Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 14

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 14

- А что бездна, - чуть запричитал один махонький то ли сосед, то ли мужик-восемь-бед, я вон как-то вызывал под комнатной люстрой миссию их нло. Оно как раз в ту пору оранжевым светным облаком мимо дома летало – от заката до рассвета. Аж глаза жгло. Ну, пекло так день, второй… 

Я и не выдержал, решил срочно явить себе под лампу из представителя, чтобы дал разъяснение, мол, что толком и как… Вот и встал строго под люстрой, правда, принял малёха и телепортации жду. Но тут что-то не заладилось. То ли их портальный шлюз меня не заметил, то ли что иное, но чувствую, меня словно под той люстрой расшмякнуло, а внутри меня сущность образовалась – хоть внешне невидимая, но тяжёлая, а я словно заглотнул в себя этот самый портал с тем самым представителем. 

И он к тому же словно в скафандре. Стоит во мне не колышется, а я не дохнуть, ни шага в сторону сделать… Но тут тёща вошла и люстру для чего-то включила. Видите ли, ей тоже показалось, что я не один, а стою с соседкой в обжим… Ну лампочка надо мной и взорвалась. Сперва одна, а затем следующие две по порядку. 

А сам я рыхлым овощем прямо под ноги одуревшей тещеньке рухнул. Весь ватный, и почти бездыханный. Помню, ведерком воды меня окатили, а вот что инопланетный скиталец мне при этом сказал, уже толком не вспомню. Но оранжевый корабль из зримого пространства над нашим домом исчез…

- А впрямь, а что он тебе такого сказал?

- Ну да, прямо здесь тебе и скажу…Этого не скажу, а короткий алфавит, пожалуйста. Абевегеде-жопа-чешеце!

В толпе послышались смешки с пересмешками:

- Эх, ты – Энке анунаки… Они ж к тебе с Альфа Литровки за пацакой гонца присылали… Адам ты наш, колонический, столб соляной…

- А почему соляной?

- А потому что обоссался ты, дядя, и оттого их гонец от запаха нутра твоего мочевого угорел нах… Оттого и воздвижился… над иными, не ссатыми. 

- А я помню?

- Ну да… Темное время суток…

- Не-а, до темноты до края бездны нам не добраться – как-то невпопад возразил всем в строю разводящий…

- А мы и не пытаемся, - соглашаются жизнью подконвойные. – Прежде до коммунизма так и не добрались, чай, и до бездны, по привычке, тоже не дойдём.

Так и идут, словно кто тянет к бездне магнитом. Кто слово, кто полслова, кто два… И никаких деяний. Полнейший благостный поху***зм. Нас предали, нас обкорнали, нас обездолили.

Вдруг один в сердцах говорит:

- Водка не то чтобы брала, она меня извечно в придорожье бросала, а бабы предавали, а дети – сволочи…

- А сам ты по жизни придурок…

- Придурок, не придурок, но, помнится и со мной от этих серых мерзкая беда приключилась. Был ещё моложе, надёге куда как более доверялся. А тут – не пить, не жить. Бабу хочу. Чуть не вою. А за стеной не то, что бы чужая квартира, а кажется мне, что как бы своя, но несколько запредельная, и как бы зеркальная… Те же стены, но из других материалов – более древних, более прочных, а между комнатами в припотолочье мягко-бархатные коричневые от времени гардины. И там всякие столики на высоких ножках для писаний литературных – секретеры с комодами и бомбаньерками, гусиные перья, вязкие ягодные чернила и она. Не ходит, а летает… Уловить ни форм ни запахов просто невозможно, но чую – восхитительна. И так уже не однажды. Чуть засну – тут же к себе приглашает, хоть ничем и не подчует и веселий не предлагает. Говорит только как бы без слов – и я твоя, и квартира твоя, и в квартире – наследственное. Но только очнешься от сна, даже без шубы подкожной. Только стена холодная – голый бетон с дешевыми обоями сверху в оранжевых меленьких цветочках на дрябленьком желтом фоне. Чем не взвыть… 

Юрий Контишев: «Поэтический экстаз», авторская песня

Юрий Контишев: «Поэтический экстаз», авторская песня

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

С бачком туалетным в экстазе

Сливался, урча, унитаз...

Посредством таких эвтаназий

Стихи зарождались не раз!

Поэта покинувши тело,

Они вылетели в астрал...

Куда теперь...дели пределы,

Куда я весь срам отослал?

Родится ли в космосе нечто -

Ничтоже сумняшийся – стих?

В сортире увековечьте

Тетрадку с полосок косых.

Конечно, и в клеточку можно….

Но рифме удобнее вкось.

А если тетрадь не поможет,

Тогда это дело забрось.

Для космоса, в общем, не важно:

В тетрадку втереть иль бурчать –

Поэт, если очень отважный,

Везде оставляет печать…

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 13

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 13

И вдруг все три коника скопытились на передние ноги и встали как вкопанные. Даже ушами не прядут. Мы чуть было прямо через их г+оловы наземь не послетали, бошки у всех вверх запрокинулись, и оттого глазами мы невольно в небо ушли. Глядь, а над трубой в домике старушки словно черный силуэт в небо пошел, а в сам+ой избушке свечка погасла. Каждый в том силуэте что-то своё увидел. Я - дидугана с батогом, помню, как страшно мне в то утро от дядьки досталось, мол, кони в мыле пришли. А бабка, - как жила, так жила, но только больше мы мимо её избушки с ночного не возвращались…

А вот нынче они словно из нездешнего дыма, выходят из полусонных пар+адиков, тыкаются дворами и вливаются в бесконечную реку спального населения.

- Куда это нас?

- На экскурсию… к бездне…

- Нет, я не могу пойти в этом коридоре! Я страдаю инвалидностью сердца!

- То же мне скерцо, ну, впрямь тебе Цицерон… Как т+ам у него: событие зависит не от его масштабности, а от его своевременности. А стало быть, почему бы и не прогуляться всем нам к этой чертовой бездне? К тому же обещали регулярно подвозить пиво и чипсы…Ох, уж эта чертова бездна…

- Да вовсе и не чертова! Что вы себе заладили?! Чертовая, к черту… Ну впрямь как чертыжники! Вы ведь сами все с кавернами в душах. Да или нет?

- Ну, да…

- Вот там, своих кавернах вы и выпестовали эту самую бездну. Разве не замечали, когда то здесь, то там проваливался асфальт и в ямы падали и люди, и автомобили, и дома… Тогда говорили, мол, там-то и там-то прорвало водопроводную трубу, произошел грунтовый размыв. И это где… В прибрежном Городе… Да весь это город – сплошной размыв и конченное полоумие, и мы в нём - прямые свидетели расторжения бездны…

- А я так думаю, что сперва нас к коммунизму вели, а как только стали возвращаться, то обнаружили, что ни духа, ни средств на обратный путь нет и оттого порешили: нехай будет бездна!.. А ту  еще эти голомызники по ходу в бездну вдоль обочин наладились тарку собирать - и стеклянную, и пластиковую. И что характерно все в синих бэушных темных куртках-дутиках с капюшенами.  Прежде их звали бичами, затем бомжами, а теперь вот темными.  И что характерно, в каждого за пазухой из заточки из охренительной отвертки, и электрошокер немалый. Чуть кто зазевался они тут же, хоть и не надзиратели, но бьют смертным боем. Кто упал, уже не подняться…

- Так что будем идти строями – ни шагу в сторону - в завтрашнее бетонное государства. Прошу не шугаться, если преддроги бездны станут расторгаться прямиком под ногами. Сказано же – репетиция. Вот коммунизм тоже репетировали… И ничего. Как-то выжили… А у кого инвалидность сердца там завелась, пусть, если что – выбирает или валерьянку по-быстрому пить, или век страдать от инвалидности опорно-двигательных суставов. Если кто не понял, повторю расхожее: соплей обуха не перешибешь. Магом шарш, станичники… Шампура вам в под ягодичницу поясничную!

