Мыслеформы: самому себе на заметку от себя же
чуть прежнего. Больше камней, чем на обретенной жизнью литературной ниве я
более не встречал: ни от обстоятельств, ни от людей. Фабулу повествования
отыскивать сложно. Нет, как вам покажется тот очевидный факт, что где-то в
Алжире, в самом центре пустыне Сахары во времена недавнего французского
колониализма в конце сороковых годов разбился марсианский корабль. Или, вернее
сказать, космический зонд, но с выжившим астропилотом. Вы, наверняка, о том не
слышали. А вот местные охотники-триглодиты - те да, не только слышали, но и от
взрывающейся приземлившейся капсулы отволакивали беспомощного длинноногого
марсианина.
Вот и выходит, что сюжет этого внешне
примитивного рассказа – всго лишь рефлексорнальная реакция. Тут я вынужден был
употребить этот термин еще и потому, что именно мне предстояло отреагировать на
как-будто бы случайное сновидение, возникшее словно из окрестного ноосферического
ссора.
Привычно пребывая на универсальной для всех
поэтов волне, я как-то прежде даже связывался с ним, и вот тогда мне вот что он
неторопливо поведал. Прежде всего, о пилоте тамошнего космозонда. Он прибыл на
землю в статусе Хранителя то ли Традиций Солнечной системы, то ли Наблюдателя с
правом проведения локальной коррекции, то ли неким иным Макаром, но автохтоны
Сахары его приняли за своего. И дышал немного, и пил и того меньше, и крепок
был, и вынослив, и не стонал при явном ощущении дискомфорта, и чин, как видно,
прежде имел немалый, но дал наколоть у себя на груди некий местный слоган, и
при этом терпелив был до предпоследнего хрипа. Так и появилась на груди у него
наколка, набитая надрезами кончиком грубо выкованного копья.
С тех пор и жил про глаза в Сахаре, а за глаза,
то и дело по всей Земле куролесил: принимал дела, карал непокорных, журил
бестолковых, являлся в сны тем, кому надлежало в очередной раз вести вперед
человечество. Там во сне в один из дней моего счастливого советского детства мы
с ним и познакомились. Он даже, помню, представился:
- Нган: туарег и марсианин по совместительству,
- и предложил свое покровительство. В детстве же все мы, земные весьма
доверчивы, вот я ему и доверился. Хотя и говаривала ворча бабуле Хана, что
именно из-за таких в прошлом случались соляные столбы. Но у меня самого к тому
времени к Нгану такое доверие образовалось, что строгое ворчание старенькой
Ханы раскалывалось об это доверие как грецкий орех о камень преткновения.
- Мудрец, - обычно говорил я ему, хотя, впрочем, такая кличка в Сахаре не
прижилась. - Ты сейчас на меня
намекаешь, - спрашивал я его о своем
очередном жизненном затруднении. - А?
- Да нет, что ты. Кабы я намекал, то тебя бы
уже давно в мышеловку глупости заманил.
Вот Нган и научил меня мысленно волочится с ним
по Земле, и с тех пор, где только с ним я не побывал, в каких ситуациях ни был,
но всегда получалось выходить чистёхонько сухим насухо, поскольку особого
участия мое сегодня бы сказали виртуальное присутствие не требовало. Здесь уж
точно по-жречески: пришел, увидел, растворил с самом же себе все доопытные
априорные предощущения.
Но при этом опыт копился и однажды Нган возвел
меня в ранг Дервиша, да с тем до времени и распрощался. А я на годы остался на
Земле в одном из самых тоталитарных её уголков - тупо репу чесать. И вот что
еще. Реальных земных туарегов-триглодидов у впервые увидал в экскурсионном
уголке тунисской Сахары только в 2008-м году. А до тех пор я страшно завидовал
Тартарену из Тараскона, но только до октября 2014 года, когда воочию увидал
реальное нашествие туарегов в Париже.
В том
месяце у них там был сильный наплыв, потому что караваны верблюдов, груженных
чем-то вроде песка из самых продвинутых прежде допустынных промышленных зон
перекорячили мирную доселе пустыню, превратив ее в тихий кошмар. Такое вряд ли случалось уже лет двадцать.
