Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ…, ч.1

Веле Штылвелд: БЛОНДМИССКА или ЕХАЛИ МЫ, ЕХАЛИ… ч.1

Ирина Диденко: «Блондмисска» - графика 

-.

Памяти Майкла и Ады, советских репатриантов из Ада

-.

Горожане...

До какой степени все мы, люди на Земле, горожане. Я здесь не ставлю вопрос, а только хочу сказать, что иной человек долгие столетия в своей предыстории горожанин…

Такой человек может проживать в одном из вечных городов Земли, будь то Александрия или Париж. Но если он проживает в Киеве, то сколько же раз он прошёл по неровной ка-менной мостовой Андреевского спуска, в состоянии, которому и названия у землян ещё не придумано?!

И всё это только потому, что здесь были до, и будут после меня иные сталкеры и стара-тели неведомых границ Запредела. От этого ощущения словно бы разрушаются грани обыденности, дыхание становится размеренным и свободным, а в душе роятся предо-щущения, каждому из которых однажды обязательно суждено сбыться.

Теперь вы понимаете, почему я верю, что получится книга, которую я выносил на Андре-евском спуске. Мне суждено стать Гражданином этой старинной улицы, и будущая книга станет моими верительными грамотами где-нибудь за гранями нашей с вами действи-тельности, – в магистрате Архиотерий, где-нибудь там, где схождение на мнимой оси времени примиряет между собой эпохи…

-.

Когда столетию, в котором вы живёте, уже за восемьдесят, а вам ещё двадцать три, то это что-нибудь значит.

Вы молоды и над вами безоблачное небо, хотя в Киеве – дождь. Вы готовы сбросить с себя последнюю рубашку, выпятить грудь и что-то гордо орать! Но до вас ли вам в городской сутолоке кому бы то ни было? И вы вжимаете голову в плечи и превращаетесь в пресноводное чудище, пробегающее мельком по тротуару, от подъезда к подъезду.

Дождь пресен, но в почтовом ящике чьи-то слёзы. Что вы о них толком себе, в общем, знаете? А, не скажите! Вам только ещё предстоит знать. Международное. Штемпель: Ли-до ди Остиа. Где-то на берегу Средиземного моря...

Шумит Средиземное море,

И берег ласкает волна.

Гуляет по берегу тётя, 

И ждёт не дождётся меня.

Тур-лю-лю, тур-лю-лю, тру-лю-лю,

Тель-Авив скую тётю люблю...

-.

Так поют. У нас только что прошли застойные, семидесятые. Пока ещё не винят админи-стративно-казарменный социализм. Виноват некто, возможно, даже целая нация, а то вдруг и две, три, пять, на самый крайний случай уже только одна…

Извините нас, ради всех несметных больших и малых богов. Во всём виноваты мы, изви-ните, евреи!.. Кто это только выдумал? Утверждают, что сионисты. А ещё ходит по стране бородатенький анекдот:

Разговаривают два старых еврея. К ним неспешно подходит третий: – Я не знаю, о чём вы говорили, но ехать надо...

Я не еду – я остаюсь. В руках у меня письмо моей мишигене копф бабуле:

“Гобрах’т мунес, Гарик! Всё ещё помню твоё вечное: Если Гольтраф не мужчина, значит, Волга не река. Надо же – выдумал! А мы теперь с Мариком вырванный кусок – запорожцы за Дунаем! Теперь мы уже в Италии. Марика в Штаты не берут. Кому он там нужен со своей язвой? Разве что мне. Он и здесь творит мне вырванные годы.

Такой простоватый и болезненный шмок, большая находка только для министерства обороны Израиля. Ему уже и должность предлагали, не дай тебе бог, работать вольнонаёмным санитаром в военном госпитале на Голландских высотах. За этим только стоило ехать! Глупый какой, не мог вырезать свою разлюбезную язву ещё в Киеве, дома! Как вспомню, так и заплачу! Так его и ждали здесь на курортные грязи...”

Я почесал за ухом и зашагал к Дорфману. Марик с б+абуле вылетели из головы…

– Здоровый лось этот Марик, – только и решил себе я, – а бабуле он строит кирце юр по сценарию. Бедная, ещё и суетится над ним. Сам он только орать, помню, мог, да ещё ша-таться у ОВИРа.

Всё искал себе пару. Королевы не обнаружилось. Встречались умненькие, но им не нужен был Марик. Глупышки были смазливы, и Марик тем более был им не нужен.

У них были свои далеко идущие планы. Их вдохновляли вдовствующие “мусорные дядь-ки” из Амстердама, имевшие миллионы. Имелись на то причины. Были прецеденты.

Зачинатели экологического бизнеса утилизировали городской мусор западных столиц, делали своё дело добротно, состояли членами зарождающихся экологических партий и “зелёных” движений, стремились в Европарламент, и дарили своим милашкам “Шанель номер три”.

Случались жесты и на “Фиджи”, и даже на целые острова, построенные на мусоре, но Марик мусорное дело знал отвратно. Он был обыкновенный киевский обувщик, а вы знаете нашу обувь. Он не мог гарантировать.

Уезжавшие девушки сознавали, что с Мариком не могла идти речь о качестве совместного проживания. Больше всех понимала это моя милейшая б+абуле, которой Марик приходился единокровным отпрыском, а мне, стало быть, дядей. Письмо бабуле я отправил в задний карман своих вельветовых “Левис”, и теперь бабуле суетилась-причитала над Мариком где-то на моей пятой точке… Ин тухес.

