпаю жарким пустынным песком – полу-красным, полу-серым, но нисколько не желтым...

Чтобы затем начертать Слово. Слово о Мере... О том, что сначала была Мера.