- Вы б хотя бы лозоискателей по периметру строя ставили… Люди ж всё таки… Человецы…

- Ну, ты тупой! Бездна, она же под ногами каждого крысится… И под тобой, и подо мной неожиданно взыграть может, и моя с твоей собственной не карстовой каверной может вдруг совместиться. Но не дрейфь! Если только тебе страшно – можешь идти вразброд: когда все чуть левее, ты – чуть правее. Но может быть именно там бездна и поглотит тебя: если и не первым, то и не самым последним. И вообще, что за паника – сказано же – репетиция!

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 12

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 12

Правда, и прошлые времена являли образцы административных восторгов по любому более мелкому поводу. Но тогда было принято параграфами драться и ловко костылять в полную на костырку шеи дерущихся. Не оттого ли и по сих пор говорят: у каждого Абрама – своя программа. А здесь уже и Иваны со Степанами да грыцк+и с явтух+ами подтягиваются. И мы бузетёрить у корыта с баблом могём! Зело и много… Ей Боже, как мог+ём… Да что говорить, м+Огем!!!

Тут в самую пору контролеров  и филеров из будущего подсылать. И они таки явлены. В качестве юрких правнуков моих в Израиле и моей одноклассницы Дарьи в Херсонской области… Так совпало, что выбрали их и нас о том не спросили…Правда, сначала прибыли они все вместе одним серо-бурым гравитомобильчиком. И притом, ни с кем из нас нынешних не общались, ни с кем не рядились, хоть все мы нынешние прямиков из страны Советов проистекли… Там главное было поставить вопрос, и наблюдать как он обтекает советами в бездну...

Но, похоже, эти наши потомки, хоть и дохленькие: непоказные да махонькие на вид, и, словно, всем видом своим тщедушненьким говорят: мол, вы сперва в это бездну окончательно вступите, вляпайтесь… Вот тогда и почешемся… За Рубиконом…

И серо-белым флажком нейтральности на том гравитомобильчике помахивают. Но говорят давно уже и точно к бездне идущее, от рождения самого, что там далече, при приближении к бездне эти малявки уже более суетны и далеко не нейтральны. И гравитомобильчиков там у них до хрена. А все почему? Да потому, чем больше бездна слизывает в себя папередников, тем меньше на Земле остается тех, кто, собственно, и произведет некое запредельное, но жутко безоблачное Завтра. 

Если же уже сегодня сгинем у бездны все, то и их гравитационно-гравицапистого счастливого завтра наверняка уж точно не будет. Вот такой гравикон: либо бездну уже немедленно оградить, либо никакого такого завтра уже не будет… Даже для яблочных червей и упорных китайских девчушек, которых их отцы привычно называют червями в рисовых зернах… Рис и тот будет, а нас, и даже китайцев – нет!

Вот и сверлят они нам лобешники – эти завтрашние наблюдатели, мол, сечём, что вам трудно жить, но уж ступайте себе и мучайтесь дальше. А всё прочее мы поправим… Только к бездне, пожалуйста, не приближайтесь. Плиз...

И тут же опять что-то от базарных бесед. Один старьевщик, по нынешним временам секонд-хендщик, рассказывал, что в их сельце, почти хуторке жила махонькая старушка-вреднюшка. Да такая махонькая, что едва с виду заметная, особливо, когда к риге на зиму на себе стожками сено несла. Всё ножками крохотными гребла, для того, чтобы под собой как-нибудь править, а на себе таскала на одной веревочной петелька коп+ыцю за коп+ыцей. Аж, страшно было. Особенно с первого разу – глянешь, а она по полю стожок сена прет, а то и два, но не для тебя. 

А мы, пацаны, выпасали трех ладных хуторских жеребцов. И хоть на битюги со временем они были назначены, но до трех лет давали им и поле, и волю, и нас к ним на плечи. Вот мы в хуторских тин+ейджерах тем и пользовались. Уйдем в ночное к озеру на жеребцах, ночью рыбки половим, юшечки наварим, а к утру на сытых жеребцах в стойла правим.

Так домик той бабки у самого края поля стоял, и по ночам, случалось, по слухам, бабка та ворожила. Типа, колдуй баба, колдуй дед, ваши с б+оку, наших нет… Мы в то не верили, но как-то к утру, на зорьке ранней возвращаемся из ночного и видим, что в окошке у бабки словно свечка горит, а из дома тонкий сизый дымок через печную трубу в небо идет.

Юрий Контишев: «Седые шаги», текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: «Седые шаги», текст совместно с Веле Штылвелд

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Одним достаётся проталина света, 

другим остаётся слетающий шкив, 

седые печали, седые рассветы 

и очень седые по жизни шаги.

Седые созвездия светят над нами 

давно отпылавших космических грёз,

и всё-таки жаль расставаться с мечтами, 

когда удалось докричаться до звёзд.

Хоть это, возможно, не раз приключалось - 

пусть прежде не с нами, но всё-таки мы 

коснулись рукой - вечной тайны - начала,  

нездешней великой заветной мечты!

Когда  под снегами кружится планета, 

в проталинах душ  застывает пурга -

так мало людей торжествует при этом - 

в проталинах снов: седина и снега.

Дойдя до заветной волшебной вершины, 

ты серо-седое в себе сотворишь,

И больше до звёзд докричаться нет силы – 

ты отдал себя и уже не кричишь.

Твой след потеряется в прежних анналах 

сражений и битв за свободу и боль

такого огромного серого шквала, 

в котором срывается в Вечность Любовь.

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 11

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 11

Это ужас национального поражения автохтонов в политических правах, словно всей нации записали в личное дело: оставалась, мол, она, нация при оккупации... Сталинизм иначе не умел оценивать никого...

Так были высланы в ныне Авидиопольский район Донецкой области этнические крымские греки... А еврейцев ждал Дальний Восток - Уссурия, точно также как украинцев - казахские безбрежные солончаки и целинные полупустыни... Киев же до 1974 г. был огромным фильтрационным концлагерем... Отсюда и самоедство... каждый выживал, как умел...

Подобный ужас пережили в той или иной степени все народы великого и неделимого, но и поныне нет-нет, да и отыщутся те, кто едва ли не крокодиловыми слезами всплакнут за некогда потерянным «раем». Хоть рай тот был страшнее земного ада. И здесь я твердо и решительно соглашусь с теми, кто утверждает подобное, читая мой словно надорванный переведенный через душу текст...

Удивительно, но в 1966 г. впервые в наш интернат для нас - по жизни изгоев привезли русеньких девочек-украиночек из херсонских степей, которых всё-таки решились довести до столицы. Так к нам в класс попала девочка Даша... Сегодня она мать троих мужичков... один электрик при сельсовете, двое периодически сидят... Пятеро внучат от всей несвятой вроде троицы и патологическая бескормица...

