Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ… ч.4

Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ… ч.4

Ирина Диденко: «Блондмисска» - графика

Пока ещё Лорик Кицеман найдёт достойную замену незабвенно усопшему дядя Жоре, вроде бы и покойному, но шибко памятному! Правда, и с самим Лориком не следовало бы шутить, а не только с ныне покойным мастером заплечных дел и искалеченных тел. Последний мог быть только следствием: строгим, но справедливым и очень исполнительным Наказателем…

-.

– А чем вы докажете, что вы – это вы? – решила наехать на нас блондмисска.

– Поступим так: Дорфман пойдёт ещё раз погулять по лесу, а я постараюсь тебя реши-тельно убедить. Согласна? – предложил я.

– Это ещё не доказательство, хотя и аргумент. Я слабее вас, я всего лишь молодая хрупкая женщина. Что вы ждёте от меня? Унижения? С кем в очередной раз прикажете быть? – в голосе у неё появились слезливые нотки. Но это ещё не было чувством животной опасности. Скорее наоборот. Блондмисска явно за себя отвечала.

Я начинал понимать, что она просто по-сучьи, с азартом недавней нимфетки и с опытом страстной нимфоманки пытается разбудить меня на соитие.

– Чёрт с ним! – я поддался. Дорфман моментально всё понял, и сказал нам “адью”.

-.

Поздно вечером в квартиру Лорика была доставлена миссис Кицеман и почти королева мира. Четыре часа до этого она блажила и полоскалась в центральной игупецкой бане. Приняв на себя вверяемый нами сан, она не избавилась от очень странных понятий о том, что имела право желать всё та же королева мира.

Из всего, что пожелала она, больше всего запомнился душ из шампанского, исторгаемый из десяти бутылей, прямо в жестяную банную шайбу с прокрашенным на днище масляной красной краской инвентарным номером “47”.

Сначала она пила из этого ушата, затем пополоскала в нём ноги, а затем всю эту потно-шампанскую смесь выплеснула себе на влажную обнажённую грудь. После этого её потянуло на песни. Пела она с тихой душевной тоской:

Сшей мне белое платье, мама.

Вышей золотом рукава.

Сядь по левую руку, мама,

а по правую сядь, сноха.

Как поеду я в лодочке белой...

Здесь она пьяно разрыдалась и плюхнулась в холодный бассейн, из которого её опроме-тью выловил Дорфман, и, полузахлебнувшуюся опять внёс в сауну и положил на нижний полок. Здесь он мастерски размял ей грудную полость и спину, отшлёпал берёзовым ве-ничком по призывным вздутиям ягодиц и предоставил мне посмотреть её глазные зрачки. Из недавних узких зрачков разворачивался медовый растр трезвеющего сознания. Блондмисска приходила в себя.

Голову мыла тщательно, желала бархатным пивом, но обошлась желтками чьих-то доморощенных кур. Волосы отжала пёстрым махровым полотенцем, “курнула” напоследок заначенную “зелёненькую” и решила однозначно:

– Поехали!..

…Ахнула тётя Таша.

– Это такую-то красулю – старому поцу? И на что только? Его гармидерных курв, – тут она ещё что-то сказала, – я видела. Не дури, девка. Не лезь в петлю. Лорик – не человек!

– Но он хотя бы мужчина?

– Лорик – это торба с прорвой деньжищ. Да, это пропасть денег и море бабьего горя...

Тётя Таша театрально всхлипнула и загрызла непоказным хвостиком ржавой селёдки полураскисший молочно-шоколадный пломбир. Затем она икнула, громко выпустила из себя животные газы и набожно перекрестилась.

-.

Мы вышли из сауны, оставив там две зелёных бумажки определённого номинала. Такие банкноты Лена увидала впервые. Это были деньги империалистического, недружествен-ного государства…

Лорик не спешил нас лицезреть даже после того, как мы с ним переговорили и вышли на решение, что с сегодняшнего дня Лена будет жить у него.

Встречу назначил к десяти, и ещё целый час мы проболтались беспочвенно на Кресте, где к нам тянулись разно-всякие с определёнными целями и чувствами.

Среди прочих пообщался со мной знакомый учитель танцев – старый и одинокий.

Поздоровался он только со мной, ни на кого более не обращая внимания. Это был из-вестный в городе Акулин Лазарь Артекович, великосветский лев и старейший игупецкий гомосексуалист. Подстриженный бобриком, тонкий эстет, он глубокочувственно носил крупную театральную бабочку и продвигался по жизни как-то особо, бочком-с.

В прежние времена он стал бы носить пенсне, но и теперь на его носу хоть и изредка, но возникали в тонкой золотой оправе очки. Как раз Лену он-то и заинтересовал более дру-гих обитателей центральной подземной “трубы”.

Блондмисска разговорила и растрогала старика. Лазарь Артекович расфуфырился, мок-рые сверкающие перламутры свежайших девичьих зубов рассыпали звонкий, счастливый смех. Старый эстет почесался за ухом и сказал, что в прежние времена он пригласил бы её в танцевальную труппу, и она, ей богу, имела бы громкий успех…

– Сэр Гарик утверждает, что я и так близка намедни к величайшему апофеозу.

– В чём же оно, ваше счастье, сегодня, деточка?

– Меня посватал Лорик Кицеман, – дерзко хохотнула блондмисска.

Лазарь Артекович торжественно снял с носа очки.