Кто-то их навел, конечно, на очередные карты некого пустынного пейсатого Пири
Рейса, но подобные планетарные поиски прежде
не случались в наших краях.
Но в ту пору, вы только представьте, я уже сам
успел получить от Нгана сан планетарного Дервиша, и после того просто оставался
тупо и бесполезно сидеть, почесывая репу, не в самом приглядном для себя уголке
планеты Земля. Однако, это Нган настоял, чтобы я здесь и оставался для чистоты
планетарного эксперимента. Хотите узнать, а что было-всплыло в последующем,
тогда, добро пожаловать – нхат пси зрдак, лаутроп в мир бредущих по пескам
караванов памяти.
Но вот какая незадача: в последнее время
прочитаю, проштудирую, распланирую все по часам и минутам, а делания нет. Не
могу себя заставить выполнять свои же планы. Что это? Майский синдром или
что-то еще? Попробую ответить. Майский синдром, это когда у одних напахивается
на грядках спина, у других просто пухнут мозги, а у третьих, обычно Учителей,
разламывается на части, уставшая за прошедший учебный год душа, или что-то
вроде того.
Где-то рядом лежат обломки Времени. В точке
исхода из временного портала в бесконечно глухой тишине протекает квази-Эра
отшумевшей бездны эпох. Об этом уже не однажды сообщалось. Континуум фактов
принимает перегрузку потрясения на себя, и выход в осуществлении протекает с
незримой болью, и тогда происходит выход за границы реальности – окончательный
или нет, но непременно энергетически тяжкий. Он происходит почти всегда, и
только в некоторых случаях является безболезненным. Тогда как в прочих воистину
происходит Нечто! В этих случаях каждый выход за грани реальности – это как
мощный удар под дых, мгновенное потрясение, одно из тех, после которых прежняя
прывычная жизнь уже кажется медленной смертью.
На сей раз за границей Времени Дервиша
поджидало пятеро подростков. Они получили право посетить его земной урок
информатики. Эти чернобыльские дети усопли в первые годы после аварии на ЧАЭС.
И их желание побывать на уроках у Дервиша, скорее уже только последняя блажь
безвременно усопших. Кто же из нас в чем бы-то ни было в прежде своем не
блажил? Вот и они блажили в том, в чем школьная информатика так и не стала
частью их жизни.
Первое, что обнаружилось во времени, это
тротуар. На нем, сразу возле ларька начиналась земная реальность. Тротуар
уводил под мост, в густую тень ощущения воспоминаний чего-то знакомого, но до
времени уже забытого напрочь. За чертой межпространственной светотени, в
трещинах проступившей реальности был расчерченный жесткой поволокой ночи
асфальт. Ноги пришедших запутались в окаменевшей здешней траве, сквозь которую
стали проступать менее черные, почти серые тени прибывших из небытия. Но
перспектива Времени все еще была смазана, и за ней возникшие тени и
скрывавшиеся за ними пришлые иношельцы были еще ирреальны.
Впрочем, все подспудно ощущали, что это просто
идет какой-то урок, и во что это выльется, было пока и непонятно.
По сторонам возникало нестойкое плетево линий,
перелитое в контуры зеленоватого ртутного света в двух шагах или в двух
парсеках от времени Бытия. Перспектива по-прежнему была смазана. Что-то
знакомое уже приходилось ощущать тем, кто пришел. То ли тем, кто уже уходил
этой дорогой ранее. Стоп! Об этом Дервиш уже однажды писал. Но тогда его не
услышали, и он сел клепать нечто более живенькое и жизнеутверждающее. Но сейчас
же просто, чуть ли не сиюминутно безобразно хотелось жрать. И это был уже
армейский гараж в мире, где строили аэродромные капониры вчерашнего гребанного Отечества.
И вот сейчас два диспетчера собранного со всей
армии полусдохшего гужевого ЗиС-мобильного транспорта следили за огромной
трехкилограммовой никелевой банкой консервов, которая почему-то катилась им
прямо под ноги. Мешкать было нельзя! В руки шла банка тушенки, которая просто
так долго под ногами валятся не будет. И Володька Гудимов огромными ручищами
вчерашнего ракетного конструктора, сосланного на капонирное строительство
аэродрома в сводный Ивано-Франковский десантный авиаполк, решительно подгреб ее
на себя. Секунда ушла на то, чтобы хотя бы мысленно втянуть и эту банку в себя.