Все до единого - украинцы. Им отступать и бежать просто некуда... Ужасно, когда узнал... Мои две внучки и два внука сегодня пребывают  в Израиле, хотя старшая дочь моя прежде смачно костерила меня, мол, сам я из интерната,  и не дал ей жизни дочери олигарха. А младшая дочура хоть и под боком живет, два последних десятилетия меня просто не замечает. Вот такие прибамбасы иногда приходят на ум в Городе Наума...

- Наум?

- Что Ева?

-Люди сволочи?

-Таки да!..В сумеречном предвечернем небе Троещины вечернее телешоу Матвея Ганапольского. На кону вопрос:

- Вам импонируют воры с тонким внутренним вкусом и обостренным чувством изысканности, или вы их удавите первым, если что?

За удавление по совету знакового украинского телеведущего голосует вся Троещина – кто по-бычьи, кто по-птичьи вытягивая свои шеи и выи в небеса необетованые… Куда наше ворье тащит эшелонами бабулики наши. Не в пещеру ли Хаухара с золотыми пластинами древних откровений, суть которых сводится к единственному:

- Не воруй! А будешь воровать – оборвешься в бездну.

До сих пор исследуют Боливийские каверны всяческие экспедиции. Как по-моему, прежде всего с тем, чтобы отыскав сии золотые скрижали,непременно их слямзить…

Не у кого сегодня испрашивать разрешения на поступки, даже совершая откровенно жульнические проступки. Ведь у древних заблудших астронавтов не спросишь, мол, алло, вы даете ваше согласие? Ага, так тебе и ответят… Ей Богу, в этом смысле, на Земле - полнейший чехардон!

Новейшие государства со всяческой начинкой стали только фабриками по разрушению людей. При этом – каждое на свой лад, всякое – со своим собственным переусердием.

Фабрики разрушенных людей, фабрики воздушных кораблей, да и красных фонарей с одеколонными фонфуриками туда же. Ну, а вы что хотели. На что надеялись. Разве не на одно только:

- Чего желать изволите-с!

Но, тем не менее, вы когда-нибудь слышали о государственном наступлении на бездну? Ведь живем-то на её краю, как бы до времени туда не сорваться. Меры, правда, предпринимаются, репетируют исход в бездну, обрыв в бездну, провал в бездну и даже улёт в бездну с протоколами и сообщающимися обстоятельства, дотошности и текстухами на сей счет регулярными. Но чуть дело о сути бездны заходит, так тут же переходят на личности. Мол, и у того в душе каверны, и у этого на душе раны. И что главное, не рубцуются, оттого, куда не кинь – дырка, непременно разрастающаяся до черной дыры! Но зато, какая притом многоголосица наблюдается.Вот такой вот халемес. 

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 10

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 10

Хана ещё долго ворчала, выглаживая  по рубчикам свой вновь обретенный лифчик. Науму она только сказала, что новых кальсон тому не видать сраку лет, по тех пор, пока он не вернет домой хоть и сраное, но их еврейское счастье. Но к утру на нашем дворовом пятачке уже красовалась точно такая верОвка, которую Яшка честно уволок у заказчика воровства Белошицкого...

В это время самого Белошицкого везли в участок в мотоциклетной коляске, поскольку его волокуша стала рваться над элитным днепровским плесом в районе Конче-Заспы, где такому экс-фронтовому писарю и сексоту не велено было рожи являть, а не то, чтобы устраивать  неожиданную рыбью корриду… Рыбу взвесили, Белошицкого оштрафовали, а в довершение всех бед пакостника, во дворе он не обнаружил своей бельевой веревки.

Вечером он приступил к невозмутимой Хане, которая, мурлыкая некий советский шлягер, при этом скорее только в себе, развешивала только выстиранную привычную вечернюю постирушку:

- Мадам Федоровская, у вас же вчера, помниться, украли веревку?

- Мою, с еврейским счастьем – да ни в жисть.. А вот вы, помниться, яшкиного шкета вчера обидели. Не вы ли выбили у него  из детских ручонок мороженку?

- Ну, я. Это справедливо! Он же вырастит такой же, как все цыганы, попрошайкой… Это нечестные деньги, а, значит, и мороженное куплено не честным образом…

- Честно скажу, это я ему 20 копеек дала. А потом после вашего поступка пошла и купила Михаю уже более скромное за 11 копеек. И советовала подальше от вас его скушать…

- Отчего же на вас нашла такая внезапная  доброта, мадам Федор+овская?

- Видите ли, тов+арищ Белош+ицкий, я не умею отуч+ить неумного человека красть, но я всегда пожалею любого дворового ребенка… Но ведь участковому этого не расскажешь, вы со мной согласны, сосед? Шли бы вы себе мимо нашего палисадника, а то, знаете, и у этого штахетничка, говорят, есть уши…   

- Так значит у вас моя верёвка!

- Так значит, вы сказали Яшке украсть мою в купе с нашим маленьким еврейским счастьем и вашей рыбной корридой?

- Так это вы?!

- Нет вы, товарищ Белош+ицкий, вы и только вы со своими методами и стандартами… Это ж как интересно, как то, что у еврейки украл верОвку цыган. Оба цвейн… И ребОнок без мороженного, и папа в тюремном закапелке, и жечи украдены, и еврейское счастье… Скоко верОвочке не виться… Купите себе новую, Белош+ицкий… На новую зарплату… Ведь от старой у вас немного осталось?

- Старая жидовка!

 - Глупый пшек!

…Три дня куксился нищий дворовый интернационал… А затем, как-то странно, вроде бы и без особого повода выпили мировую и простоватый Наум, и плутоватый Яшка, и хитроделанный Адам Белош+ицкий, и их разноплеменные жены…

Бедняцкие ссоры не могут продолжаться вечно, но всегда будут те, кто будут пытаться репродуцировать их… и пробовать выбить из чьих-то слабых детских ручонок чьё-нибудь дарённое мороженное, чтобы и его пригрести под себя, и при этом не удавиться… Вечная страна самоедов. Иначе и не назвать... Я этот феномен и по сей день наблюдаю... А вот в киевских послевоенных бараках этнических украинцев, кстати, не было и на дух! У них были отобраны паспорта, и они просто были тупо закрыты в режимные в ту пору колхозы...

Первый вал украинских детей в интернаты Киева я ощутил только к пятому классу - в 1966 году, до тех пор украинцы жили в своеобразных сельских гетто... Вот тогда и пошла волна кромешной черносотенности против нищего киевского населения... Это плохо исследованный феномен...

Но вот паренек за одной со мной парты, ставший по жизни другом и директором чернобыльской школы, до самой армии так и не получил паспорта, поскольку жил в поселке Котов, вроде сегодня чуть дальше давно уже киевской Феофании... Паспорт получал с боем только в 1974 г., когда самому ему было уже двадцать, и потребовался тот для росписи в ЗАГСе со своей в ту пору киевской невестой! Выбивали паспорт через Московский райком партии в городе Киеве. К тому времени сам мой одноклассник был уже коммунистом.

Вот ужас, который породил народную волну далеко не бытового антисемитизма... 

Юрий Контишев: «Странные совпадения», авторская песня

Юрий Контишев: «Странные совпадения», авторская песня

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Странно, но со мною что-то происходит:

Может, просто, счастье. Может - повезло.

Вымысел реальность часто не находит.

Юность задержалась  осени назло.

Я - ещё не старый. Просто, я опешил.

