Виктор Душко: Варавва – последний ученик Христа, продолжение 4

Рим. Сенат. 11 год от Р.Х.

Шестьсот человек, собранные вместе, даже когда не кричат, все равно ведут себя шумно. А в курии Гостилия кричали. Выбирали магистратов, и сегодняшний день был итогом многомесячных многоходовых интриг и комбинаций, тайных бесчестных сделок и отвратительных договоренностей.

Сенаторы только на Форуме или на площадях комиций перед плебсом выглядят «отцами», в самом сенате они ведут себя как избалованные дети. Даже странно, как они умудряются решать государственные проблемы?.. Их игры ни на что не похожи, в них нет правил, игроки не двуличны, они – многолики и, самое ужасное, уже не помнят своего истинного лица. А приз в этих играх – власть!

Сенат, монолитный, каким и должен быть государственный орган, был таким только в глазах плебса, на самом деле – та же арена Колизея. И если гладиаторы выходят на арену со своей командой, чтобы победить вместе с ней, или погибнуть вместе с ней, то сенаторы до таких высот самопожертвования не поднимаются. Да и постоянной команды у них почти никогда и не бывает: слишком много разных, взаимоисключающих желаний должны лечь в корзину корысти, чтобы сенатор оставался верным своему слову.

Но выборы состоялись. Прекратились крики, улеглись страсти. Из своей среды сенаторы выбрали двух магистратов, претора, квестора, префекта анноны. Приняли решения по остальным чиновникам, рангом пониже.

Одним из счастливцев стал консулярий Гай Сульпиций Авл, только что избранный префектом анноны Рима, то есть чиновником, который в течение года, начиная с январских календ, будет заниматься раздачей хлеба жителям Рима. Новоиспеченный префект анноны пробирался сквозь толпу сенаторов к выходу из курии. Неожиданно кто-то чуть энергичнее, чем было принято в этих стенах, взял сенатора за предплечье.

Будущего распределителя хлебных запасов передернуло: наверное, опять какой-нибудь «отец»-перегрин, выскочка из провинции, которых так много появилось в сенате в последнее время, возжелал засвидетельствовать коллеге свое почтение. Раздражение охватило Гая Сульпиция, но лишь на мгновение, голову он повернул, уже вежливо улыбаясь. Даже бровь удивленно не поднял, демонстрируя пример выдержки и воспитания истинного патриция.

Человеку, взявшему за плечо благородного Гая Сульпиция, наплевать было на разницу между нобилем, кем и был благородный Авл и им, Марком Лукинием Назоном, быстро разбогатевшим плебеем, пусть формально и «всаднического» звания, но выросшим на четвертом этаже доходного дома в Эсквилине, римской трибе бедняков.

Перед Авлом стоял сенатор Назон, подтвердивший наличие имущества на четыре миллиона сестерциев.

– Привет тебе, Гай Сульпиций! Пусть всегда улыбается тебе судьба, префект анноны!

– Я еще не префект, если быть точным, – раздраженно начав, вежливо закончил фразу Гай Сульпиций.

– Будешь! Обязательно будешь, любезнейший Гай Сульпиций! Книги судеб не врут! Да и я голосовал за твою кандидатуру! – радостно орал ему прямо в ухо Марк Лукиний. Потом он наклонился еще ближе и тише добавил: – И мои клиенты тоже.

«Фу, как грубо», – подумал Гай Сульпиций, но промолчал. Марк Лукиний, несмотря на то, что был неприятным и невоспитанным типом, говорил правду. В сенат он пришел не сам, а во главе небольшой, но сплоченной и достаточно влиятельной партии. Влияния в сенате «всадник» Назон добился за счет того, что партия его всегда голосовала так же, как и ее лидер – сам Марк Лукиний Назон. Деньги на политические игры были потрачены немалые: начиная с оплаты своих участников комиций, где начинается любая политическая деятельность для тех, кто карабкается во власть с самого низа – из провинций или римских триб.

Потом было много работы в трибах Рима. Работа заключалась в стимулировании плебса поддерживать «правильные» предложения, выдвинутые сенатором, которые в свою очередь приносили деньги. Но не плебсу. А сенатору Назону. Часть этих денег снова шла на оплату политических игрищ. И теперь самые толковые из его клиентов, каждый из которых, с его негласной финансовой помощью, подтвердил свой имущественный ценз на четыре миллиона сестерциев, стали его партией в сенате. Более многочисленные сенатские партии, где у каждого патриция на все было свое мнение, проигрывали в тактической борьбе с небольшой, но сплоченной железной дисциплиной партией Марка Лукиния.

