Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ… ч.5

Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ… ч.5

Ирина Диденко: «Блондмисска» - графика

Да, не дано мне быть мастером по обслуживанию. А жо поробышь? Суточные с рабо-тающего станка – рубль. В каждом селе – цех. В каждом цеху по шесть-семь станков. Случаются дни, когда суточные превышают полста. Обычно снимается сороковник.

В цехах я и курьер, и наладчик. Я же и пайщик. В голое сельское межсезонье цеховая работа не больно чтоб сиротливая. 

-.

Пока зима, главный дефицит – вольфрамовая нить. Оно и понятно. Нерасторопное об-лэнерго гонит нервные токи по разнокалиберным проводам, круша все законы Ома и гра-жданина-товарища Киргофа со всеми вытекающими в незлобливо-сельское: “погнали по трубам лебедей...” Эх, сука в ботах, по проводам и впрямь гнали дерьмо.

А кульки, что бы ни случалось, требуется прочно спаивать. В том и штука. Лорик и тот ласково приговаривает:

– Ниточка с ниточкой свяжутся, бабки в кармане окажутся...

И здесь Кицеман прав. Он достаёт полиэтиленовую плёнку и вольфрамовую нить, орга-низует и контролирует сбыт. От Кацапетовки и до БАМа.

-.

Всё происходит обыденно и просто. В нашем деле не требуются окна РОСТА. Способст-вует бизнесу и ещё один существенный фактор. Молодёжи в сёлах зимой девать себя некуда. Да и о какой молодёжи, когда всякий, кто метит в посадские сват-женихи у ворот столичного града, можно здесь говорить?

В сёлах, кто не глухой да не кривой, да не горбатенький, да без бельма на глазу – все в Киев потянулись ещё с весны. Кому в селе зимовать? А то и, правда, что некому. Разве что немногие по природной на то нужде в сёлах домовничают. Им бы и надомничать – да и те чудят как умеют.

Примером, на прошлой неделе над автобусной остановкой в одном полесском сельце азартная ребятня заплела траурный креп с плюмажами. Всё как положено. Был объявлен трёхдневный траур в связи с закрытием сельского клуба.

Знать бы им, что с 1986-го апреля, 26 числа будут объявляться трауры по всем этим по-лесским сёлам, а сами эти сёла навсегда отойдут в зону отчуждения! Но всё это когда ещё будет...

А тут всполошилось и полыхнуло идеологическим гневом строгое районное начальство; из самого Дымера прислали следователя-милиционера, а из Игупца – молоденького лей-тенанта от безопасности. Вся эта “троистая” комиссия, возглавляемая единственным на шесть сёл местным милиционером – эдаким советским шерифом, курила “Казбек” и “Приму”, матюгалась и составляла следственный протокол.

Все три последующих дня, в которые переполошенные селяне “опаивали” всю эту “музы-ку”, чёрный креп с будки остановки не снимали, дабы всем демонстрировать наглядно вещественные доказательства, чтобы затем их востребовать и кому следует показать кузькину мать. А может быть, ещё на живца пытались ловить. Да только кого? По-следние из предполагаемых возмутителей общественного спокойствия ещё загодя смотали удочки в Игупец…

Но и перед тем начудили, правда, не ясно кто, но а местной цыганской свадьбе. Для ро-мов выдача замуж девчонок дело святое. Одна замуж, другая подружка – непременно в дружки. И вот как раз одну такую дружку и соблазнил местный хахаль. 

Дело нешуточное. Ромы такого позора этому парню простить не могли, и потому, вычис-лив его, погнали по битому шляху прямо за свадебное село штакетинами заборными до-бивать… И добили бы, не сумей спрятаться провинившийся в крайнем на селе нужнике, вроде мог бы   даже полуусохшем, но с прогнившими половицами, под которые он с духа-маху влетел, и точно определил, что сей нужник не усох и мог бы даже послужить рекламным видом своим, нет, простите, полусгнившим очком рекламным щитом для местного ассенизаторского кооператива «Канализасьон де Старые петушки» или чтобы было вполне всем понятно «Канализасьон сральні півні», из которого огородами он выгреб только через сутки, но тут же был пойман бдительными ромами и ими же наказан на полное двеннацатилитровое цеберко водки… Деньги не пахнут. За сельский душ да услуги шаловливой молодки пришлось однако тому парню проставиться, чтобы перед родней и общими знакомыми не ославится. Затем явился и сельский пенсионер в почти клоунских шузах и потребовал либо штраф и кутузку с двухнедельной отсидкой либо пять буряковых вождей. Как вы уже догадались, это, конечно же, был наш Дмитрий Дорфман…

-.

Хотя, ой и нелюдимые наши столичные сёла конца семидесятых. Но иногда и в них встречаются молодые мамаши. Из тех, кто с парких да жарких, многотрудных химиче-ских производств, от тоски ли, от блажи ли бабьей выматываются “на три ночи в город Сочи” и становятся матерями-одноночками.

Есть среди них и воистину страдалицы за любовь, случаются и вполне горем битые, но большинством своим это и ушлые, и сноровые, и скорые одним своим передком весь мир окрестный зажать.

И зажимают благости мира, где в подол, где в кулак, где в кукиши смешные да горемыч-ные. А всё потому – кому как случается. Кому в хате, кому на сеновале, кому – в мили-цейском “бобике”, кому – на станине производственного станка любой конструкции и мо-дификации, а кому и вовсе на столе в кабинете начальника.