Скорость совпаденья не даёт уйти.

Может быть, растает чудо снегом вешним

И возникнет камень на моём пути?

И опять - раздумье под стакан да с хлебом:

Прямо иль налево, вправо иль назад?

И крестом раздует мой пасьянс под небом,

И тоской засыплет мой осенний сад.

И моя надежда - на твоей ладошке.

Я уже - не прежний - окна на закат.

И я снова нежный. И - не понарошку!

И гляжу в окошко, Вечности ЗеКа*.

* ЗеКа - зек(заключённый)

© Copyright: Юрий Контишев, 2011

Свидетельство о публикации №111082200660

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 9

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 9

Ладно, простирушка прошла, пора была вывешивать свежевыстиранный бюстгальтер на бельевую веревку. А там как раз и полночь подкралась… Чем не самое время. Позвала строго Наума. Тот уже проспался и безропотно пошел во двор за женой. Слажено и быстро повесили и саму веревку, и белье, постиранное вместе с новым бюстгальтером и старыми армейскими кальсонами самого деда Наума. Пока соседи в воскресенье утром проснуться, солнышко и просушит…

Да только ночь выдалась пасмурной, ливневой, грозовой, полночи из которых баба Хана честно просидела за шифоньером, ни о чем ином, как о собственном страхе не думая, а Наум врезал заливного храповецкого на все нашенские нехоромы. И цыган Яшка сподобился утащить и намыленную новую веревку, для верности и прочности просаленную свечей с всамделишно предполагаемым еврейским счастьем, и дедовы кальсоны, и бабушкину обнову…Что потом началось… В доме после этого уж точно были и Химины куры, и Яшкины яйца…

- Гобрахт мунес, Нюманю! Ищи этого висельника. Если только он моей бельевой верОвки не вернет вкупе с моим новым бюстгальтером и нашим скисшим еврейским счастьем, то я его, ганыфа, как пить сдам уличному городовому!

- И где ж ты, Хана, видела городовых, их уже сорок лет нет в природе мощей нынешней грозной власти, а все ганыфы нынче стали просто ворами… Он уже и бюстгальтер твой и наше - то ещё счастье вместе с верОвкой утащил к перекупщице. А та хоть тощая, да не плоская – накроит себе из твоего лифчика себе на два…

- Ага, размахнулся… на четыре… О чем ты говоришь, адиот… Я тебя сейчас как флясну за всё хорошее, да так, что твои вставные челюсти впереди тебя побегут!

Науму собирать свои вставные челюсти по полу не хотелось, и он печально направился к Яшке. Хана временами была женщиной грозной, и челюстёнки дедовы порой почище ковра-самолета по нехоромам летали… Так что не в долге отыскал Яшку Наум и пристал к тому банным листом:

– Яшка, что взял – отдай! Разве мало мы с тобой выпили мировых?

- Немало, но если ты ко мне пришел за вашим еврейским счастьем, то его у меня нет. Негде было украсть. А бюстгальтер мадам Федоровской ночью взял не подумавши… Гремело, так что рассматривать было некогда…. Так что лифчик тут в газетке завернут. Газетка свежая, в ней ровно два месяца, как Гагарин в космос взлетел…

- И что, до сих пор летает? – забирая газетную поклажу съязвил Наум. – Ты мне, Яшка, зубы не заговаривай, а то будешь иметь такие же, как и у меня, челюстенки… А зубы вынесу…

- Та ты ж, Наум, кулаком слаб!

- А я кулаком и не буду. Я тебя по-гулажьи – кумполом в подбородок врежу. Слёту!

- Силен, сосед, за что и люблю.  Выпьем? – Яшка уже вытащил из-за пазухи и разлил на два гранчака, что стояли  на доминошном столе, свежую чекушку водки.

Мужики молча выпили. И тут Яшка покаялся:

- Веревку твою я Белошицкому за троячку продал. Он хотел из нее давненько сделать обводок для своей рыбницы-волокуши…

- А что, она уже у него готова? – бесхитростно поинтересовался Наум.

- Ага, вот последнюю бутылку из-под чекушки несу. Он через каждые полметра к петле из веревки привязывает чекушку, а в нее  насыпает пробку от винной и аптечной тары.

- Пробку крошит?

- Однозначно крошит,  - как-то не по-хорошему ответил Яшка.

- А карбида достать можешь…

- А чё ж не достать…

- Вот и достань, да и у меня с работы чуток в доме имеется. Лидка просила, для самогонки. Но ей столько было не надо.  Вот и лежит… Ладно… Бутылки, говоришь, у Белошицкого по замыслу поплавками. Пусть и будут поплавки, но с карбитом!

- Так они ж воде повзрываются. Саданет так, что все рыбные инспектора тут же сбегутся…

- А как верОвку вернуть…. Моей верОвки уже не вернуть… Так что не дури… И никакой шрапнели из шариков от подшипников  поверх карбида не клади…

- Так они ж и всё равно станут пахнуть карбидом!

- Да хоть адской смолой! У Белошицкого нюх отбит… А глаз на чужое набит, а ты, Яшка – дурак, что утащил еврейское счастье, за что я уже с утра – адиот…

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 8

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 8

– А она что, тоже была мышегас? – спросила жена, и, чуть задумавшись, определилась: 

- Так это у вас наследственное. Так сколько, говоришь, бабушка Хана прожила.

- Восемьдесят два года… А что?

- Тогда скачи…

- Ну, тоже мне, эйн Гот вейс, что ты там про себя подумала. Бабушка Хана никогда не была мишугине копф, а даже наоборот – слыла ещё той умницей… Что ты… Но при этом она свято верила в то, что именно на бельевой верёвке по ночам хранилось еврейское счастье, чтобы никакие воры его не могли из дома украсть….

- Ага, я, кажется, поняла. Только в том случае, если вор воровал бельевую веревку, то он при этом прихватывал не только все жечи, что висели на ней, но и само еврейское счастье…

- Ну да, на бельевой верОвке висели на просушке не вещи, а жечи, и там же дремало огромное еврейское счастье, которого ни в одном бедняцком доме не уместить… А чтоб этого не случалось, любую веревку - от бумажной до суконной перед тем, как развесить, полагалось выдерживать в крохмально-мыльном теплом растворе, пока он не остывал.

И вешать такую веревку надо было в полночную пору безо всякой посторонней помощи домашних шлымазлов. А почему? Потому что в полночное время уже и воры и шлымазлы спят, и чужие злыдни-напасти дрыхнут, и только свои выходят в сад на прогулку.

Так-то оно всё так, только цыган Яшка регулярно умудрялся и такую заговоренную в счастье веревку с самого утра утащить, и временами это ему ещё как удавалось. А порой не только нашу – еврейскую, но и соседскую – польскую, и гаршановскую сибирскую…

Ладно, то ладно, но только чрезмерно грудастая бабушка Хана не только жила в гармонии с древними суевериями и от всякой грозы пряталась за стареньким шифоньером, она еще имела один природный, скажем, не то чтоб дефект, а огромнейший бюст полноформатного девятого размера, который, естественно носила в особом бюстгальтере, который раз в полгода подыскивал для нее на клавдиевской толкучке Наум.