– Книг я не читаю давно. Там открывают рутинёрские истины. Старый денежный тюк вы-везет из нашей доброй страны не только капитал, он претендует вывезти мисс Вселен-ной. Гарик, и вы ему позволите это? Нет, я был о вас куда более высокого мнения... – но тут к нам неброской пьяной походкой на кривых толстых ногах подошла тётя Таша, и бе-седа расклеилась.

Мы подумали, что Лазарь Артекович смутился жуткого вида доброй толстой старухи, но нужно было только увидеть, как пылко старик бросил в стороны старой сводни испытую-щий взгляд сластотерпца.

Тётя Таша шибко расклеила пятерню, и к ней приклеились деньги. Четвертной билет был до того нов, будто выглажен, а вот сам учитель решительно рванулся вперёд, чем ещё раз насмешил столь разноплановых женщин.

У соседнего фонаря Лазаря Артековича ожидал человек без возраста, определённо ин-женер по технике безопасности в каком-нибудь НИИ, излишне каплоухий, но тем более, быть может, желаемый. На лицах обоих страдальцев уже проступила блаженность ве-черних ангелов. В этот иегупецкий вечер они нашли себя для уродливой по форме вза-имности, но чтобы ни говорил при этом читатель, они жили на нашей земле, а возможно, живут и поныне, и да простится им их безумная страсть. В этом городе всё не так просто. Молодые живут в наитии и любви, старики же часто в одиночестве и страдании. А если ещё плохая погода и донимает простатит, то прости их Господи. Им нужен массаж и чу-точку общения…

-.

Обычный день... Хотите “дилера”, хотите “цеховика”. Он ничем не проще, чем у других служащих госучреждений. Вот только несколько менее суетный в своём заглавном тече-нии. Первые деловые встречи к двенадцати, запуск продукции уже к десяти. По крайней мере, в нашем с Лориком деле. Вроде бы и не было вчерашнего вечера с его вспышками молний, банным экстазом и заумными разговорами после того. Всё как обычно. От мира проистекает вкрадчивая удовлетворённость.

Богомольные старушки на лавочке тихо тянут “кедры ливанские”... Здесь шепчутся обо всём. Раскосо во все четыре стороны прямоугольного колодца двора бросаются таинст-венные, пронизывающие мир насквозь взгляды. Далее чешутся языки всемирного пламени. Армагеддон! Пирамидон запретили, молодёжь нюхает ацетон. И его запретят. К чему бы всё это...

Квакают жабы, мурлыкают кошки, по двору, опираясь на сучковатую палку, гарцует франтоватый старик в полевой армейской фуражке. Но он не производит впечатление отставника…

– Ишь, Митьку-то, полицая, на моцион вынесло. Всё ёрничает, всё куражится, кабысдох. Толку, что отсидел. Он меня в сорок втором, когда к германцу угонял, всю паскудник об-лапил. Я ему ещё на суде за это уже в сорок шестом в рожу плюнула. А он, помню, только подло обтёрся. Не платок, а портянка была при нём. Конвоиры ещё её у него отняли, чтобы не удавился.

Жаль, что немного ему по тем временам дали. Десять лет схлопотал. А всё думаю, мало. Хоть и не убивал, а вроде как бы теперь сказать, управдомничал, а горя от него хватили многие и немало. Больше по женской части паскудничал. Ох и силовал молодух, ох и си-ловал. И девок да деток эшелонами в Германию гнал. А как отсидел! Говорят, десятни-ком был. Баланду по пайкам расписывал. Вот и не сдох. Только в ногах живость подрас-терял. А до слабого ремесла всё ещё вон в охотку. После срока вторую жену схоронил. Но всё ещё ёрничает, кабысдох аспидный...

-.

Сетуют старые. И не про нас вроде бы. И жизнь иная, и законы в ней вроде не те, а что-то по уху резануло... Блондмисска. То ли Лена, то ли Леда. Вчера рассказала, как один отчаянный португал, и где только на неё, в её непуганых краях сыскался все пел ей шуткой-прибауткой до безобразия часто:

Милая Леда, поедем в Толедо...

Слушаю старух мельком – слушать некогда, вспоминаю сказанное вчера мельком – вспоминать пустяки некогда. Всё это нужно мне только до тех пор, пока не прогрелся мотор. Но вот мотор заурчал сытым тра-ра-ра, а стало быть, я поехал. Отнюдь не в Толедо.

Ленке проще. Свою сказку она для меня выдумала. Мне было удобно верить, как всякий раз случается верить нам в спасительную ложь. Но только немногие из нас, земных, ве-рят в эту ложь до конца. Это чудаки и писаки…

-.

Профессия…. Как таковой у меня её нет. Я мастер по обслуживанию. За мной числится восемь сёл в районе Киевского моря. Киевляне успешно окрестили его “Хрущёвым боло-том”. Сейчас принято ругать покойного. Но кто из нас не ошибался. Возможно, на этот раз ошиблись мы, киевляне.

Правда, климат у нас действительно стал морским. Но, слава богу, нет радиации, кроме реактора на проспекте Науки, который вроде по японским приборам фонит. Японцы-побратимы из древней столицы страны Восходящего солнца, по-нашенскому киотяне, сказывают, чухнули от этого реактора, наплевав на своё хвалёное любопытство и огром-ный научный интерес. У них были такие маленькие штучки, до которых нам будет невдо-мёк ещё и в апреле 1986 года. А вдруг тогда радиация будет, и не только на проспекте Науки. Что тогда? Не чухнем ли сразу все мы? Но эти проблемы ещё далеки и абстракт-ны. Вот и Алла Борисовна чешет:

Всё он может – мирный атом,

а вот этого, вот этого – никак.