Такие женщины и идут к нашим станкам.

Незамысловатость этого труда неожиданно поражает, но со временем порождает целую гамму чувств. И первейшее из чувств – жабье: если в нашей стране так просто сорвать миллион, то почему срывает его только один Кицеман? И не может ли быть всё иначе?

Кто они, все эти наши подпольные миллионеры? Почему по полгода не нужны никому все эти безропотные труженики, армии теневых цеховых артелей? И что будет, если все эти армии соединить воедино, скоординировать и направить против плановой социалистической экономики? По меньшей мере, это будет хорошо спланированный контрреволюционный экономический мятеж, о котором уже сегодня знают и который уже сегодня предчувствуют все, или прорыв в век грядущий – неокапиталистический…

А вдруг все мы вырастем в легальные кооперативы! Мы же взорвём экономику. И у нас будет партия. И под знамёна этой великой «Макала какалы» пойдут легко миллионы. И мы станем диктовать права всему нашему миру.

А что там, собственно, надо? Что нужно Лорику Кицеману? Если откровенно, ему нужны деньги. Сегодня – больше, чем вчера, завтра – больше, чем сегодня. У него есть размах, потенция. Ему только стесняют натиск. И казалось бы, чем? Непреложной нашей человеческой истиной – человек человеку друг.  Или, а вдруг тот ещё как!

-.

Послушайте, ну зачем Кицеману друзья, если и жену ему через последнюю преисподнюю, через отсутствие нижнего белья должны были провести мы! А ведь чаще всего Лорик довольствуется сельскими “одноночками” с их извечными борщами да пирогами, да “вона казала” – добрыми и потными в кухонном пылу, безотчётными в своей вере в доброту, пусть и прерванной на добре во имя добра.

Вере исконной, а стало быть, вечной…

Работают, правда, на Лорика и парни биндюжного вида. Есть для них профессия у него. Эти парни – цеховые раскройщики. У них свой фарт. Им бы и станки налаживать без ме-ня.

Но вольфрамовая нить от Лорика досталась единственной мне, и здесь я свою вотчинную заимку знаю. Поэтому и снимаю против них втрое, но и они не менее шестисот.

Но “битюги” воле своей покорны. Единым мы с ними миром мазаны. А у этого мира свои горькие правила. Это не та омерта, которую только выдумывают ещё за нас и для нас. Нет, не кровная месть, а бескровный полушёпот Лорика:

– Ша, мальчики, ша!

Порою же, когда Лорик, страдающий язвой, особо сердит, он в раздражении негромким голосом вскрикивает:

– Будешь шалить, извещу дядю Жору. В “больный” угол поставит. Будешь долго стоять.

Чем это грозит, знают не понаслышке многие...

-.

Самое глухое сельское время – три часа пополудни. В цех наведывается дядя Жора и просится к одной из работниц в дом. С постоем слаживает вежливо, тихо, честно. Когда три рубля посулит, когда и пятёрку вынет. Хоть дело тут не в деньгах.

Работница ему в руки ключ, а сама к станку прикипает. До вечера работает в холодном поту. А дядя Жора уже до виновного с разговором. По плечу похлопывает, “до себя” при-глашает. Тот в ту пору не прекословит.

Вот так и завлекает к себе дядя Жора виновного, а там по выбору: то ли порка ремнём сыромятным ошипованным, то ли несказанное рукоприкладство, порой до увечья. То пальцы так повернёт, что назад не воротятся, то ещё чего учудит...

В цехах среди людей физически ущербных, зачастую, не сразу бросается в глаза ещё один новый калека, и порою навечно. На беседах с дядей Жорой виновному вталкивался в рот кляп, а по отъезду оказии хозяйке полагалось самой провинившегося отхаживать. Когда же случались крики, и брань донельзя какая, то дядя Жора бил люто одними кувалдами кулаков. И хоть насмерть никого не забил, но вот рёбра крушил не раз.

Лепо ли в это верить. Ведь дядя Жора не вгонял иголки под ногти, и не брал под локотки. Просто так само собой получалось, калечил. В такую-то пору случайно наезжал в такое село узкий специалист, скажем, раскройщик целлофана, заместо заболевшего вдруг “дядьки” аль “хлопца”, и старательно кроил сотню за сотней целлофановые пакеты, и де-ло аж никак не страдало.

Но столь же незаметно, недельки так через две, в лучшем случае, пришлый садился на какой-нибудь повидавший виды заезженный драндулет, и отбывал восвояси.

Вторично на себя беды накликать редко кто смел. И так велось несколько лет, изо дня в день…

-.

Случались и проверки, и ревизии, с оказиями и без. Кто уже припомнит теперь “Зубровку” или “Малиновку”, или “Спотыкач” с шампанским под поросёнка с “хрончиком”...

А проверяющие – всё те же люди. Всё это они и ели и пили в специально отведённых “го-лубых” комнатах колхозных и совхозных столовых. Проверьте, эти комнаты и сейчас есть, но только кто его знает, что по нынешним временам там только дают.

Ну а даже, если не бог весть что, то у всякого времени своё понятие изобилия, свои со-блазны и свои извинительные причины, чтобы всё это принять, потребить, и тогда будь что будет на что-то да закрыть глаза. А во времена-то застоя. Поверьте, всё это было...