Деньги, позволившие самому Марку Лукинию и его партии попасть в сенат, нажиты были на поставках хлеба из Египта. Оттуда же Марк Лукиний ввозил папирус. И если без хлеба в Риме бунтовал плебс, то без папируса оставался не у дел чиновничий Рим, и замирала деловая жизнь всей римской империи.

Много денег приходилось платить за фрахт кораблей, и Марк Лукиний стал строить галеры. Галеры периодически подвергались нападениям пиратов и Назон, не в последнюю очередь из-за этой проблемы, пошел во власть. Сенатор Назон инициировал сенатское решение, по которому его торговые суда стали сопровождать военные корабли.

Чужеродным телом в «своей» цепочке хлебных поставок оставались только склады. Склады в римской гавани были, но стояли они на земле, принадлежащей роду Сульпициев и сейчас, когда Гай Сульпиций, не без помощи Марка Лукиния стал префектом анноны, самое время побеседовать с родовитым патрицием. Надменного нобиля необходимо было постепенно, не ущемляя чувства превосходства, но приучать к мысли, что, пусть не сегодня, так завтра, склады на берегу Тибра ему будут доставлять много беспокойства, и совсем мало денег.

– Клянусь жезлом Меркурия, счастливый Авл, у тебя не найдется достойного повода отказаться от моего приглашения…

– Какого приглашения? – сделал вид, что не понял, о чем идет речь Гай Сульпиций.

– Брось, патриций, – Назон фамильярно хлопнул нобиля по плечу. – Ты же знаешь, что я купил дом Луция Сергия Катилины, что на южном склоне Палатинского холма. Так вот, я уже привел его в порядок и хочу, что бы ты оказал мне честь и стал первым гостем в моем новом доме. Ложе триклиния, то, что справа от входа, ты понимаешь, о чем я говорю, по праву твое и ждет тебя сегодня вечером.

Сказано это было по-плебейски – так грубо и неблагородно, что патриция передернуло. Во времена его предков такого разговора не могло быть в принципе. Городские канальи знали свое место, а курия сената тогда еще не была местом сборища для всякого сброда. Все изменилось при императоре Октавиане Августе. Да, он действовал во славу и в интересах Рима. Но всему же есть предел! Если интересы Рима требуют, чтобы благородный патриций в сенате общался со своим бывшим рабом, то следует спросить у самого принцепса – те ли это интересы Рима?.. Рима патрициев и олигархов, настоящих отцов города и империи?.. Но ответил Гай Сульпиций светски:

– Милейший Назон, клянусь Юпитером Статором, твое приглашение в высшей степени лестно и я непременно воспользуюсь счастливым случаем посетить твой дом сегодня же вечером.

Гай Сульпиций, при всей вежливости ответа, не преминул, как говорится, щелкнуть плебея по носу, тем более что нос у Марка Лукиния действительно был великоват. Собственно, и когнамен, третье имя, или прозвище Назон – носатый – Марк Лукиний получил из-за своего носа. Не знал нобиль лишь одного: придворный авгур, который кормился в доме своего патрона Назона с того, что распутывал всякие знаки и знамения, решил проблему обидного прозвища своего патрона раз и навсегда. Причем к удовольствию самого патрона.

Сначала Марк Лукиний своего прозвища стеснялся и хотел его заменить, что было совсем нетрудно, с его-то деньгами, но авгур сказал, что нос – это видимый символ мужского достоинства и не стыдиться надо своего носа, а гордиться им. Пусть стыдятся те, кому гордиться нечем. Такое толкование Марка Лукиния полностью удовлетворило, и он стал гордиться своим когнаменом. Так что стрела, пущенная патрицием, цели не достигла. Сенаторы раскланялись.

– Я пришлю раба, – сказал на прощание Марк Лукиний.

           * * *

Вечером того же дня у дома Назона остановилась изящная лектика, которую несли восемь рабов. Раб-факелоносец постучал в дверь. Калитка открылась, выбежали рабы хозяина, тоже с факелами, началась небольшая суматоха. Носилки тем временем опустились на низкие козлы, и из них вышел поддерживаемый под руки Гай Сульпиций Авл в роскошной белой, расшитой золотом, тоге для пиршеств. Патриций был свеж и румян, вопреки возрасту. Пятьдесят шесть прожитых в роскоши и неге счастливых лет никак не отражались на госте. И, тем не менее, хозяин дома хлопнул в ладоши и приказал вошедшему рабу:

– Сегодня у меня в гостях благородный Авл! Омыть ноги гостю, умастить благовониями, завить, надушить и надеть на Гая Сульпиция венок из роз! Быстро!