Так тот бюстгальтер должен был ему быть ровно на всю лысую голову по уши и ни чуточку больше. Так что сей бюстгальтер выбирал дед Наум точно по кумполу, так чтоб до ушей, а не вместе с ушами… К тому же и бретельки на лифчике должны были быть мощными, как на танковом гермошлеме и не падать чашками на уши – то уже десятый размер, а уж с покрытием бравого еврейского носа – то уже точно двенадцатый! Что и говорить, были в ту послевоенную пору и такие дамы-гражданки, и гороху на них шло, как шрапнели, у иных мужичков немало… Но, видно, не переводились и на сей счет в Киеве богатыри!

Вот и тот раз Наум, сторговавшись привезенными на толкучку мициями, которые сносились ему со всего киевского еврейского мира, выпивал для храбрости ровно боевые сто грамм и шел в дамский ряд мерить лифчик для своего семейного счастья. Эту примерку знали, и за ним шли едва ли не всем городским торгом, но Наум с годами точно угадывал, что истинный цымес для его Ханы и никогда не ошибался на мгновенной примерке, прикупал обнову и тщательно просил её завернуть, а уж затем начинал мерить всю продукцию дамского закапелка, чем вызывал дружный и мощный хохот, как торговок, так и зевак, которые при этом давали пищу рыночной шпане, за что случалось она и от себя отстёгивала семейному фронтовику на чекушку.

После этого приходил Наум домой на одной ножке, но всегда геройски вручал жене долгожданную обнову, и тем получал прощение, после чего обычно звучал последний рефрен его семейного счастья в виде двух строчек старой гулажьей песёнки…. Ай, да вспомним, братцы…. Ай, да двадцать первый год….

Сами понимаете, щепетильная бабушка Хана вновь приобретенную  мужем для её дородной груди обнову прежде чем одеть и таки носить – тщательно и долго выстирывала, выполаскивала и уже при стирке словно проверяла на прочность, даже если бретельки  и остов были сшиты ладно и с самого настоящего парашютного шелка, не приведи, Готоню, только чтоб не из фашистского. Оно хоть и шик в пикантной обнове из фашистского парашюта ходить, но для еврейской души негоже…

Юрий Контишев: «Прощание с летом», текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: «Прощание с летом»,
текст совместно с Веле Штылвелд

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Я прохожу свидетелем сноровым

по переулкам собственной судьбы

в капкане лета, в голове - полова

из седины и прочей лабуды...

Воркует надо мной воронья стая -

разнежилась в преддверии зимы:

Пусть слабаки куда-то улетают,

а мы и здесь вечность взяли не взаймы...

За триста верст не то ещё в фаворе -

там листопад сорвался в снегопад:

все говорят о грусти и разоре

вчерашних пагод уличных бравад...

Не тронешь нас, и мы тебя не тронем,

не клюнем в глаз, не вырвем злобный крик,

да что там Мунк, о том ли мы долдоним -

он к переменам, видно, не привык...

Мы в снегопад насупимся и – баста!

И под мороз, на траверсе листа,

сумеем отчебучить клювом Брамса

на абрисе Московского моста...

Под нами Далида калимбу лунит,

давно уснув в монмартровой глуши -

ведь то Париж, а Киев гуннов гунит

и полонит поляков от души...

Еврействовать привык он на Подоле

и жлобствовать средь спальных Атлантид,

и что там Мунк, долдонят зло вороны,

когда к нам прибыл лично Вечный жид!

И я бреду торжественно и ломко 

аллеею по имени меня 

- А зохен юр*, родимая сторонка...

Здесь жить по старой истине... нельзя

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 7

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 7

Национальное чувство – коллективно ненавидеть довершено в Украине до дикого стадного дикарства. А уж самоедская взаимоненависть – это развлечение национальное.

В Вербное воскресенье вычухриниваемся во Владимирский собор. Удивительно сказочный, удивительно киевский…  Пуще всех во множестве ужимок и поз, пестроте нарядов и говорилен беспечные святые невинности…

Развлекаются очевидным – куксятся и фикают друг на дружку и косятся на опрятные цветные шифоновые головные платки.  Не будь бы этих смиренно-смирительных покровов, казалось бы, сколько бы косищ друг дружке навырвали, а будь они вместо баб мужиками – поднадавали бы друг дружке таких пенделей и подсрачников, что только держись….

Ей Богу, какие-то особо прохудившиеся души у наших киевских Золушек… Что не дамочка, то та ещё Синцирелла.  Молодые батюшки в зелёных в серебре шатиях особого кроя чувствуют их несвятость, и оттого смело и ловко окатывают святводицею их многопалубный макияж, из-под которого вымываются наружу мещанские мордашки наших киевских прашек без ананасов с шампанским и улётов с Нью-Йорка на Марс….

Торчать во времени в божьем храме не полагается… Приходиться поневоле возвращаться в реал, в котором куда не кинь – если не кикимора, так мерзкая старушонка. Отмыть бы чем душонку такой, так и впрямь бы стала душою. Но только не сегодня, на полном духовном безветрии и малёхо перецветшей вербы…

А ровно к вечеру на заоконном балконе прохудилась бельевая верёвка. Натянутая ещё при жизни матери и отслужившая своё двадцать лет, она выгнила сразу в трёх местах и оттого потребовала срочной замены. Почти как в поэзии в прозе Герцена… Щи-то посолены… Белье-то стирано…

В придворном магазинце "Всё от 5 до 10" отыскался вполне презентабельный десятиметровый шнурок из пластика мандаринного цвета всего за пять гривен. Воистину, всё желание вошло в означенный спектр покупки, с ровным счетом наоборот – от 10 до 5. Ну, да ладно. Жена, правда, осторожно спросила:

- Он хоть не мажется, оранжист туев?

Пришлось убедить, что протянутый из термической мандариново-оранжевой пластиковой крошки он уже по жизни такой. Покупка вписалась… И по параметрам, и по сути… Предстояла стирка постельного белья странной машинкой на ультразвуке, которая при всей своей внешней малости и подозрительности, тем не менее, при отсутствии взрослой стиралки служила нам вот уже пять лет по вот такой практической схеме.

В таз с горячей водой наливалась столовая ложка отбеливателя «Ваниш» на три ложки ординарного стирального порошка и раствор перемешивался до полной растворяемости. Затем в него за раз можно либо две простыне, либо четыре наволочки, либо пять махровых полотенец, и включать ультразвуковой стиральный жучок. Да, на восемь часов.

Да, со стороны это нелепо. Но еще более нелепо ждать от жизни подарка литспонсоров в виде стиральной машинки… Хотя, коллегам моим за их победы на литконкурсах дарили в прошлом отечественные холодильники… Но это не с моим счастьем. Так что, современному писателю в полуавтоматическом режиме приходиться бывать и элементарным крошкой-енотом.

Но не о том разговор. В тот день поздне-апрельское небо почему-то неожиданно сразу заволокло. Намечался первый весенний дождь с чуть тропическим привкусом. Наступил паркий безлунно-предгрозовой вечер. Самый тыц! – пробило меня, и я отправился скакать в кромешной тьме по балкону, натягивая новую пластиковую верёвку по всяким уключинам и технологически просверленным дырам, напоминавшим некие странные оплавы - времени ушло больше, чем планировалось на некогда опрятные отверстия для всяческих вервий.

- Шлымазл, - засмеялась жена. – Кто же это делает ночью. Грохнешься, костей не соберешь, а мне тебя после этого всячески реанимируй… Шел бы ты, Велла, спать со своей немудрой затеей.

