Виктор Душко: Варавва – последний ученик Христа, продолжение 2

Иерусалим. Резиденция первосвященника. 5 год от Р.Х.

Иерусалим спал. Во всяком случае, в Верхнем городе, на горе Мория, где Ирод Великий воздвиг Храм для иудеев, было тихо. Верхний город, расположенный на одном из двух холмов – западном, и населенный землевладельцами, чиновниками, военными, священнослужителями, жил степенно.

Ирод Великий, как мог, укреплял Иерусалим, и в северо-восточной части Верхнего города построил три башни: Гиппикову, Фацаэль и Мирьям. Вместе с дворцом Ирода башни образовали единый укрепленный комплекс. Кроме того, и сам дворец был цитаделью. Остальные дома Верхнего города укреплены были не хуже цитадели – неказистыми они казались только снаружи. Мощные стены и укрепленные террасы делали их маленькими крепостями. В таком отношении к строительству собственного дома угадывался характер иудеев – скрывать силу и демонстрировать мнимую слабость.

В «римском» квартале Верхнего города, где находились дома иерусалимской знати, господствовала не римская, а эллинистическая архитектура построек, которая предполагала покой, уединение и отстраненность от внешнего мира. Просторные улицы мало чем отличались от ксиста – площади собраний, выложенной из каменных плит перед зданием буле.

Безопасность ночного Иерусалима поддерживали римские патрули, которые охотнее оберегали покой Верхнего города, где и так было спокойно, чем Нижнего, где покоя и общественного порядка недоставало даже днем.

В эту ночь в Верхнем городе не спал еще один человек. Он не охранял чей-то покой, наоборот, его покой оберегали несколько десятков человек во всякую пору суток. Следующей ночью и, даст Господь, во все последующие, он будет спать сном праведника в собственной опочивальне. Но не этой ночью, когда решается судьба иудейского народа.

Президент Синедриона Анна, мужчина лет сорока, высокий, статный, с крупными руками и ногами, начинающий полнеть, но еще не потерявший формы, чуть заметно нервничал. Смуглое лицо первосвященника обрамляла густая, курчавая борода. Правильные черты лица не портил даже крупноватый нос. Черные глаза наси жгли собеседника как раскаленные угли и никогда не глядели мягко или тепло – это были глаза человека, одержимого исполнением своей миссии.

Наси Анна был властным человеком, считал полномочия президента Синедриона созданными для себя, смело брался за решение трудных дел и всегда имел свое мнение по любому вопросу, которое в короткий срок делал мнением всего Синедриона. Сейчас он, сдерживая себя, большими шагами мерял огромный парадный зал своего дворца. Первосвященник позволил себе выглядеть по-домашнему: легкий виссоновый хитон у чресел был перепоясан наборным поясом, ноги одеты в изящные сандалии, наподобие римских перронов.

Наси нервничал не напрасно: человек, которого он ожидал в столь позднее время в своем дворце, ни в коем случае не должен стать известным остальным членам «сообщества иудеев». В эту ночь его гостем был личный представитель императора Августа – принцепса сената Рима. Наси Анне формально не было дела до того, как представитель Рима доберется до дворца, но… Синедрион пользовался услугами зелотов, когда интересы иудейской государственности того требовали. Те же интересы требовали и негласных контактов с Римом. Все это вкупе вынуждало иерусалимского первосвященника поступать очень и очень взвешенно. И если бы, несмотря ни на что, пути зелотов и представителя Рима пересеклись в эту ночь, даже если бы зелоты просто узнали об этой встрече – Анне пришлось бы занять какую-то внятную позицию, что нанесло бы ощутимый урон влиянию Синедриона на политическую жизнь Иудеи. А самое главное, Анна мог бы повторить судьбу своего предшественника Йонатана.

Из Хасмонейского дворца, где проходила встреча, были отосланы все приближенные коэны, левиты, домочадцы и даже рабы. Несколько светильников горели в разных концах помещения только для того, чтобы отсветами пламени на стенах отвлекать внимание от заговорщиков. Посланника императора ввел в залу старый глухонемой раб первосвященника. И тут же вышел, оставшись снаружи охранять вход.