Миг-21-вые и Ми-6-тые - ничто, тушенка - всё.
Тогда как в стройотряде авиационной армии Прикарпатского Краснознаменного
Военного округа рядовым организмам в чем-то явно проштрафившихся, внезапно
пофартило. Банку весом в три килограмма
бойцам-молодцам можно было даже столовыми ложками смаковать едва ли не
вечность, если б только это были мясные консервы. Но судьба распорядилась иначе. И на всю
подсобку временной диспетчерской армейского гаража прозвучал вой. После
отыскания не учтенного никем штык-ножа, и вскрытия трофейной банки, друзья
обнаружили, что их предали: в банке оказался капустно-морковный фарш,
приправленный томатным борщевым соусом. И всё!
Это содержимое требовалось хоть как-нибудь
проварить, уподобив овощному рагу. Сразу нашлись и соль, и кому-то присланный
небольшой шмат копченного украинского сала, так как к опростоволосившиеся
диспетчерам присоединилось еще парочка шоферюг: украинец да горный еврей – лакец,
у которого в подбрюшье оказалась синяя медицинская грелка с чачей. В
стройотряде многие категории военнослужащих были функционально более
раскованными, чем того требовала тогдашняя воинская дисциплина. Вот и дошли эти
четверо только на вечернюю полковую поверку. Рагу и чача оказались знатными и
развязали всем языки. Особенное
удивление вызвали, и весьма немалое, две кассеты американского кинофильма
"Слэйд II", купленные еще до армии на толчке, как они обнаружились в деревянном совковом
прошлом никто толком не ведал.
Длинновязый Володька Гудимов безыскусно
рассказал своему курчавому армейскому корешу, что работал он прежде в закрытом
ракетном центре в Дубно, где был центр по изучению инопланетных объектов,
регулярно падавших с орбит не всегда в виде перегоревших окатышей. Как-то с
французской Сахары был привезен осколок сошедшего с земной орбиты очень
древнего инопланетного зонда. Рассчитывать его траекторию падения, и иные
секретные параметры поручили молодому аспиранту, и тот выдал результаты и по
химии, и по баллистике, и по астрофизике. Пять генералов пришли подставить свои
подписи под готовым отчетом. Место для подписи Владимира Гудимова не оказалось.
И тогда он скрыл часть параметров, тем просто обесценив отчет, за что и угодил
в авиастройбат на полтора долгих года. Потом, правда, все выправили и признали
его работу правильной, и по выходе из авиастройбата Володька Гудимов стал
водить персональный собственный джип.
Сколько не моделируй марсианские хроники, в
реале они ужасны. На старте первых марсианских экспедиций мы часто хоронили
членов экипажей многочисленных пионерских корветов, пока в ООН окончательно не
запретили высадки на Марс колонистов, туда мы только спускали их с тем, чтобы
похоронить. И то были достойны похороны, потому что там, где умирали их земные
тела, рождались и роились, росли и галопировали колонии земных бактерий, хоть
для них и посмертных, но земных, присыпаемых красным песком и переносимыми
буйными микрометеоритными надпланетными вихрями.
Сновидения переходят в дрожащие миражи со стойким
марсианским привкусом ярчайших фиолетово-синих рассветов, но чем и как реально
зацепится за Марс? И поныне на земле бредут по инсценированному марсианскому
подиуму толпы энтузиастов со всех уголков планеты, в надежде вновь и вновь быть
отправленными на Марс, который столь неприветливо встретил первых землян в
тридцатые годы двадцать первого века.
Не обман
ли тот же самый кошмар? Не сошел ли Дервиш с ума, или сам Нган, проецирующий сны своему
рациенту?
У нас на земле последний марсианин Нган был
решительно против этих поспешных экспедиций. Он регулярно и много мне об этом
транслировал. После крушения своей межпланетной хронокапсулы где только его не
носило: и в мезозое, и в палеозое, и в конце сороковых прошлого века. Но всегда
его информационные ниточки тянулись ко мне, поскольку именно он рукоположил
меня в звездные дервиши.