– У нас в роду всегда веревку в темноте вешали… По крайней мере, именно так поступала моя любимая бабулэ Хана, чтобы под покровом ночи вместе в верОвкой, никто не украл у неё маленького еврейского счастья.

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 6

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 6

И вновь едва ли не вещий сон… Все вновь прибывшие живут в двухэтажных бараках, койко-место для меня - на втором этаже, для Менделя – на первом. Сюда нас доставили по предписанию, выданному на наш счет у края бездонной бездны. Мы с Менделем голодны, но уже сейчас требуется думать о своем насущном духовном пропитании, поскольку иное здесь больше не требуется, но требуется энергия, а в бараке как раз срезают внешнюю проводку. Похоже, что и весь этот барак вскоре пойдет на слом.

– Так что, и отсюда им вскоре съезжать? Ну-ну... Этого и следовало ожидать. Эй, работнички! Приготовьте моему внучонку и его дружбанчику лежанки под черным крепом на дежурных топчанчиках: им перед дорожкой следует отоспаться и отдохнуть! И пусть никто о прошлом не ропщет!.. С иными и не такое случалось... – под гомерические раскаты собственного хохота, старик удаляется, растворяясь в разом почерневших стенах…

Оказывается, что до тех пор весь свет исходил прямо от него. Теперь о себе каждому следовало беспокоиться самому. Но вокруг шёл непрерывный бег. Все бежали за эмиссаром, спасаясь от темноты, и только сам я был почему-то в свечении, отсвечивая неоном, пока внезапно не замечал, что именно на моем топчане оставлена клач-сумочка моей  американской тетушки Ады. Она – земная дочь Наума, эмигрировавшая в США еще в мае 1975-го...

Очень странная атласная белая сумочка выполненная в виде девичьей попки в золотом обрамлении и с такой же позолоченной ручкой. Открываешь её, внутри особое зеркальце, не отражающее ничего, банкноты невидимых номиналов, две-три женские шпильки-невидимки и скомканный кружевной носовичок совковой поры. Возможно, в этом знак.

Время становиться в инородные неземные колонны. Я  прихватываю теткин белый атласный клач и оставляю барак последним. Остаются только чьи-то голоса. Среди прочих и голос самого Менделя:

- Бывай дружище, прощай!

Его голос смешивается с иными, иногда сиплыми, иногда жестко гортанными. Они скандалят до тех пор, пока не происходит полное разрушения еще в недавнем прочного очередного постоялого места.

Теперь мне и неким не-афрозанзибарцам, не перепутать бы с прежде земными бурыми марсианами, надлежит сторожить по ночам дом какого-то пришлого чуда-юда и его старой земной жены, той еще ведьмы. Она наведывается сюда редко, но как только является, сразу увольняет весь спецперсонал, и от этого все наемные негро-зулусы в страхе. 

Но этот страх так и не передается мне самому, поскольку мне просто очень не  интересно обнаруживать ее здешнее неземное присутствие. И вместо ее самой по пустынному на земле замку бродит тень некого неземного пришельца, дружелюбно говорящая со всем персоналом на малопонятном неземном языке, который даже при желании земным – не понять.

Понимает пришельца только один странный тип с синеватым отливом - воистину здешний негр с длинным фонариком даже не в руках, а разноформатных щупальцах, но он любовник ведьмы и держит с прочим персоналом дистанцию... 

Иногда он настолько обеспокоен поддержанием должной дистанции, что, то и дело отпугивает нас своим длинным фонариком, светящемся Х-лучами. В такие минуты все вынуждены выходить за ограду дома и изображать из себя воров, в отпугивании которых укрепляется авторитет старого ловеласа.

Из-под блузона выбивалась огромная и почему-то чуть даже румяная грудь. Такую грудь Витька однажды уже видывал. Но та первая принадлежала его бабушке Хане и была обычно скрыта огромным бюстгальтером, за которым дедка Наум уезжал по воскресеньям на толкучку куда-то в Клавдиево, откуда возвращался пьяненьким и обычно радостно вскрикивал:

– Хана, золотко, меня опять пытались объегорить прямо на примерке, но я четко помнил, что чашечки бюста не должны наползать мне на уши. Те, что наползают мне на уши – это уже десятый размер, а у тебя, либн майс, только, слава Богу, девятый.

Юрий Контишев: « Штукатуркой поэт убелённый», авторская песня

Юрий Контишев: « Штукатуркой поэт убелённый», авторская песня

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Я прошёл с Елисейских Полей,

Как Ремарк в Триумфальную арку.

Мою майку порвал бультерьер -

Он был зол на меня и Хозяйку.

Ну, ещё бы! - Ему  невдомёк,

Как я ветром наотмашь бросался!

И в камине погас уголёк,

Где рассвет с холодком повстречался.

И, ища запоздалый конец,

Он утробы, и той, не чурался!

На погост я пошёл, как юнец,

И, как старец, с Хозяйкой венчался.

Где за кладбищем солнце встаёт -

Нет могил, только - свежие клёны!

И сквозь кроны - я вижу - бредёт

Штукатуркой поэт убелённый.

© Copyright: Юрий Контишев, 2012

Свидетельство о публикации №112051009577

Юрий Контишев: «Пепел в табакерке», текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: «Пепел в табакерке», текст совместно с  Веле Штылвелд

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Вчера искал тебя в пылу сиесты,

когда желанья полнились во мне:

вливалась память дрожью сумасшествий

истомой ласк в подкожное суфле.

Я шёл во мрак,  сквозь тишину  влекомый,

и блеском глаз, и бархатом ланит…

Но - нет тебя, пленительно знакомой

И только воздух стонет и манит.

Вчера внимало сердце в Альбукерке,

где мы сошлись для страсти и любви,

а нынче пепел в старой табакерке...

Да ты ли это, Сьюзи, иль не ты?

Запала в память с тем и оставайся:

и с блеском глаз, и с бархатом ланит,

с той страстью полной…Но не задавайся! -

Ты не одна звезда моих планид.

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 5

                                                Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 5

Письмо в Американское посольство в Украине – г. Киев 11 сентября 2001 г.
Скорбь о погибших Близнецах – Реквием:

Я люблю Америку, в которую меня не впустили –
вчерашнего учителя с грошовой зарплатой…
"Не достоин!"– вписали в багровую книжицу-фишку.
Нет таких паспортин уже в мире –
их уже отменили, забыли –
только сердце болит.

Только в сердце изъян – от изъятых лет-зим
не прожитых в мире, о котором мечтал.
Их уже не вернуть на попятых…
Разве время искать виноватых?
Вышло время простить…

Я люблю Америку до боли, перешедшей в хронический спазм, –
две сердечные в тромбах мозоли
не дают мне уснуть всякий раз…

Вздох и выдох двух Близнецов, оборвавшихся наземь…
Со смотрин в Поднебесье – не войти в сказку Фей, –
мне о них написали так много те,
кого допустила в свои объятья Америка…
Где сыскать их теперь?

Реформистов и брокеров, финансистов и полотёров,
электриков и лояров, пофигистов и пошляков,
программеров и игроков – мозговой центр популяции аргонавтов:
прибыли за руном и убыли без вины – не хранимые Богом…

Я люблю Америку по-простецки:
так любят друга, жену и дочь –
я – Америку, а меня – американцы,
так и оставшиеся моими согражданами…
Космополитами.

