Веле Штылвелд: Марсианский гештальт, ч.3

Веле Штылвелд: Марсианский гештальт, ч.3

Американские астрономы К. Саган и П. Фокс в 1975 г. сравнили каналы Ловелла с реальными структурами рельефа, а также границами материков и морей. Только меньшая доля классических каналов связана с разломами, горными хребтами, линейными цепочками кратеров и другими реально существующими образованиями.  Все каналы, которые выходили на фотографиях, связаны с такими образованиями. Большинство классических каналов оказалось оптической иллюзией.

А отец умер только в 1987 г. в приступе белой горячки, в период, за которой он потребил 17 фауст-флаконов «Лидии», после чего, самого его «к ангелам срать понесли», как высказалась его соседка, тихая кладбищенская старушка, у которой сын, он же - приятель моего отца, откинувшись из зоны, сел на чифир и умер от передоза, столь незлобливого по нынешним временам, транквилизатора.

Так что, так совпало, что переоткрытие Марса американскими космическими аппаратами в 1971 г. не попалось мне на глаза. В том году я заканчивал десятилетку и стремился поступить на истфак Киевского Державного Университета им. Т.Г. Шевченко, но не был допущен в сию альма-матер с одним непроходным баллом за « невыразну украинську вымову». Марс так и не стал для меня украинским "дывом", а так и остался детским совковым чудом - выразительно и бесконечно ярким, как гуманитарное образование киевскому шейгицу в Державном универе имени Кобзаря…

В ту пору в Киеве лютовали не марсианские бури, а матерый госантисемитизм, а мой отец славянин, по сути, украинский поляк, рожденный в 1927 г., чуть не доживши до 60-ти лет, умер в следующем за чернобыльским 1987 году. О смерти своего биологического родителя я узнал едва ли не трагикомически. Выяснилось, что умер он в критическое для себя время, когда старый дом на Предславинской с довоенным лифтом забрал под себя роддом. В ту пору начальником ЖЭКа был ушлый грузин. Впрочем, мог быть и ушлый еврей, поляк, украинец, но так уж случилось. В ЖЭКе у него работала славная леди в пледе, под которым для начальника больше ничего не было, да и по жизни у нее была полупризрачная прописка. А здесь отселение и смерть целого человека, вроде бы и алкаша, но малолетнего узника фашистского концлагеря. Тело отца спешно передали в областной морг, но паспорт попал не в паспортный стол на пробивку и последующую аннигиляцию, то бишь регистрацию смерти, а в ЗАГС для заключения брака с этой грешной земной курицей. В то время сам отец был уже неземным... Но дама с перцем на его подложном браке отхватила киевскую прописку, а вместе с ней и право на получение отселенческой двухкомнатной квартиры в районе Голосеева на двоих. Только после этого зашитое тело отца с вброшенными в него несколькими обрезанными аппендиксами и иной послехирургической всячиной захоронили на пятидесятом коммунальном участке Лесного кладбища в общей братской могиле для бомжей и, как видно, всяческих инопланетян.

С тех пор всё и началось. Отец приходил несколько раз в свой мир, но там лежали только стоптанные докерские ботинки сорок последнего размера и несколько обрывков старых газет времени великого всенародного одобрямса. Не трудно догадаться, что это были центральные газеты заката брежневской эпохи, о которой у меня сохранились свои пространные воспоминания. Но речь сейчас не о них. Просто души самоубийц имеют свою собственную и весьма горькую для землян планиду, и оттого о них чего только не рассказывают.

А тут и рассказывать было особенно нечего. Киевский пацанчик с пшеничными волосами, малолетний узник медицинского концлагеря под Берлином, где промышлял врач-садист Менгель, военнослужащий советской контразведки во время Нюренбергского процесса, без воинского звания, но с внешностью своего погодки сына Геринга, удерживаемого в СССР, знаток восьми немецких диалектов, польского, идиш и украинского языков, русского и французского...

Когда его тело потеряло душу и осталось лежать в самом глухом уголке самой аристократической комнатки на третьем этаже вороньей слободы на Предславинской, первое, что подумала душа Беса Коленьки, кажется, освободился... Но это было ее первое и далеко не последнее после смертное заблуждение. Уж кто-кто, а она знала, что собственное сознание моего отца  момент самоубийственной смерти подвергается своеобразному психическому шоку.