Да, это я - Дервиш. Но микрометеоритные потоки
уже не пронзают моего тела, а солнечная радиация не сжигает каждые пятнадцать
минут мою напрочь земную плоть, а красные пески не вырывают куски этой плоти с
мгновенно закипающей кровью, но вот слёзы, бурные горючие слезы по дерзким
любознательным предкам размягчают мои сны из будущего. И тогда я рыдаю!
Взгрустните и обо мне, потомки мои. Я не исследовал Марс, я просто проживал его
во сне на недочеловеческой планете Земля. Так дайте же мне проснуться и
пробудится от боли. Я им говорил, Нган, я много раз им повторял: не выходите из
дому, не совершайте ошибки. Но они приоткрыли дверь в ящик Пандоры, и дверь
оказалась крышкой. Вы после этого еще спросите, почему Пандора?
Потому что Она – Пандора однажды их и
прихлопнула. Так возникла эта автобиографическая феерия, состоящая из очень
популярных и новых и древних текстов, главная суть которых, что они словно превращаются
в сетевой сериал, в котором мелькают постепенно разворачивающиеся и сменяющие
друг друга образные ряды с непременно узнаваемыми и знакомыми до боли героями,
для которых жить - это еще и верить в сказку жизни, в ее фантасмагории,
miracle, чудо. Это происходит ещё и потому, что все мы привыкаем жить в
собственном ритме, а вот память словно живет рывками. И пробиваться сквозь
память с годами становится все трудней и трудней. Возникает вязкость вчерашних
слов, дневников, мыслей, и даже, казалось бы, из востребованных прежде
рассказов, мифов, легенд, которые постепенно превращаются в главы, а главы в
книгу. Вот и сказка детства вдруг, как и оказалось, оказалась связана с миром,
в котором теперь живем мы все - точнее, пытаемся жить, стоя в очереди за подвигами,
за осуществлением, за славой.
Кто-то назовет эту сослагаемую симфонию текстов
на литературном арго: булыжником, а я и не стану возражать, потому что
переболевшее время - это настоящий булыжник, который, как вечный камень за
пазухой теребит мою душу. И будет уже теребить до самого последнего дня под
бледно голубым небом, к цвету которого так и не приспособился Нган. И тогда он
вытребовал, нет выдумал, просто изобрел для себя туарегов с их тягой к ярко
синим камням из самого сердца их любимейшей А Са-Хар: Сахары. У туарегов
существует легенда, что их корни идут от легендарной праматери и великой
правительницы, царицы Сахары: Тин-Хинан, которая была амазонкой и пришла в
Хоггар со своей служанкой из южной области нынешнего Марокко, называвшегося
Тафилалет. Многие туареги верят, что то была Тин-Хинан. Надо полагать, что те
же корни дадут почву и для современной аллюзии о нашем покорении Америки и о
наших кулинарных творениях.
Но это только вершина столь опекаемого пришлым
марсианином мифа. Всего более потрясает иная легенда о происхождении туарегов. Представители
племени утверждают, что их предки раньше жили на острове посреди Атлантики, который
затонул в результате природного катаклизма! Известно, что европейцы называли
этот остров Моро. В Африке выжили остатки племени, преимущественно торговцы, от
которых и происходят сегодняшние туареги, занимающие северо-восток и восток
Мали, север Буркина-Фасо, запад и северо-запад Нигера, юго-восток Алжира и
юго-запад Ливии. Туда и перенес их в допотопные времена Нган.
Это он – залетный марсианин Нган, подарил им жизнь, а они ему возвратили память
об истинно цвете рассветного марсианского неба. С тем они были квиты, и наколка
на груди марсианина, копией попросту была их кровного соглашения. А то, что
туареги считаются ещё и потомками берберов-зенага, европеоидной расы, частично
смешавшиеся с африканским и арабским населением континента, особым кармическим
аргументом не считается.
Да и встречаются среди них чаще высокие, голубоглазые, светлокожие
туареги, но такие особенности внешности, как правило, присущи местной знати. Иные
же, смуглые, темноглазые и темноволосые ничем не отличаются от других
африканских племен. И все они не любят и не признают золота, и обходятся одним
только ювелирным и столовым серебром, поскольку они еще помнят, что сделала с их
жадными и жалкими до золота предками Атлантида. Она просто низвергла их в
разбушевавшийся океан. Зато с тех пор за их особое одеяние: туники, выкрашенные
в цвет индиго туарегов прозвали Синими Людьми Сахары.