Это было проявлением вежливости и непременным элементом гостеприимства, поэтому не вызвало возражения у гостя.

Зал для пиршеств – триклиний – был готов к приему гостя. Стены обеих частей триклиния: собеседования и пиршества, и колонны каррарского мрамора, разделяющие триклиний, были увиты гирляндами из роз и плюща и распространяли дурманящий запах. Вдоль стен стояли мраморные статуи, преимущественно женские и все идеальных форм. Пол был выложен мозаикой. Затейливые узоры обрамляли искусно выложенные сюжеты вакхических праздников: танцы соблазнительных нимф, хороводы богинь. В глубине зала стоял мраморный стол, вокруг него три мраморных ложа с пурпурными шелковыми подушками. Освещался зал факелами и светильниками, устроенными в казанах на треноге. В поставцах, расположенных у стены, находились серебряные кубки разных форм и размеров. Рабы внесли запечатанные амфоры с пятидесятилетним фалернским вином. Под присмотром хозяина осторожно открыли первую и, стараясь не взбалтывать, перелили содержимое в серебряный кувшин.

В триклиний вошел Гай Сульпиций. Завитый, надушенный, с венком из роз на голове, теперь он, по светским правилам, был готов к пиршеству. Хозяин снова хлопнул в ладоши, и рабы чередой вошли в зал, на вытянутых руках держа серебряные подносы с изысканной снедью. Раб-виночерпий ковшиком налил густого вина в кубки благородным господам. Некоторое время ели молча. Незаметно вошли музыканты, остановились вдоль стены и, поймав легкий кивок патрона, тихо заиграли.

Марк Лукиний был в некотором затруднении. С одной стороны, долг гостеприимства требовал от него продолжать в том же духе – подливать вина гостю и развлекать его песнями и танцами своих актеров, музыкантов и мимов. С другой, сам по себе пир ему не нужен был и даром – Марк Лукиний был деловым человеком и общение признавал только то, которое, в конечном счете, приносит прибыль. К Гаю Сульпицию у него был серьезный разговор, и теперь Марк Лукиний с тревогой смотрел, как гость охотно подставляет свой кубок под очередную порцию его отменного вина. Гай Сульпиций на глазах пьянел, и пока это устраивало хозяина, но следовало придумать какой-нибудь трюк, чтобы не дать патрицию напиться до невменяемого состояния.

– Любезнейший Авл, не хотелось бы выглядеть негостеприимным, но скоро совсем стемнеет, а то, чем я хочу похвалиться перед тобой, как перед истинным знатоком и ценителем, очень хорошо смотрится именно сейчас, на фоне заходящего солнца. Поспешим! Приглашаю тебя на галерею. Недавно я купил статую работы великого Фидия и еще никому ее не показывал. Поверь, она того стоит. А потом мы вернемся, подойдут актеры из цирка, мимы и продолжим пиршество.

– Клянусь Юпитером Статором, ты умеешь удивлять! Я спешу насладиться работой Фидия. Мне лестно, что ты знаешь мои вкусы – я действительно большой поклонник этого мастера и, пользуясь случаем, приглашаю тебя в свой дом, в удобное для тебя время. Я тоже хочу похвалиться своим Фидием.

С этими словами оба вышли на галерею. Марк Лукиний купил скульптуру уже давно, но никому ее не показывал. Он мало понимал в греческой скульптуре, современные статуи, по его мнению, были не хуже; но раз есть богатые бездельники, готовые платить «за Фидия» бешеные деньги, значит Фидий – хорошее вложение капитала. Дав время своему гостю восхититься скульптурой, Марк Лукиний терпеливо ждал, когда восторги угаснут, и приступил к делу.

Не получив должного образования в начале жизненного пути, Марк Лукиний, темнее не менее, в жизни преуспел благодаря цепкому природному уму и врожденному чутью на все виды наживы. А знания… Знания Марк Лукиний добирал самостоятельно, избирательно и требовательно общаясь с теми, кто лучше него разбирался в каком-нибудь конкретном деле. Сегодня ему нужен был этот заносчивый патриций.

Назон хлопнул в ладоши, и на галерее тотчас появились рабы с кувшином, кубками и подносом с закусками.

