Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 6

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 6

И вновь едва ли не вещий сон… Все вновь прибывшие живут в двухэтажных бараках, койко-место для меня - на втором этаже, для Менделя – на первом. Сюда нас доставили по предписанию, выданному на наш счет у края бездонной бездны. Мы с Менделем голодны, но уже сейчас требуется думать о своем насущном духовном пропитании, поскольку иное здесь больше не требуется, но требуется энергия, а в бараке как раз срезают внешнюю проводку. Похоже, что и весь этот барак вскоре пойдет на слом.

– Так что, и отсюда им вскоре съезжать? Ну-ну... Этого и следовало ожидать. Эй, работнички! Приготовьте моему внучонку и его дружбанчику лежанки под черным крепом на дежурных топчанчиках: им перед дорожкой следует отоспаться и отдохнуть! И пусть никто о прошлом не ропщет!.. С иными и не такое случалось... – под гомерические раскаты собственного хохота, старик удаляется, растворяясь в разом почерневших стенах…

Оказывается, что до тех пор весь свет исходил прямо от него. Теперь о себе каждому следовало беспокоиться самому. Но вокруг шёл непрерывный бег. Все бежали за эмиссаром, спасаясь от темноты, и только сам я был почему-то в свечении, отсвечивая неоном, пока внезапно не замечал, что именно на моем топчане оставлена клач-сумочка моей  американской тетушки Ады. Она – земная дочь Наума, эмигрировавшая в США еще в мае 1975-го...

Очень странная атласная белая сумочка выполненная в виде девичьей попки в золотом обрамлении и с такой же позолоченной ручкой. Открываешь её, внутри особое зеркальце, не отражающее ничего, банкноты невидимых номиналов, две-три женские шпильки-невидимки и скомканный кружевной носовичок совковой поры. Возможно, в этом знак.

Время становиться в инородные неземные колонны. Я  прихватываю теткин белый атласный клач и оставляю барак последним. Остаются только чьи-то голоса. Среди прочих и голос самого Менделя:

- Бывай дружище, прощай!

Его голос смешивается с иными, иногда сиплыми, иногда жестко гортанными. Они скандалят до тех пор, пока не происходит полное разрушения еще в недавнем прочного очередного постоялого места.

Теперь мне и неким не-афрозанзибарцам, не перепутать бы с прежде земными бурыми марсианами, надлежит сторожить по ночам дом какого-то пришлого чуда-юда и его старой земной жены, той еще ведьмы. Она наведывается сюда редко, но как только является, сразу увольняет весь спецперсонал, и от этого все наемные негро-зулусы в страхе. 

Но этот страх так и не передается мне самому, поскольку мне просто очень не  интересно обнаруживать ее здешнее неземное присутствие. И вместо ее самой по пустынному на земле замку бродит тень некого неземного пришельца, дружелюбно говорящая со всем персоналом на малопонятном неземном языке, который даже при желании земным – не понять.

Понимает пришельца только один странный тип с синеватым отливом - воистину здешний негр с длинным фонариком даже не в руках, а разноформатных щупальцах, но он любовник ведьмы и держит с прочим персоналом дистанцию... 

Иногда он настолько обеспокоен поддержанием должной дистанции, что, то и дело отпугивает нас своим длинным фонариком, светящемся Х-лучами. В такие минуты все вынуждены выходить за ограду дома и изображать из себя воров, в отпугивании которых укрепляется авторитет старого ловеласа.

Из-под блузона выбивалась огромная и почему-то чуть даже румяная грудь. Такую грудь Витька однажды уже видывал. Но та первая принадлежала его бабушке Хане и была обычно скрыта огромным бюстгальтером, за которым дедка Наум уезжал по воскресеньям на толкучку куда-то в Клавдиево, откуда возвращался пьяненьким и обычно радостно вскрикивал:

– Хана, золотко, меня опять пытались объегорить прямо на примерке, но я четко помнил, что чашечки бюста не должны наползать мне на уши. Те, что наползают мне на уши – это уже десятый размер, а у тебя, либн майс, только, слава Богу, девятый.