Разговаривали полушепотом, стоя в центре залы так близко друг к другу, как могут позволить себе сблизиться двое взрослых мужчин, соблюдая приличия. Гость был первосвященнику не близко, но знаком – это было одним из условий встречи. С незнакомцем, даже представителем римского принцепса, первосвященник Иудеи встречаться не рискнул бы. Такой же степени знакомства было достаточно для обоих переговорщиков, чтобы говорить о серьезных вещах, отстаивая свои интересы.

– Принцепс, божественный Август, – да хранят его боги! – тихо говорил гость, глядя в глаза первосвященнику, – поручил мне сказать следующее: впереди неспокойные времена. Сенат, в погоне за собственной популярностью, принял недопустимо много непродуманных законов, которые очень скоро обернутся смутой. Плебс, почувствовавший свободу и истолковавший ее как слабость божественного Цезаря, уже хочет еще больше хлеба и еще больше зрелищ. Смута, как зараза, может распространиться по всей империи. Конечно, принцепс, да хранят его боги, в состоянии удержать ситуацию в самом Риме и в провинциях под контролем. Но… император надеется, что вы услышите его слова и примите меры.

 Гость замолчал. Молчал и первосвященник. Он понимал, что все сказанное до сих пор – это не более чем обязательная, предварительная часть переговоров, которую надо произнести как молитву перед обедом. Первосвященник не верил, и правильно делал, что сказанное гостем и есть те слова императора Октавиана Августа, ради которых посланник подвергался риску, добираясь до Иерусалима. Хотя… какому риску? Передвигался по империи гость с комфортом, не скрываясь, как один из римских патрициев.

В Иерусалим въехал тайно – это да. Встречается сейчас с наси без ведома прокуратора Иудеи – и об этом первосвященник осведомлен. Наси разбирался в людях – положение обязывало – и судил о людях по делам их. Принцепс Октавиан Август был правителем умным, прагматичным до жестокости, настоящим патриотом Рима и свои интересы умудрялся превращать в интересы Рима и наоборот. Поэтому визит позднего гостя был вызван обстоятельствами чрезвычайными, о которых первосвященник еще не знал. Или все-таки знал?..

Первосвященник ждал конкретных слов. Он уже знал, о чем его будут просить, но хотел услышать цену. И продолжал молчать – кто первым перейдет от общих фраз к делу, тот и окажется в положении просящего. Выдержавший же паузу станет хозяином положения.

В зале повисла тишина. Посланник Августа тоже был опытным переговорщиком, и не хуже первосвященника понимал ситуацию. И тоже молчал.

Но первосвященник чувствовал себя достаточно комфортно в этом молчании. Он даже позволил себе с интересом разглядывать своего собеседника и чуть заметно, ободряюще улыбнуться. Римлянин улыбку заметил… и дрогнул.

– По нашим сведениям, опасность на востоке Империи зарождается в горах Галилеи. Зелоты – наши общие враги, хотя вы и пользуетесь иногда их услугами, – первосвященник предостерегающе поднял руку. – Нет, нет! Не надо оправданий! Сейчас, поверьте, речь не об этом. Рим никогда не теряет контроль над своими провинциями, и вы это прекрасно знаете. Речь идет об угрозе той структуре власти, которая устраивает – с известными оговорками – и вас, и Рим. Император, да продлят боги его дни, ставит вопрос прямо: в случае крайне неблагоприятного развития событий, может он рассчитывать на согласованные действия с Синедрионом как союзником на период дестабилизации, или в Палестину ему нужно будет перебрасывать дополнительные легионы?

Ну, что же, вопрос прозвучал. И прозвучал как нельзя более конкретно: Синедрион возглавит смуту среди иудеев или станет на сторону Рима, своего поработителя? Теперь требовательно молчал римлянин. Ситуация в империи вырисовывалась очень тревожная. Похоже, не только сто пятьдесят тысяч римских легионеров, но и все сто пятьдесят тысяч вспомогательных войск понадобятся императору в это время.

Наси молчал. Не потому, что оказался застигнутым врасплох заданным вопросом – как раз положение вещей «на востоке Империи» ему было известно не хуже, а то и лучше, чем императору Августу. Вопрос в другом: форма, в которую был облачен вопрос посланником императора, говорила об исключительном, крайне нежелательном развитии событий для самого императора Августа. И перед наси Синедриона стояла задача: принять здесь же и сейчас важнейшее решение, максимально точно оценив ситуацию в Риме исходя из пользы иудейского царства.