По их собственному самоназванию – имошаг, что обозначало особое духовное
качество, туареги величались самоидущими, самостоятельно выбирающими свой путь
в пространстве между жарким сахарским небом и непредсказуемым будущим. Светлокожие,
высокорослые, с голубыми глазами и слегка вьющимися волосами, внешне во многом
похожие на жителей Средиземноморья. Когда юноше-туарегу исполняется 18 лет, его
семья устраивает праздник, на котором юному туарегу отец или кто-то из старших
родственников дарит две вещи: обоюдоострый меч и синий или белый платок: тагельмуст
или на арабский лал шаш, или на берберский: лисам, длина которого может
доходить до сорока метров.
С этого момента юноша считается полностью взрослым, показываться
на людях без лисама ему уже неприлично, и только во время трапезы позволительно
спускать лисам до подбородка. И в былые времена увидевшего лицо туарега ждала
незавидная участь быть им убитым. В случае, если таковое сделать не удавалось, тогда
уже сам туарег был обязан покончить жизнь самоубийством. Поэтому до сих пор
встретить туарега, например, в тунисской Сахаре всегда считалось очень недоброй
приметой. А вот женщины туарегов лица не закрывают. Отличаются туареги от близлежащих
племен и цветом одежды. Она у них в основном имеет синий цвет, который
получается в результате вколачивания краски индиго в одежду камнями, Поэтому
при носке краска постепенно осыпается, прилипает к телу, окрашивая его в синий
цвет. По этой причине туарегов еще называют синими людьми.
Помнится, что легендарный Александр Македонский различал
только четыре цвета, то же в чем-то происходит и с древними туарегами: многие
люди племени кель-куммер плохо различают разницу между синим и желтым цветами. К
тому же совсем недавно в Алжире французский генетик Андре Шавантре обнаружил в
их крови гемоглобин: D Улед Рабах - и поныне самый редкий и малоизученный. Выяснилось,
что четвертая часть туарегов племени кель-куммер: носители этого похоже чисто
марсианского гемоглобина. А шестеро из них: Могхайата, его братья и сестры, получили
его одновременно от матери и от отца.
Потому что для сахарского марсианина Нгана дружба и клятва на крови всегда
оставалась самой кровной и самой надежной дружбой. Для очага туареги никогда не
берут камни из базальта, в которых, по их словам, сидят злые духи, ибо они
имеют свойство внезапно взрываться под воздействием жара. Но и здесь не
обошлось без рачительных советов и пожеланий местного марсианина Нгана, который
просто пытался так упредить автохтона от нездорового действия свободных
радикалов.
Возникавших в разогретых камнях из бальзата, который, по сути,
были грудками однажды загустевшего первородного геологического бульона на
планете Земля. Поэтому туареги не только не признавали ни золота, ни бальзатов,
но и в синих минералах древней А Са-Хар отыскивали защитные для кожных покровов
природные окислы меди со всяческими местными примесями, которыми и пропитывали
свои лисам, как некогда последние жители Марса. И если последним марсианам и
предстояла мучительная и долгая смерть в сожженной атмосфере планеты, они
выбирали мгновенный смертельный укус священного скорпиона, обычно не менее чем
восьмиглазого.
По первичному рабочему замыслу: это очередная
фантасмагория, одна из тех, которых еще будет и будет. Кто когда-то отыщет
отдельные рассказы раннего периода с той же фабулой, пусть вспомнит, что и великий
Бальзак переписывал свою повесть Гобсек трижды! Новый взгляд на новые и старые,
прожитые во времени тексты. Но не только. Историю Володьки Гудимова я просто до
времени упускал.
- А напрасно, - обратился ко мне марсианский посланник
Нган. И при этом завел свое уже давно мне привычное: а ты помнишь? Да как же
мне не помнить это ощущение выпитой на автогаражном воздухе чачи? Курилка у диспетчерской
состояла из вкопанного просто в землю иридиево-цинкового подколесного обода
опорного колеса от транспортно-грузового полумонакока корпусного МИ шестого и
двух опрятных г-образным образом приставленных к нему лавочек.