Но случилось… И на сердце – шок! Страшное произошло…

Одинок и печален Манхеттен:
прежде он открывался разно
разнообразным судьбам землян,
а теперь он побит камнями,
переплетен со струнами тел,
лопнувших в одночасье,
о которых рыдают теперь
жёны и дети…

Люди этой страны и стран,
для которых была открыта,
запретившая въезд мой Америка.

Вместе с ней скорблю и рыдаю о погибших безвинно…

Чудаков не понять, ей Богу!
память их прощает великих. –
Можно быть великим и в малом –
на духовном фундаменте мира –
в том, что время уже не разрушит…

Я всегда ненавидел перочинные ножики.
Я их гнал из судьбы, боялся –
отвратительность их пугала
самого меня с раннего Детства.

Мне казалось, что всей вселенской боли –
они – шальная причина:
шантрапа, фашисты и бюргеры
их носили когда-то…

Я люблю Америку без ножей перочинных,
с не проходящей болью… Так любят мечту,
которой суждено сбыться…

Я хотел торговать там хот-догами
и улыбаться тем, кто меня, увы, не дождался,
потому что взлёт Близнецов нарушила ненависть злобно,
и над ними теперь парят лишь усопшие души…

Я бы им раздавал хот-доги,
невеликий в своих талантах,
будь бы они все живы сегодня –
гаранты моей лояльности Американскому флагу…

Я за них присягну тебе, Америка, завтра,
потому что они – во мне – те,
кто погиб 11 сентября 2001 года.

Реквием был написан специально белым стихом для упрощения перевода на все языки мира… Русская ментальность, американская душа киевского космополита, безысходная сирость и духовная нищета в Орияне – это и есть Веле Штылвелд – киевский русскоговорящий еврейский поэт. Таким и запомните меня в этом мире… в проклятом сентябре 2001 года.

Юрий Контишев: «Поцелуи в рассрочку», авторская песня

Юрий Контишев: «Поцелуи в рассрочку», авторская песня

Ирина Диденко: Дизайн  и графика клубной футболки

Ты ножом процарапала кожу 

ладони к запястью –

вниз по линии жизни хотела пройти, 

чуть подальше-подольше…

Но  уже спозаранку скукожилось 

счастье в несчастье

и спалилась душа, никотином убив 

бедолашную лошадь.

Гены счастья в народе твоём – 

до обидного - малы.

По червивому яблоку Родины 

нет ностальгии,

где ты часть окаёма ворот 

со стыдом   обломала,

подчеркнув, что пиявки-уродины – 

все остальные.

То ли   верить уже не хотела ты 

в страсти-мордасти,

чтоб меня пригвоздить на монетном дворе 

прямо к лобному месту.

Лицемерить  негоже на ложе, постель 

хоть пастелью закрасьте,

чёрный мрак пригласит вас на минное поле 

упрямой и злобной отместкой.

Хули верить уже в Гулливера, 

сюиты насвистывать Свифту.

Сам Рабле оробел от понтов 

Гаргант…Пантагрюэля.

Люцифер не извергнут Венерой 

из ангелов свиты.

Нам с проблемой бороться... потом,

при посредстве Грааля.

Я настрою приёмники мозга
на лучики счастья.
Постараюсь детектором целиться
в  каждую нужную точку.
над монастырём сникнет возглас
безликого Экклезиаста.
Ну а я восторгаюсь детьми, что  целуют…
что…так нежно…
друг друга …в рассрочку.

 © Copyright: Юрий Контишев, 2019
Свидетельство о публикации №119102006742

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 4

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 4

- Уже наговорился, - решает Наум и бросается на обидчика. Тот тухло и вязко падает на асфальт, загребая верхними клешнями привычно и мастерски. Оттого бошка цела. Но дальше сталинский зэка хватает вора-антисемита за яйца и начинает их по-шойхетски выкручивать… Скотинушка орет и закатывает бельмесы. Дедку отволакивают от полукастрированного такие же, как он сам ветераны, евреи. У всех немалые иконостасы, но у каждого обидный вопрос:

- Зачем с мразью пачкался?

- Чтоб этот хмырь больше не распложался…

Поверженный еще несколько минут чуть повизгивая, пытается ползти брасом на дохлом сыром асфальте, но затем, притупив бдительность стариков, медленно отползает в кювет. Там в кювете поджидает его отфингаленная им накануне сявка…

- Ну что, куманёк, наелся хрущевского хлеба. Он же только жидам…

Их больше не бьют. Кто-то даже сует им по беломорине… Евреи, татары, украинцы, армяне, поляки смотрят осуждающе, но, не потому, что это не достойно всех их, в очереди стоящих, а потому, что больше смотреть не на что. Спектаклей не предвидится. Кончилось и 200 пшеничных булочек и шестьсот кукурузных кирпичиков. Всем прочим обещают белого хлебушка завтра – рыхлого, мгновенно черствеющего, отвратного, но почему-то модно диетического, за который Хрущев вывез на Кубу весь белый украинский целиком пшеничный… Вот она, не последняя каверна перед расторженностью нынешней бездны.

К белому, хоть и рыхлому кукурузному хлебу полагается жидкий цейлонский чай и знаменитое вишневое варенье бабуле Ханы. Я с нетерпением подпрыгиваю пружинно на стул и обеими руками тянусь к припрятанной в буфете роскошной стеклянной вазе, которой лет эдак сто… И вся она словно со старинной слюды… И такая же, но пыльно пустая стоит в противоположном буфетном углу.

- Витька, шейгиц, шмок, давай из этих бабьих ваз сделаем домашний тир и перебьем их на хрен! - это дед.

- Наум, ты сам шмок, старый идиот, это мальчик из-за тебя вазу разбил... Ты же ему что сказал: возьми этот дирижабль с вишневым вареньем и поставь на стол. А он что подумал - что дирижабли летают... - это уже ворчит старая Хана.

- ...таки да - Витька ростоклыше...

- а ты алтер цедрейте...

- Хана, цым тухес... весь этот халемес. Витька брысь от чайника, он горячий. Ида к столу!

И такая застольная дребедень - каждый день... Еврейская нищета смеется, а вокруг бегает сытое партийное жлобьё... Да все мухи-цокотухи на желтовато-грязной липкой ленте подвешены… Прямо мушиный мавзолей…

В карманах - дырки, в душе ненависть - навсегда... Я не буду любить этот народ, который только прикидывается украинцами... они же партийные вошки... они же и живут только за партсписками... по которым им что-то всё время распределяют, а в нашей бедной еврейской семье вечный кадухес... 

До будьте все вы прокляты! Остаётся совсем немножечко подождать, но начинается юность, а с ней и социальное пробуждение – да! - все мы в опе!, поэтому и бьём вазы из совкового хрусталя тоннами... Чтобы урезонить себя... Но однажды вместо хрустальных горшков бьём на хрен советскую власть и опять остаёмся с дешевыми осколками так и не дошедшего до нас счастья. И теперь уже от души говорим каждому: 

- Будьте вы прокляты!

Время и себе удалиться, благо почти во всяком сне это весьма привычно, - тихо испаряйся туманным облачком из неудобного для себя места, и не чирикай. Теперь Витьке прямо во сне открываются двухэтажные бараки из ракушечника на взморье, где нынче на Запредельном курорте проживают бабуле Хана и дедка Наум. 

Сегодня старик не по-земному сердит, являясь едва ли не воплощение сурового еврейского Бога:

– Чем ты занимался в прошлой жизни, милок?