То есть, вопрос стоял абсолютно конкретно: уже наступило время сбросить бремя римского владычества или нет? Неправильно оцененная ситуация грозила не только потерей многих жизней единоверцев, но и ставила под угрозу само существование иудейской государственности. Анна всматривался в своего гостя, пытаясь в выражении его лица найти недостающие аргументы для принятия решения. Но лицо посланника оставалось непроницаемым.

– В первую очередь, прошу тебя, любезный Марк Туллий, передать от имени всех иудеев пожелания долгого и счастливого царствования императору Августу во славу Рима. Счастлив народ, имеющий такого правителя. Мы, недостойные, не можем, да и не пытаемся влиять на политику Рима. Единственное, что нам остается, и что мы делаем в меру своих сил и возможностей – это укреплять власть императора в Иудее. Вот только делать это становится с каждым днем все сложнее.

Наша чернь, так же как и ваша, стала забывать Бога, хочет больше свободы для безделья и пороков. И здесь я должен с прискорбием сообщить посланнику императора, что действия царя Иудеи не всегда помогают нам в нашем стремлении сохранить мир и покой. Мы, здесь в Иерусалиме, разделяем озабоченность императора развитием событий в ближайшей перспективе. Ясно видим и угрозы, возникающие для его власти здесь: в Иудее, Идумее, Самарии. И если нам позволено будет высказать свое мнение о сложившейся кризисной ситуации, то конкретные предложения у нас есть, – первосвященник умолк.

– Говорите, наси, – не сразу отозвался гость. – Я приехал именно для этого. Надеюсь, мудрость не покинула Вас, и Рим услышит взвешенные и многократно обдуманные слова президента Синедриона.

– Наши предложения очень непопулярны и могут показаться неприемлемыми для Рима, но, поверьте, это очень взвешенные предложения и, воспринятые Римом, они могут гарантировать контролированное развитие событий. Первое, количество войск, привлекаемых в Иерусалим на время наших праздников, желательно сократить вдвое. Это снимет ненужную напряженность. Мы же, в свою очередь, гарантируем, что в эти дни нами будут пресекаться любые антиримские выступления. Второе, на время кризиса, сроки которого ни Риму, ни нам точно неизвестны, крайне желательно сократить налоги Риму вдвое.

– На четверть! – от подобной наглости римский посланник потерял бдительность и проговорился. Наси ухмыльнулся в бороду – он уже выиграл.

– На треть, Марк Туллий, на треть. Ни вашим, ни нашим. Потеряв часть, вы сохраните гораздо больше. Третье…

– Достаточно! Первых двух достаточно, наси! Вы и так потребовали слишком много. Теперь мне предстоит разговор с царем Иудеи, для которого налоги Риму – главная обязанность, и лучше вам не знать, что и как он будет говорить, услышав эти предложения, – римлянин лукавил.

Сообщая директивы на встречу с первосвященником Иудеи, император откровенно признал, что ситуация была настолько серьезной (а к тому времени глухо заворочались провинции Далмация и Паннония), что он принял решение: временно согласиться и на половину налогов, лишь бы Иудея не вышла из-под контроля в это смутное время. То, что первосвященник в разговоре поставил налоги лишь на второе место, подсказало опытному дипломату, что иудей не до конца уверен в своих требованиях. Поэтому на такое предложение римлянин и отреагировал мгновенно.

Расставались собеседники довольные друг другом. Марк Туллий доложит императору, что часть сирийских легионов можно будет при необходимости перебросить в районы кризиса. Это раз. Вместо половины Риму остается две трети немалых налогов из Иудеи. Это два. А в целом миссия успешно выполнена и он, Марк Туллий Сципион, вправе ожидать заслуженную награду.

Первосвященник Анна тоже остался не в накладе: недополученную треть римских налогов он сумеет направить в храмовую казну. Это раз. Уменьшение числа римских солдат во время праздников на улицах Иерусалима позволит ему говорить о возросшем влиянии Синедриона на Рим, что приведет, в конце концов, к выходу из римской зависимости. Это два. Кому-то, в первую очередь, недоброжелателям из Синедриона, достигнутого может показаться мало, но Анна понимал, что в сложившейся ситуации он получил максимальный результат.

