Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 15

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 15

Чем не озаботится?.. Особенно одному так, на диване. Со рта – перегарище, из души - и того хуже - смрад несусветнейший. Вот и востребовал я её потусторонне-отстраненную срочно к себе. Мол, у тебя-то в гостях, дорогуша, я уже как бы бывал, вот и ты ко мне явись, да не бабищей улетной, а бабицею легко порхающей обернись… Однако, то ли не то пожелал, то ли трудности межсезонного перевода, и что-то не тиктакнуло, не срослось, как вдруг во мраке стена внезапно расторжилось и из глубины стены двинулось ко мне нечто весомое, но незримое в виде сразу неописуемого чудища. Шло оно по линолеуму, как по половицам скрипящим, локомотивно пыхтя, в перевалку, хотя и половиц-то тех в наличии нет. Один протертый дохлый линолеум.

И всё же дошло это амбальное опудолище, объёмом в три отпетые тётки, до дивана и присело на его краешек. Тут уж и диван в реальности подломился и несущая верхнюю ткань, выструженная из балки сосновой треснула. И тут, бац! Свет в окно. Нездешний, хоть и совсем ослабленный всеми этими инопородными вызовами. И голос: 

- Не проси! Ничего не проси! Само пришло, само и уйдет. Ничего не прости, и впредь Это не вызывай. Оно по иным законам в мире своем застенном  движимо, а ты словно ЭТО рассек, и теперь осколок этого твоим вызовом мается. Если что испросишь, начнёт твою квартиру крушить до полнейшего разгардияжа.

- Видно, это чудище дивное - твой ангел-хранитель: он к тебе уже давно собирался. И что же дальше-то – ты да он… нос к н+осу, не нюхом, так рылом… Николай Васильевич и тот отдыхает на полный Гоголь-м+оголь…

- А что дальше. Что-то да будет… Не так ли, доходяга нездешний?

Чудище только вдохнуло и вдруг   сквозь меня в некие истоки вечной матрицы, задницы или просто земной затырки. Затем село грузно оно, и вновь повеяло холодом, не то что бы жутким, но крепко прохладным. Но при этом квартиры не выстудило, а стало ожидать от меня самого то ли действий, то ли поступков всяческих. Но я не то чтобы в нирвану нырнул, но ушел в полное недеяние… Точно, как дзен-буддист. И оно это почувствовало и оттого как-то неловко встало и вновь в стену зашло… Диван, конечно, так и не пришел в прежний порядок, но и, то еще хорошо, что так и остался для сна не шибко счастливого одинокого человека...

- Ой, ёй-ёй, как жалостливо, как печальненько… - это я вновь провалился в сон, реальностью опечаленный и вновь услыхал:

- Все мы здесь несчастливцы туевы. Оттого и к бездне идем. Может быть, ещё и сталинскую придорожную нам стоит запеть? Или вот эту концлагерную:

«Еврейские бригады, дырявые наряды…»

И ведь запоем же. Потому что при таких мужиках-красавах все бабы дуры!

Дура, дура, дура я - дура я проклятая.

У него четыре дуры, а я дура пятая!

Вдруг над толпою, уже проспектом Народного Счастья бредущей, возвысился один сонноглазый. Глаза его были в прострации, а сам он был словно из ваты…

- Я взываю, воистину к вам, к грядущей Бездне бредущих…. Мы пережили Гитлера, Сталина, Сухэ-батора и прочих к ним нагибателей – от аллигаторов до навигаторов во всяческие социальные кущи. Как говорят минёры, проверено, - жизни нет! Есть одна её жесточайшая имитация под хлыстами вечно необустроенного времени Чэ, дамы и господа – чрезвычайно мерзкого и гадкого времени, из которого нас и выгнали к бездне…

Оваций не последовало. Поклонники Сухэ-батора – и только те, мерно цокали языками… дескать, как что сказать…Коней на фронт слали, конскую сбрую давали, конской колбасой пятьдесят лет ополоумевшее славянство кормили. Так что чего уж там, каждому Улан-батору сой Сухэ-батор…

Стоявшие вязко замерли. Все они словно только вышли из собственных сновидений, откуда их тут же вогнали в тест-драйв колонны, бредущие к бездне.

- Бабы, бабоньки, уж не исход ли всё это? - вопрошала истероидная сомнамбула, по-рыбьи хватая воздух чуть остекленевшего мира. В этой вязкости было нечто особенное. Она, как бы не замечала, но перемалывала в себе в единое связующее всех участников как бы народной драмы.