– Воздадим хвалу великому Фидию и его вечному искусству! – провозгласил тост хозяин и поднял кубок. Гость с энтузиазмом поддержал:

 – Клянусь Юпитером Останавливающим! Ты счастливый человек, Марк Лукиний! И воистину высок в своей щедрости – ты от души поделился со мной счастьем любоваться работой великого грека. Я провел великолепный вечер в твоем доме.

Назон, который в начале речи патриция стал раздуваться от собственного тщеславия, к концу насторожился – такая концовка могла означать только одно: гость собирается улизнуть. Ну, нет! Не для того Марк Лукиний убивал этот вечер, Фидий Фидием, но дело – прежде всего!

Хозяин решительно взял гостя под руку.

– Благородный Авл! Я счастлив тем, что сумел доставить удовольствие тебе, истинному ценителю настоящего искусства, – Гай Сульпиций поморщился, слушая эти избитые комплименты. – Я и сам любуюсь своим Фидием. Думаю, я понимаю его. Да я вообще считаю, что только великий Рим в состоянии оценить и сохранить для потомков истинное искусство! Но, клянусь жезлом Меркурия, как же дорого это стоит! Чтобы купить Фидия я влез в долги.

Патриций недоверчиво покосился на разглагольствующего Назона и был неправ: сенатор Назон под покупку скульптуры действительно взял в долг. Немного, зато напоказ. Преторы, чьему вниманию это предназначалось, наживку заглотили. А вот то, что на самом деле Назон взял не в долг, а забрал свои деньги – знать им было не обязательно.

– Ты же знаешь, счастливый Авл, – Марк Лукиний увлек своего гостя на прогулку по галерее, – я который год себе в убыток кормлю римлян хлебом. Да и зрелища обходятся недешево, но за развлечения платят консулы и сенат. А за хлеб плачу я. Один я.

– Да ты лукавишь, любезный Марк Лукиний, – попытался протестовать патриций, он уже понял, что наступил час расплаты за роскошный ужин. И попытался, соблюдая все законы гостеприимства, вырваться из цепких рук хозяина. Он обреченно слушал болтовню Назона и с тоской ждал минуты, когда этот удачливый торгаш задушит его в своих объятиях.

Иметь дело с Марком Лукинием Гаю Сульпицию еще не приходилось, но на Палатинском холме о деловой хватке Назона и его всеядности ходили легенды. Жертвами становились все, даже олигархи, кто в недобрый час оказывался на пути сенатора Назона.

«Они приходят на смену нам, – думал патриций, – Они грубы, невежественны, циничны. Они ничего не понимают в поэзии, им чужды идеи Эпикура, но именно они – завтрашний день Рима. Если кто и поможет Риму выстоять в окружении врагов – то это будут именно они, сенаторы-перегрины, свежая кровь римской власти».

– Любезный Назон, – торжественно начал Авл, – как житель и гражданин Рима я возношу тебе свою любовь и благодарность за все, что делаешь ты во благо Империи. Я – такой же отец-сенатор, как и ты, хочу спросить: что я могу сделать, чем могу помочь тебе в титанических делах твоих во славу Рима?

У Марка Лукиния от слов гостя глаза полезли на лоб – такой прыти от чопорного патриция он никак не ожидал, но быстро пришел в себя. Отпустив руку нобиля, он заговорил, глядя прямо тому в глаза:

– Дорогой Авл! Я действительно нуждаюсь в твоей помощи, и если ты искренне предлагаешь мне ее – я с благодарностью твою помощь принимаю. Клянусь жезлом Меркурия, перевозки морем обходятся мне все дороже и дороже. Поставщики на местах и пираты на море делают мой хлеб поистине золотым. Хвала богам, пока меня спасает папирус – спрос на него постоянно растет, и доходы от папируса перекрывают мои потери на хлебе. Но главное мое беспокойство, благородный Авл – твои склады.

Меня давно уже трудно чем-то удивить: я знаю, что в Риме воруют. Но твои склады – это нечто особенное. Впору пригонять отдельную галеру, чтобы накормить твоих вольноотпущенников. А если серьезно, то я хочу взять твои склады в аренду. Дорогой Гай Сульпиций, это будет честная сделка и выгодная для всех: римский плебс получит хлеб от Сульпиция, я наведу порядок на твоих складах, выгоню воров и поставлю своих людей. Ты же получишь стабильный доход на все время нашего сотрудничества и избавление от всех хлопот. Я сделаю все, чтобы твоя хлопотная должность префекта анноны превратилась в синекуру.

