Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 3

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 3

Дедка трясущимися от волнения пальцами собирает сигареты с прилавка. Две аккуратно укладывает в портсигар под резинку, третью в пустотелой части дважды пережимает в крест на крест. Он курит, я ковыряю палочкой замороженные отжимки из интернатовских киселей, мы возвращаемся в тесную двухкомнатную хатку без сеножатки, нас ласкают обоих некие небесные пальцы невинно убиенных  в девичестве Наумовых сестер. Одну звали Броня, а вторую Рахиль…

Мне уже никогда не переехать в Чикаго. Мне уже до конца дней ходить во снах, в огромных всеукраинских коллективных снах на экскурсии к Бездне. Хотя, при пробуждении хочется в кого-то просто тупо стрелять. Видно, Евсей так хотел. Вот и повесили на казенных портянках… Сестры Наума, Моисея, Левки и Евсея никого стрелять не хотели. Они хотели замуж, они хотели рожать… 

Никто не ожидал нового кантора в Нью-Йоркскую синагогу, но вид Мойши и Боруха, переживших погром и бежавших от остатков своего древнего еврейского рода требовал сос-страдания и понимания. Требовалось принять и понять почему одних Яхве спасал, а другим Всевышний еще на столетие не оставлял никаких надежд. У Б-га не спросишь. Ему, всепрощающему, надлежит верить. Роптание – это грех, но и жить с украинцами безумно тяжко, как с трудными подростками, которые не желают взрослеть. И никогда не взрослеют…

А если я уже пережил эту жизнь втрое, и простил их, и назначил виновных и повинных, и отстранил от края бездны невиновных и юных, то всё ли я уже сделал? Пожалуй, нет! Я еще не сказал главное. Мы – евреи, более древний народ, и мы прежде украинцев должны возродиться, чтобы оградить себя от насмешек этих жесточайше вздорных и бесконечно злобных детей, и дать им свое древнее напутствие, не пресекая и не оскорбляя их необузданной жестокой ко всем окружающих юности… Это только болезни роста. Ведь это от них проистекали все наши прежние болячки на одной для всех общей святой земле. Я не могу любить украинцев, но я не вправе их ненавидеть. Я просто молюсь об одном, чтобы они начали однажды взрослеть, и тогда, даст Бог, и мы сподобимся отвести их от бездны.

- Ой, как же у вас всё запущено, – это уже Мендель. 

И тут же я слышу его обращение к темпоральному офицеру сопровождения: 

- А нельзя ли ещё отвернуть от бездны годка эдак на два?

- А хоть на полтора… - хмыкаем темпоральный офицер и просто втискивает нас с продовольственными карточками в бесконечную очередь за белым и крошащимся на серо-рыжие окатыши быстро засыхающие в крошках кукурузным  хлебом. Это пайковый хлеб для ветеранов Большой войны  и бесконечно малых всяческих боен: за социализм, коммунизм  и пофигизм будущих поколений…

Обычно, На одного в очереди стоящего выдают белый и рыхлый 600-граммовый из кукурузной муки кирпичек и две пшеничные булочки-малютки. Булочки обычно достаются только первым ста в очереди стоящим. Очередь - на полдня. В ней – тысячи… Пенсионеры, пенсионерки, обязательно с медально-орденским иконостасом. У дедки Наума медали за  освобождения Варшавы, Украины, Кавказа, ордена Славы второй и третьей степени, орден Красной звезды.

Удивительно, уже в девяностых как-то на Левобережной что ли увидал эдакий  медально-орденский иконостас на едва ли не полсотни орденов и медалей, вплоть до крестов за первую иль вторую Чеченскую бойню кавказцев. Каждый орденок – 10 баксов, каждая медалюшка – пять. Стоимость совести не обсуждается… А здесь в очереди…

- Ты смотри, еврей и с медальками. Наверное, орденишки свои в Алма-Ате или в Баку прикупил… - и дохлый смешок шестерки мелкой воровской масти.

Дедка на выдохе:

- Я тебе говорил, Витька, что воровскую масть надо брать в дых кумполом, а затем вваливать в это рыхлое мясо, бросая одной только дохлятиной на асфальт. Если сейчас мне это удастся – мозги этого фраера выйдут на тротуар, на разбрызг…

- Деда, да не спеши ты со своими  поспешностями. – Он дурак, пусть себе говорит.