Веле Штылвелд: Птичий остров, фен-исповедь, часть 4

Веле Штылвелд: Птичий остров, фен-исповедь, часть 4

Ирина Диденко: Птичий остров - графика

Прощаемся... По тропинке изгаженной бело-серым птичьим помётом бреду вдоль берега к Домику. Если судить только по количеству птичьего помета, то  здешних птиц должно быть видимо-невидимо. Но с птицами что-то не так. То ли кричат меньше положенного, то ли их не столь уж и много... Уточнить бы у местного егеря или хотя бы у того же мастера Тхена. Но мастер Тхен обычно немногословен. Похоже, он всё ему положенное сказал мне ещё накануне...

Там, где у самого меня прежде было неплохо — черный могильный камень. У этого камня я долго барражирую в своих собственных нелепых воспоминаниях, тогда как старик, ну да, - мастер сновидений Тхен  долго и терпеливо ожидает, пока я, наконец, освобожу ему свое место, чтобы затем очистить этот одинокого святой для нас камень от замшелости и обрывков душевной кожи, и только затем встать на молитву, в конце которой и он, подобно мне, начал поносить настоящее столь же, как и я, бранно и разно. Вот и всё. Он всего лишь мой Айк, моя собственная проекция из очевидного будущего. Как же я сразу в этом не разобрался? Теперь я со спокойной совестью навсегда выезжаю в Израиль, но на границе огромного беспутного СНГ для таких как я обученные местные подонки устраивают самые разнообразные провокации. 

Мне такие козни устраивает некий экс-майор-особист, изводя меня до исступления самыми нелепыми допросами, опросами и расспросами, пока не случается мне у самог+о выхода из таможенной преисподни неожиданно получить из рук женщины в черном израильский дипломатический паспорт. И тогда я говорю мерзкому поганому хайеру свою последнюю на этой земле речь:

- Вот все вы постоянно спрашиваете меня: кто такой еврей, и насколько жив во мне этот самый еврей. Позволю себе ответить, еврей - это смысл и стиль жизни, ее содержание, это ни с чем не соразмеримая еврейская семья - мишпуха. В советских евреях обрезали религиозность кроваво... У Бабеля Исаака раввины мудрые, но не смелые люди, люди-улитки.... У простых киевских евреев - Яхве - это целый мир, израильтяне держаться в быту за Гошем, а вот баптисты и не евреи вечно держаться только за одного неведомого еврейству Иеговы, к которому простые евреи отношения не имеют.  Но им хватает и этой эманации Бога... Я родился в Киеве в еврейском доме на 30 лет раньше, чем пришли первые раввины нового времени, которые на Сидур пели религиозные тексты на мотив песни Гражданской войны: «по долинам и по взгорьям»... Так что не лечите меня, недруги и други мои. А мне пришло время спасать прежде написанные неопубликованные книги мои, чтобы и вы начали понимать нынешнее и советское еврейство обширнее и глубже... Но главное при этом  не растерять в мире близких, а с ними - цель и мечту...

Отныне я — рафинированный израэлит, ведь теперь все земные писатели — народные дипломаты мира, и поэтому я уже беспрепятственно покидаю совок, а увалень-майор попадает к подручных дел мастерам. Те только того и ждут, и тут же разбивают о майорскую голову совершенно теперь уже бесполезный наблюдательный перископ, после чего прямо на майорскую голову натягивают черный палаческий саван жертвы, в котором он еще сутки обречен смотреть ночные кошмары своего нелепого ужаса неприсутствия в мире. 

Израиль встречает меня подвижными шатрами-кибитками, установленными столь тесно, что двигаться им некуда вовсе. Репатриантов в этих странных времянках ожидает их дальнейшая участь, о которой их могут известить ежеминутно, но пока еще никто разрешения своей участи не дождался... Мне помогает моя собственная давно усопшая мать, которая через местный передвижной и практически неуловимый банк получает в шекелях кредит на доверие. Вместе с ней обо мне печется мой вечный приятель-сапожник Гершель, который берется за дратву и чинит обувь всем вновь прибывшим в это странное место. Он не только знает, где можно достать на обувь новую человеческую кожу, но и регулярно набивает костяные колодки из костей бедуинов, которые те отдают ему сами за незатейливые безделушки... Нашивает и накладывает Гершель и протекторы, и уплотнители, и утеплители, и заглушки Души, смазывая их гуталином из человеческого жировоска и зольных отвалов Освенцима и Бабьего яра.