Что-то подобное патриций и ожидал услышать, поэтому и не удивился: горькую пилюлю, особенно для представителя римского нобилитета, полагалось подсластить. Удивило его то, что он услышал дальше.

– Но даже и не это главное... Сегодня я пригласил тебя в свой дом как дорогого гостя. Да-да, как дорогого гостя, не сомневайся, пожалуйста, не настолько я циничен, как обо мне говорят, как дорогого и уважаемого гостя, чтобы с твоей помощью решить одну важную для меня проблему. Я говорю о своем сыне – Гнее Лукинии Назонике. Ты, наверное, слышал, что он вместе с другими молодыми людьми, теми, кого у нас называют «золотой молодежью» слишком увлекся поклонением Вакху. Меня это беспокоит, очень беспокоит. На самом деле он хороший мальчик – чистый, умный. Сколько пользы он принесет еще Риму.

Теперь Авл перестал вообще что-либо понимать: молодые оболтусы только тем и занимались, что перебирались из одного холостяцкого триклиния в другой, из одного кабака в другой и везде за ними тянулся шлейф скандалов. О какой пользе отечеству болтает здесь этот «ценитель прекрасного»? Выпитое вино мешало сосредоточиться. Нобиль каким-то шестым чувством уловил, что его собеседник только что допустил серьезный промах, и есть превосходная возможность взять прожженного дельца, что называется, за горло. И вдруг до него дошло!.. Ты говоришь о пользе Риму, старый плут? Ну что же…

– Благородный Назон, я восхищаюсь той искренностью, с которой ты общаешься со мной, недостойным гостем. Позволь же и мне сравняться с тобой в искренности и поделиться своими тревогами… Нет-нет!.. Речь пойдет не о складах. Об этом мы уже почти договорились. Я рад буду, если нашими совместными усилиями римский народ будет накормлен досыта. Но!.. И ты, и я, мы оба озабочены одним и тем же: укреплением и сохранением величия и славы Рима и власти императора.

Согласись, в этом благородном деле наша единственная опора – римские легионы. Но кто ими командует?.. – здесь патриций чуть не проболтался, сказав – плебеи, но вовремя вспомнил, что перед ним такой же плебей и прикусил язык. – Ты окажешь честь и большую услугу Риму, если внесешь свою лепту (хорошая шутка – надо будет запомнить) и согласишься отправить своего сына в армию. Пора брать руководство легионами в надежные – наши руки! Самое неспокойное место в Империи – Верхний Рейн и Паннония. У молодого человека будет прекрасная возможность проявить себя и сделать головокружительную карьеру в войсках кесаря. А там и прямая дорога в сенат. Ну, а потом, все зависит от воли богов, может нам еще повезет приветствовать принцепса Назона.

«Принцепса Назона» звучало, конечно, явным издевательством, но слово сказано и теперь оставалось надеяться, что Назон не обратил на эти слова особого внимания.

Марк Лукиний внимание обратил. Последние слова как бичом хлестнули его. Он опустил глаза и стал рассматривать кубок в своих руках, чтобы взгляд не выдал его – Гай Сульпиций только что приобрел себе смертельного врага. Но расплата за насмешку – это потом. Начав разговор о сыне, Марк Лукиний не имел в виду ничего конкретного, он просто хотел дать возможность поразглагольствовать старому патрицию о падении нравов, о старых добрых временах и это, по мнению пройдохи-дельца, стало бы достойным завершением вечера и скрасило бы Гаю Сульпицию горечь от потери складов. Но тертый калач – прожженный политический спекулянт нобиль Авл переиграл торговца на своем поле, и свое поражение сумел свести, как минимум, к ничьей.

Отказаться от коварного предложения Авла нельзя было никак. Отказ означал бы потерю только что выторгованных складов. Теперь Марку Лукинию нужно было, формально согласившись, придумать, как свести свой промах к минимуму. Понятно, что ни о каком Верхнем Рейне и речи быть не может. Если Гней Лукиний и попадет в армию, то только туда, где он может быть максимально полезен своему отцу. А на сегодняшний день интересы Марка Лукиния Назона были четко обозначены по линии Египет-Сирия-Рим. Значит, Гнея Лукиния ждут сирийские легионы. Ну, а что делать сыну в Сирии отец сумеет доходчиво объяснить.

(продолжение следует)