– Пил. – Науму нечем ответить. Ведь я, прибывший сюда, прошедший через бездну,  один из репатриантов из земного несовершенного мира в мир Запредельный, где сам Наум – эмиссар по найму духовных рабочих то ли в Новый Вавилон, то ли в запредельный Нью-Йорк. Нет здесь, кстати, ни Нового Назарета, ни тем более Нового Иерусалима… Место их стояния на грешной Земле, а вот Нью-Йорк, как видно, падет. И тогда я напишу Реквием о Близнецах… Но его уже не услышат.

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 3

Веле Штылвелд: Бездна, НФ-рассказ, часть 3

Дедка трясущимися от волнения пальцами собирает сигареты с прилавка. Две аккуратно укладывает в портсигар под резинку, третью в пустотелой части дважды пережимает в крест на крест. Он курит, я ковыряю палочкой замороженные отжимки из интернатовских киселей, мы возвращаемся в тесную двухкомнатную хатку без сеножатки, нас ласкают обоих некие небесные пальцы невинно убиенных  в девичестве Наумовых сестер. Одну звали Броня, а вторую Рахиль…

Мне уже никогда не переехать в Чикаго. Мне уже до конца дней ходить во снах, в огромных всеукраинских коллективных снах на экскурсии к Бездне. Хотя, при пробуждении хочется в кого-то просто тупо стрелять. Видно, Евсей так хотел. Вот и повесили на казенных портянках… Сестры Наума, Моисея, Левки и Евсея никого стрелять не хотели. Они хотели замуж, они хотели рожать… 

Никто не ожидал нового кантора в Нью-Йоркскую синагогу, но вид Мойши и Боруха, переживших погром и бежавших от остатков своего древнего еврейского рода требовал сос-страдания и понимания. Требовалось принять и понять почему одних Яхве спасал, а другим Всевышний еще на столетие не оставлял никаких надежд. У Б-га не спросишь. Ему, всепрощающему, надлежит верить. Роптание – это грех, но и жить с украинцами безумно тяжко, как с трудными подростками, которые не желают взрослеть. И никогда не взрослеют…

А если я уже пережил эту жизнь втрое, и простил их, и назначил виновных и повинных, и отстранил от края бездны невиновных и юных, то всё ли я уже сделал? Пожалуй, нет! Я еще не сказал главное. Мы – евреи, более древний народ, и мы прежде украинцев должны возродиться, чтобы оградить себя от насмешек этих жесточайше вздорных и бесконечно злобных детей, и дать им свое древнее напутствие, не пресекая и не оскорбляя их необузданной жестокой ко всем окружающих юности… Это только болезни роста. Ведь это от них проистекали все наши прежние болячки на одной для всех общей святой земле. Я не могу любить украинцев, но я не вправе их ненавидеть. Я просто молюсь об одном, чтобы они начали однажды взрослеть, и тогда, даст Бог, и мы сподобимся отвести их от бездны.

- Ой, как же у вас всё запущено, – это уже Мендель. 

И тут же я слышу его обращение к темпоральному офицеру сопровождения: 

- А нельзя ли ещё отвернуть от бездны годка эдак на два?

- А хоть на полтора… - хмыкаем темпоральный офицер и просто втискивает нас с продовольственными карточками в бесконечную очередь за белым и крошащимся на серо-рыжие окатыши быстро засыхающие в крошках кукурузным  хлебом. Это пайковый хлеб для ветеранов Большой войны  и бесконечно малых всяческих боен: за социализм, коммунизм  и пофигизм будущих поколений…

Обычно, На одного в очереди стоящего выдают белый и рыхлый 600-граммовый из кукурузной муки кирпичек и две пшеничные булочки-малютки. Булочки обычно достаются только первым ста в очереди стоящим. Очередь - на полдня. В ней – тысячи… Пенсионеры, пенсионерки, обязательно с медально-орденским иконостасом. У дедки Наума медали за  освобождения Варшавы, Украины, Кавказа, ордена Славы второй и третьей степени, орден Красной звезды.

Удивительно, уже в девяностых как-то на Левобережной что ли увидал эдакий  медально-орденский иконостас на едва ли не полсотни орденов и медалей, вплоть до крестов за первую иль вторую Чеченскую бойню кавказцев. Каждый орденок – 10 баксов, каждая медалюшка – пять. Стоимость совести не обсуждается… А здесь в очереди…

- Ты смотри, еврей и с медальками. Наверное, орденишки свои в Алма-Ате или в Баку прикупил… - и дохлый смешок шестерки мелкой воровской масти.

Дедка на выдохе:

- Я тебе говорил, Витька, что воровскую масть надо брать в дых кумполом, а затем вваливать в это рыхлое мясо, бросая одной только дохлятиной на асфальт. Если сейчас мне это удастся – мозги этого фраера выйдут на тротуар, на разбрызг…

- Деда, да не спеши ты со своими  поспешностями. – Он дурак, пусть себе говорит.

Веле Штылвелд: «Пазлы», текст совместно Веле Штылвелд

Веле Штылвелд: «Пазлы», текст совместно Веле Штылвелд

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

Из пазлов слов всех дней нам не сложить.

Из пазлов снов, как в каше забеляной*,

не отыскать и сыто не прожить, 

нам без лепешки крымской и румяной...

Мой Крым оставлен, Беларусь слегла -

без каши забеляной мне не пусто -

битки из хека вытушу  слегка,

в горшке дозреет польская капуста...

И с черносливом вырыжит** до квот

мой бигус* без лепешек и без пива...

Опять : - Пригнись, - толпа в стократ орёт,

опять в душе полова и крапива...

Многоходовок  пазл витиеват,

обрушен на украинские веси...

И оттого мозги - сплошной салат,

и оттого совок-горюн развесист...

Но горюшко изведано давно

в былые годы при других сивиллах***...

мы мягко опускаемся на дно

где сипло, уморительно и хило.

Но если грохнуть в колокол души,

в подводном мире разойдутся стоны -

Пусть, уходя, нам скажут: Свет туши!

Мы выгребем на новые понтоны!

------------------------------------------------

*Каша забеляная – белорусская каша, забеленная из бедности молоком, имитирующим сметану, как средство от отравления грибами.

**Вырыжит – порыжеет докрасна.

*** Сиви́ллы -  пророчицы и прорицательницы, экстатически предрекавшие будущее, зачастую бедствия.

Юрий Контишев: «О ремонте дам», авторская песня

Юрий Контишев: «О ремонте дам», авторская песня

Ирина Диденко: Дизайн и графика клубной футболки

В нашей хате крыша протекает,

Где-то между Волгой и Двиной.

Мужика в хозяйстве не хватает

И, к тому же, - с нужною длиной!

Я ввиду имею, - с нужным ростом!

Чтобы плитку к потолку прибить!

Я блюду порядок, но - непросто

С моим ростом мне его блюдить.

Я его любить - не обещаю!

Мне бы, только... лампочку вкрутить!

Выпить с ним потом по рюмке...чаю,

О ремонте дам\б поговорить...

Как обои нам бы клеем смазать...

Пробный шов сойдётся, как межа...

Как его прижать? Слегка! Не сразу!

Чтобы с перепугу не сбежал.

Эх, мечты - мечты! Ремонт по дому...

Где ты, мой прораб, мой раб, мой "дон"?

Оборвалась смычка с...Волго-Доном!

И с Подола вырвало поддон...

Свидетельство о публикации №111121709627