Веле Штылвелд: Последний гранчак, сказка, ч. 2

Веле Штылвелд: Последний гранчак, сказка, ч. 2

© Графика Ирины Диденко

Но философический склад ума не позволял сломаться творцу… Хотя дома мельтешили жена и дочь и мешали сосредотачиваться на объектах, главным из которых обязательно был гранчак – для того чтобы всякий новый натюрморт пел! Правда, гранчаки в процессе их рисования частенько бились, и чтобы не было, как в песне поется: 

Стаканчики граненные упали со стола – 

упали и разбились, а в них – любовь моя… 

Жене и дочери всё-таки приходилось всё чаще и чаще осуществлять тест-контроль. А тут ещё случилась одна немалая напасть… Стали заканчиваться бросовые неликвид-краски, полученные при прощании с Худфондом, и стали сочные тона на картинах Федора Васильевича истончаться, рисунок стал более ажурным, пока почти не поблек… вовсе. Ибо пришло время – и краск кончились все. А на новых денег не стало… Все думали, что это уже и точка в его творческой биографии, и его вытертое драп-демипальто, выдаваемое стариком за твидовое, и его сношенная напрочь черная шляпа исчезнут со спуска навсегда… Но ещё в прошлое воскресенье этого не случилось… 

Я видел его последний шедевр – несущуюся по белому фону белую ностальгическую кутерьму… Свой последний, впервые расколотые надвое гранчак он нарисовал белым по белому… Знакомые с его творчеством художники и любозрители плакали. Но только не он! Мэтр стойко ждал своего последнего покупателя! И он пришёл… 

Это был худощавый, негромкий и очень даже невысокий юноша с очаровательной щуплой девчушкой с посиневшими на ноябрьском ветру губами. Она кротко держала своего рыцаря за руку. Тот смотрел на картину. 

– Шедевр! – важно и с должным пафосом объявил свой вердикт продавца художник! 

– Так, це шедевр! Мой отец на Таймыре провел в ссылке почти десять лет жизни. Он много рассказывал нам о ваших босяцких бух-флагах, но на вывоз с Севера они были запрещены, а он имел, не смотря на  запрет на отлучку из своего дальнего оленехоза, где он в то время работал в бухгалтерии счетоводом – то ли оленей, то ли самих пьяных оленеводов... Так и привез и бухал под ними до смерти… Упокой Господи его страждую душу…

– Отож, – согласился стоявший рядом в пестрой толпе художников и любозрителей знакомый всякому на Андреевском спуске писатель. 

– Отже, шедевр, – резюмировал автор. 

– Отож, – сострадательно выдохнула толпа. 

И гениальный Гранчак был продан. Мелькнула немалая купюра в расхожей зелени, все ахнули, картину завернули, а старый художник внезапно растворился, слово истаял по молекулам в сумерки ноябрьского предвечерья... 

Но если бы в этот миг было чуточку тише, все бы услыхали, как где-то внутри картины в последний раз звякнули осколки последнего Гранчака, и старый Мэтр неторопливо прошел мимо них – в вечность.