Наси чуть наклонил голову, что означало окончание переговоров, и вышел из зала. Марк Туллий не успел удивиться такому необычному и стремительному способу решать вопросы государственной важности, как в зал вошел глухонемой раб, который, кланяясь, пригласил гостя к выходу.

Галилея. В горах. 6 год от Р.Х.

Пять человек гуськом, в затылок друг другу, поднимались в горы. Предгорная равнина, поросшая высокой травой, скрывала тропинку, но человек, шедший первым, вел группу уверенно.

Группа, направляющаяся в горы, была отрядом Захарии, молодого галилеянина-зелота.

Иуда Галилейский в горах, а фарисей Цадок в Иудее, создав и возглавив движение зелотов-ревнителей, истово и умело поддерживали незатухающий огонь ненависти самой бесправной части иудеев к римским захватчикам. И не только к римлянам – богатые иудеи тоже должны дать ответ за свой мерзкий выбор: набивать мошну, продавая родину.

Захария стал зелотом по своей воле – он был патриотом с тех пор, как помнил себя. Как все горцы он любил свой благодатный, хоть и суровый край, любовь эту впитал с молоком матери, с детства видел бесчинства римских солдат, грабежи, называемые «налогами», и искренне желал свободы своей родине.

Возможно, Захария был зелотом отличным от других – у него не было нетерпимости к соотечественникам, отступившим от требований Торы. Главными врагами для галилеянина были римляне. Римлян Захария истреблял изобретательно, методично и неотвратимо. Тем и был ценен для руководителей движения. Но и приказы предводителей о ликвидации он выполнял неукоснительно. И не имело значеня, кто становился мишенью – римлянин или предатель-соотечественник.

Здесь, в горах Галилеи, царили свои законы. Горы были требовательными к жизни своих обитателей даже в столь редкое мирное время. Отвага и честь были не способом выделиться, а главным и единственным условием выживания. То, что внизу на равнине сглаживалось компромиссами, в горах – не прощалось. Здесь не было, и не могло быть оттенков белого и черного: только белое и только черное.

Захария вспомнил свое первое самостоятельное задание – убийство первосвященника, и как вылезли из орбит глаза Ионатана в момент, когда он воткнул предателю сику под ребро. Вспомнив, Захария мрачно улыбнулся – да, он мастер своего дела: первосвященник был покаран в своем доме, на глазах своих родственников и никто, ни один из этих баранов так и не понял, что же на самом деле произошло.

Сообщник Захарии «случайно» уронил кувшин в дальнем углу зала, все повернули головы туда, где послышался шум, и в этот момент с противоположной стороны к Ионатану стремительно приблизился Захария, выхватил из складок одежды кинжал, ткнул в сердце первосвященника и тут же исчез. Оправившись от шока и пытаясь восстановить ход событий, мало кто вспомнил о высоком щуплом юноше с кувшином в руках, а, вспомнив, тут же о нем забыл. Искали взрослого бандита, а такого в зале не было. Тактика сикариев и на этот раз сработала идеально. Более того, она давно уже стала традиционной: незаметно приблизиться, нанести удар и моментально исчезнуть.

Прошло время. Захария, который начинал простым кинжальщиком, стал командиром  небольшого, но собственного отряда мстителей-сикариев. Он был молод, полон сил, и жизнь, состоящая из засад, акций, ночных переходов, – такая жизнь казалась ему достойной мужчины.

Через месяц после того, как Захария самовольно, по зову сердца ушел к зелотам, у дома его родителей остановился отряд римских легионеров. «Легионеров, – скрипнул зубами Захария, – а не вспомогательных войск».

Вспомогательные войска в римской армии набирались из местных маргиналов, из тех, кому нечего было терять, и тех, кто хотел получить римское гражданство. Они не зверствовали без приказа. Да и по приказу особо не старались. Разве что, когда были причины личного характера: месть, обида, патологическая жестокость.

Римские легионеры убивали, жгли, грабили и калечили без эмоций, с профессиональным равнодушием. Клялись они на верность только цезарю и Риму. Им и служили.

