Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 4

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 4

- Уже наговорился, - решает Наум и бросается на обидчика. Тот тухло и вязко падает на асфальт, загребая верхними клешнями привычно и мастерски. Оттого бошка цела. Но дальше сталинский зэка хватает вора-антисемита за яйца и начинает их по-шойхетски выкручивать… Скотинушка орет и закатывает бельмесы. Дедку отволакивают от полукастрированного такие же, как он сам ветераны, евреи. У всех немалые иконостасы, но у каждого обидный вопрос:

- Зачем с мразью пачкался?

- Чтоб этот хмырь больше не распложался…

Поверженный еще несколько минут чуть повизгивая, пытается ползти брасом на дохлом сыром асфальте, но затем, притупив бдительность стариков, медленно отползает в кювет. Там в кювете поджидает его отфингаленная им накануне сявка…

- Ну что, куманёк, наелся хрущевского хлеба. Он же только жидам…

Их больше не бьют. Кто-то даже сует им по беломорине… Евреи, татары, украинцы, армяне, поляки смотрят осуждающе, но, не потому, что это не достойно всех их, в очереди стоящих, а потому, что больше смотреть не на что. Спектаклей не предвидится. Кончилось и 200 пшеничных булочек и шестьсот кукурузных кирпичиков. Всем прочим обещают белого хлебушка завтра – рыхлого, мгновенно черствеющего, отвратного, но почему-то модно диетического, за который Хрущев вывез на Кубу весь белый украинский целиком пшеничный… Вот она, не последняя каверна перед расторженностью нынешней бездны.

К белому, хоть и рыхлому кукурузному хлебу полагается жидкий цейлонский чай и знаменитое вишневое варенье бабуле Ханы. Я с нетерпением подпрыгиваю пружинно на стул и обеими руками тянусь к припрятанной в буфете роскошной стеклянной вазе, которой лет эдак сто… И вся она словно со старинной слюды… И такая же, но пыльно пустая стоит в противоположном буфетном углу.

- Витька, шейгиц, шмок, давай из этих бабьих ваз сделаем домашний тир и перебьем их на хрен! - это дед.

- Наум, ты сам шмок, старый идиот, это мальчик из-за тебя вазу разбил... Ты же ему что сказал: возьми этот дирижабль с вишневым вареньем и поставь на стол. А он что подумал - что дирижабли летают... - это уже ворчит старая Хана.

- ...таки да - Витька ростоклыше...

- а ты алтер цедрейте...

- Хана, цым тухес... весь этот халемес. Витька брысь от чайника, он горячий. Ида к столу!

И такая застольная дребедень - каждый день... Еврейская нищета смеется, а вокруг бегает сытое партийное жлобьё... Да все мухи-цокотухи на желтовато-грязной липкой ленте подвешены… Прямо мушиный мавзолей…

В карманах - дырки, в душе ненависть - навсегда... Я не буду любить этот народ, который только прикидывается украинцами... они же партийные вошки... они же и живут только за партсписками... по которым им что-то всё время распределяют, а в нашей бедной еврейской семье вечный кадухес... 

До будьте все вы прокляты! Остаётся совсем немножечко подождать, но начинается юность, а с ней и социальное пробуждение – да! - все мы в опе!, поэтому и бьём вазы из совкового хрусталя тоннами... Чтобы урезонить себя... Но однажды вместо хрустальных горшков бьём на хрен советскую власть и опять остаёмся с дешевыми осколками так и не дошедшего до нас счастья. И теперь уже от души говорим каждому: 

- Будьте вы прокляты!

Время и себе удалиться, благо почти во всяком сне это весьма привычно, - тихо испаряйся туманным облачком из неудобного для себя места, и не чирикай. Теперь Витьке прямо во сне открываются двухэтажные бараки из ракушечника на взморье, где нынче на Запредельном курорте проживают бабуле Хана и дедка Наум. 

Сегодня старик не по-земному сердит, являясь едва ли не воплощение сурового еврейского Бога:

– Чем ты занимался в прошлой жизни, милок?

– Пил. – Науму нечем ответить. Ведь я, прибывший сюда, прошедший через бездну,  один из репатриантов из земного несовершенного мира в мир Запредельный, где сам Наум – эмиссар по найму духовных рабочих то ли в Новый Вавилон, то ли в запредельный Нью-Йорк. Нет здесь, кстати, ни Нового Назарета, ни тем более Нового Иерусалима… Место их стояния на грешной Земле, а вот Нью-Йорк, как видно, падет. И тогда я напишу Реквием о Близнецах… Но его уже не услышат.