-.

Не в обиду патриотам, Лондон с Нью-Йорком тоже большие деревни. В них всякий хочет прослыть. А как вы? Хотите прослыть? Тогда сделайте что-нибудь. Купите хотя бы за семьсот рублей старенький “Запорожец”, и заставьте его урчать, фырчать, бежать, пожи-рая бензин, и ваши сверхчеловеческие усилия на этапе его ежедневного ремонта до и после пробега будут всему порукой.

Что поделать. Процедура ремонта – неизбежна. Слышно отовсюду, что он грядёт, что мир переустраивается, что всех нас не минует великая перестройка.

Короче, я владелец тёмно-зелёного “Запорожца”, и, поверьте мне, – это таки машина, хо-тя многие говорят о ней как о консервной банке.

Но если это даже отчасти так, то бедные владельцы “Жигулей”. Их более роскошные скобяные изделия априори сгнивают значительно раньше. Но и “Запорожец” – не предел всех мечтаний. На “Запорожце” не доехать до Тель-Авива. Хотя, а что там хорошего?

-.

Там обязательно носят соломенные канатье, кушают бананы и финики, чтят память то ли Леона то ли Зямы Лазаревича Заменгофа, основателя языка эсперанто, лёгкого языка безумных надежд на разнообразнейшие благоприятные обстоятельства, и хрустят дол-ларами. Особенно те, у кого они есть.

Иное дело, когда долларов у вас нет. Послушайте, в этом мире пустых карманов случается и такое. И тогда, при наличии пустых надежд и душевного сквозняка, что бы вам там ни предлагали, вы наверняка получите только дырку от бублика.

Поверьте мне, я интересовался. Дырка от бублика может быть от самых мелких до самых невероятных размеров. Вот возможные варианты её осязания: вам либо тут же предложат поселиться в кибуцу, где растят так многими желаемые и всё ещё экзотические фиги-финики, либо отправят в армию-убивай. И нынешний Цехал здесь уже ни причем. Не, так просто говорили на Круглоунивеситетской, той, что над Бессарабкой, последние потомки адвокатов еще царского времени.

-.

Девушкам проще: они могут опробовать себя в социальной сфере, например, в роли все-погодных call-girls. Между прочим, в роли девушек по звонку. И у некоторых из них, склонных к охоте перемены мест, исключи вероятность СПИДа, была бы славненькая карьера. Правда, недавно похоронили Бронечку, она умерла от СПИДа в свои цветущие восемнадцать… И я её знал. Была, ну просто красавица. И, кстати, хоронили её в белом свадебном платье из французского шифона. И не только потому, что это платье продать было уже нельзя. Просто его осквернила Смерть… А Бронечке она тоже не шла, и все от этого плакали всей Киевской междугородней телефонной станцией. Всех громче – Фима. 

– Лучше бы, – говорил он, – я вовремя отсюда слинял…

И его, кажется, утешали, такие же, как Бронечка, страстотерпицы и страстотерпцы.

Увы и ах! Очень часто их очаровательные юные трупы тщательно бальзамируют для ук-рашения собой всяческих анатомических театров и аттракционов Старого и Нового Све-та. Очень и очень жаль. Чаще всего эти молоденькие неудачницы и поддерживают моду на соломенные канатье.

Ах, эти мне заблудшие души! Анатомические театры пожирают их пылкие оболочки, а мода на канотье остаётся… Со времен, как их ввела в моду моя прабабушка Фира. Она содержала приличный публичный дом на Андреевском спуске 34-Б. Но иногда у девочек были незачетные дни, и они плели эти самые канотье из самой настоящей французской соломки… Из-под Бердичева…

-.

Ну, на чём я остановился? Ах да, я, кажется, шёл к Дорфману. Он тоже знает в девушках толк: биксы, телки, динамовки, прошмандовки и труженицы… Именно поэтому он сейчас-то и был крайне мне нужен. Ибо для брачного союза с Кицеманом нам с ним была заяв-лена молоденькая, блондинистая простушка, эдакая растоклыше, у которой всё кричит за себя. И как я понимаю – типичная девушка по звонку. Но не инженю и не честная раздавалка. Вы меня понимаете?

У такой девушки должен быть шарм, славянский разрез глаз, прибалтийский нос и свет-лые волосы. Всего лучше, если подобная киска окажется жгучей блондинкой.

Сейчас объясню. Такая себе блондмисска должна моментально поджариваться при пер-вых лучах весеннего солнца и уже не терять ни загара, ни присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Загар должен плавиться и иметь единообразное разлитие высочайшего качества во всех уголках её стройного, бархатистого тела.

Одним словом, она должна была  представлять Лорика… Хотя бы на первом этапе. А там он даст ей свободу. Или не даст... В конце концов, в Израиле раввинат и совковый брачный шпинат там не проходит…

-.

Долго мы искали с Дорфманом такую блондмисску для Лорика. Кицеман, состоятельный и неглупый вроде бы “теневик”, но с девушками у него не фурычит. То ли ему некогда, то ли он действительно несчастный в любви – этот мешок с деньгами с плоскими на выкате глазами экзотической камбалы.

Лорик поиски финансировал, и вот уже месяц мы жили с Дорфманом в праздничной кру-говерти. Чего только не перевидали, кого только не перещупали. Бывало, плясали перед нами на столах нагишом целые арт-балеты. Но всё было не то. У большинства из них было либо мало серого вещества, либо присутствовал просто возрастной зов пола.