Как погибли родители, Захария узнал от самого Атронга, который и привел римлян в дом родителей Захарии. Предателя быстро нашли: слова умирающей матери Захарии дошли до ушей тех, кто хотел их услышать, и сам же Захария привел приговор в исполнение. Но, убив предателя, Захария не утолил свою месть. Да и местью он убийство Атронга не посчитал – так, раздавил мерзкую гадину, такую же ядовитую, как каменная гадюка.

Узнав об убийстве родителей, Захария, по закону талиона – «око за око» – поклялся мстить римлянам до последнего вздоха жизни своей. Ну, а богатые иудеи, сотрудничающие к своей выгоде с римлянами – суть те же самые римляне. Так что, никаких угрызений совести Захария не чувствовал – наоборот, каждый убитый им римлянин или ренегат-иудей приносил чувство мстительного удовлетворения.

Чуть позже из Галилеи пришла и радостная весть – младший брат Захарии, Варавва, жив. В тот злополучный день ему повезло, он был на высокогорном пастбище. Добрые люди на первых порах укрыли его, а позже переправили сироту в лагерь одного из отрядов зелотов Иуды Галилейского. И вот теперь, когда пришел приказ собраться всем в горах Галилеи, Захария ожидал встречи с братом.

Ему говорили, что брат его растет настоящим мстителем, отважным и умелым воином, и Захарии не терпелось самому в этом убедиться. Война с Римом не окончена, и кто, как не брат, станет ему помощником в этой борьбе. В том, что Захария сумеет забрать Варавву в свой отряд, сам молодой мститель ни минуты не сомневался. В движении зелотов Захария был не последним человеком.

*  *  *

– Привал! – скомандовал Захария, когда отряд поравнялся с одиноким деревом. Отдыхали недолго, ровно столько, сколько времени нужно, чтобы не торопясь съесть по лепешке с куском сыра и парой оливок. Зелотов ждали к определенному времени, и Захария поднял своих бойцов, не давая им расслабиться по-настоящему.

 – Входим в лес, – просто сказал Захария, и каждый понял, что он должен делать. Впереди, в двух стадиях, начинался лес, и по лесу нужно было передвигаться особым способом: один человек впереди в пределах видимости, один – сзади, двое – по бокам в боевом охранении, сам Захария – в центре. Сигнал тревоги – уханье филина. Со своим отрядом молодой галилеянин бывал в таких переделках, когда понимание друг друга с полувзгляда или полужеста спасало им жизнь.

Захария был настоящим командиром, он не боялся принимать рискованные решения, а, приняв, первым шел их выполнять, увлекая остальных своим примером. И хотя для римлян зелоты были бандитами, грабителями, бунтовщиками, людьми без чести и совести, внутри отряда отношения были бескорыстными в той степени, в какой позволяло то суровое время. За свою спину в бою и Захария, и каждый боец его отряда были спокойны.

Захария объявил привал не из-за крайней усталости своих людей, ибо чуть меньше шести часов назад они покинули тайную базу зелотов под Кесарией, где провели несколько дней, собираясь вместе и отдыхая перед последним броском в горы. Просто лес требовал осторожности, все это понимали, и лучше вступить в него отдохнувшими и предельно собранными.

От самого Иерусалима до Кесарии, через Иудею и Самарию отряд Захарии шел «россыпью», по одному. Два, и более иудеев призывного возраста становились объектом пристального внимания первой же римской патрульной декурии, встреченной на их пути. То, что группа не была вооружена, ничего не значило – на самом деле у каждого был с собой мешочек с камнями и спрятанные в складках сика и праща.

Устроенными на территории всего края тайными базами, люди из отряда Захарии воспользовались в пути следования к месту сбора, На «точке» они получали еду, необходимую информацию о римских войсках, час-другой отдыхали и двигались дальше. Задавать вопросы и давать ответы, было строжайше запрещено. И только на базе под Кесарией отряд вновь соединился.

Здесь пришлось задержаться. Причина задержки была простой и вполне объяснимой для посвященных – на дорогах свирепствовали римские патрули.

* * *

Главными обязанностями прокуратора были сбор и доставка, в пределах свой провинции, всех римских налогов, в первую очередь «земельного». Здесь, в Иудее, прокуратор Гессий Флор просто физически ощущал, как ему не хватает власти: молокосос Архелай путается под ногами, требует показного уважения и мешает взять за горло этих спесивых дикарей.

Гессий Флор, выходец из малоазийских греков, ненавидел иудеев, но поделать с ними ничего не мог – у иудеев был царь Архелай. Архелая поставил Рим в знак признательности к заслугам его отца, Ирода Великого. Гессий Флор был мелкой сошкой в римской иерархии для того, чтобы отменить решение Рима. Но, что может помешать прокуратору показать Риму, какой неудачный выбор сделал принцепс, назначив Архелая царем Иудеи?

Часть акций, которые приписывали зелотам, на самом деле проводились под присмотром тайной службы прокуратора. Цель акций была проста – дискредитировать в глазах Рима иудейского царя и лишить последнего власти. Прокуратор давно уже сумел убедить большую часть Синедриона, что Архелай – помеха для них в управлении народом Иудеи.

Чуть больше месяца тому назад в порту Кесарии произошли события, которые не на шутку взволновали прокуратора Иудеи. Были сожжены две галеры, на которых предполагалось вывозить зерно «земельного» налога для Рима. Попытки расследовать эту диверсию закончились убийством римского соглядатая. Кроме того, началась смута в порту, которая затем распространилась по всему городу. Отправленная на помощь расквартированной в Кесарии римской когорте себастийская сотня еще на подходе к Кесарии подверглась нападению. Как раз в духе этих собак–зелотов: укусить и убежать. Усиленные патрули в самой Кесарии дали обратный результат – был убит один грек-ростовщик и один иудей, который кредитовал морские перевозки.

Просматривалась спланированная целенаправленная акция. Прокуратор ясно видел, для чего и с какой целью все это делается. Зелоты срывали поставку «земельного» налога. Для прокуратора это грозило даже не отставкой. Скорее и вернее всего – лишением жизни. И тогда прокуратор придумал ход, который полностью снимал с него всякую ответственность и перекладывал ее на наместника Сирии. Гессий Флор написал своему начальнику – префекту Сирии Квиринию об огромном урожае в Иудее, вскользь упомянув о событиях в Кесарии, и о том, что имеющимися у него силами он сумеет навести порядок и удержать ситуацию под контролем, правда, на это понадобится время, а времени мало – нужно отправлять зерно, но…

Есть «преотличнейший» повод напомнить о себе Риму, если собрать все зерно из провинций в Антиохии и оттуда единым караваном, под охраной римских боевых галер, привезти в Рим. Единственная просьба была у прокуратора для наместника Сирии: упомянуть в докладе Риму, что самая большая часть зерна – из Иудеи. Прокуратор сделал ставку на невысокие умственные способности вкупе с непомерным апломбом своего начальника. И не ошибся.

Через несколько дней из Сирии пришел приказ – отправить зерно сухим путем в Антиохию. План сработал. Прокуратор потребовал от этнарха Иудеи обеспечить мулов для каравана, назначил охрану до границы с Самарией и… облегченно вздохнул. Кажется, вывернулся.

 * * *

Выставив дозорного, остальным Захария приказал отдыхать. Сам расстелил плащ и лег навзничь, глядя в небо. Смотреть на небо, только не дневное, а ночное – было любимым занятием Захарии.

Ночью, когда там, наверху, вспыхивают и гаснут яркие точки, пролетают огненные стрелы, Захария, не пытаясь понять сути явлений, просто любовался небом. Следя за мириадами мерцающих звезд, он испытывал блаженство. У него не было ни малейшего желания докопаться до устройства звездного неба – он не хотел подробностей. Так молодой галилеянин обманывал сам себя.

На самом деле Захария хотел познать звездное небо, но это желание было для него таким же неосуществимым, как, если бы небо вдруг стало огромным сияющим шаром, до которого не только нельзя дотронуться – смотреть на него было выше человеческих сил. Сияющий шар Захария придумал себе сам, чтобы хоть как-то охватить звездное небо. Но невозможность разобраться устройстве звездного неба не вызывала отчаяния, шар был – и это согревало душу Захарии.

( продолжение слндует)