Вкопан этот обод был у самой автомобильной диспетчерской,
куда водители обычно приходили ругаться. Как старший диспетчер, я требовал от
них цифры пройденного за прошлые сутки километража и суммарного расхода
топлива. Но никто из водителей не был самоубийцей, и обе эти цифры по каждой
машине приходилось всегда высасывать просто из пальцев.
Младший научный работник, он же автомобильный диспетчер,
он же рядовой боец Володька Гудимов в свои неполные двадцать семь, старше
возрастом в рядовые не брали, гениально и просто предложил поступать иначе. С
той поры по утрам мы просто приходили на заправку и в лоб спрашивали у
хитроватого таджика-гэсеэмщика то ли Нусиба, то ли Нишана, - ох, уж эти
среднеазийские имена во многоплеменном совке, - и тот уже тогда по своей
гражданской привычке просто рисовал требуемую цифирь на ладони.
Мы ее и списывали на число участвовавших в
производственном автопробеге бортов, обычно Уралов 375-Д и ЗИС-150. Когда
реальный суммарные производственный километрах и затратная цифирь по топливу не
срастались, мы разницу отправляли на простойные моточасы, хотя и получалось, что
блистательная автоколонна в поездках за гравием на речушку Быстрицу похоже
больше стояла, чем двигалась.
Когда же в штабе армии это дошло до ушлых снабженцев, многие
из которых были уже в генеральских лампасах, - и Володька, и я были уже на
дембеле. Да и бензин нам доставался обычно того еще качества. Например, для
ЗИС-150 требовался А-семьдесят второй, а его на складах уже не было. Он был
украден армейским начальством вчистую. Зато были колоссальные барыжные послевоенные
остатки А-шестьдесят шестого и такой-сякой семьдесят шестой, которой уже не был
в дефиците, новейшие ВАЗы армейского и полкового начальства жрали уже только
Аи-девяносто третий, в котором лично я только раз в неделе стирал армейскую
гимнастерку.
Впрочем, с меня хватило и одного снабженца-иудейца, одной
со мной веры и нации майора Клигмана. У него была зелененькая старенькая
Победа, которую он в наглежь заправлял у меня на бензоколонке, ежедневно на
впрок по литров 15-20. За это я получал от него одно очередное полусгнившее
садовое яблоко и очередное обещание познакомить меня, залетного киевского
пурица, с его несравненной дочерью Дорой. А шейнер дохтуре Дорочка – это, скажу
вам, нечто! Если вы только не видели дирижабль.
Так вот я дирижабль тоже не видел, а дочурку Дорочку –
девицу на полный четвертак лет в свои еще неокрыленные армейские двадцать
увидал только однажды. После чего крепко задумался, а что же мне делать с
добрым десятком малосъедобных не наливных яблочек. И я их просто стал складывать
на полке перед ручным бензонасосом – туда-сюда ручкою – литр, всем на зависть. Пока
их снова случайно не увидал по милейшему несносный майор Клигман, и тут же принялся
эти яблочки жрать – одно за другим, причитая, что ему достанется рачительный
зятек, при этом мощно сплевывая себе под ноги прогнившие места этих тех еще
фруктов. Я был в замешательстве. Этим и воспользовался коварный Нишан и вкачал
в бензобак Победы майора смесь 66-го и 76-го бензина! Победа грязно задымилась
и заглохла на месте. Три дня затем Нишан на прицепе возил ее по гаражу и
столько же отмывал прикопченные застучавшие пальцы. Вот это была победа! Нишана
назначили главным ГэСээМ-щиком, а меня перевели в автомобильные диспетчера,
выписывать путевки и списывать понарядно бензин.
В пору, когда уже пройдены все прежде мыслимые интродукции и завязки, время
подойти самоценной полиформатной развязке. Воистину, мир Дервиша давно напрягся
в преддверии самых невероятных чудачеств. Ибо жизнь соткана из чудес, которые
неизвестно откуда внезапно проистекают и материализуются в нашей непростой и
многотрудной Реальности. Откуда и зачем мы входим в нее? И чем она блажит и
струнит нас, несоосная наша карма судьбы? Откуда, в конечном счете, уже взялся
и постоянно берётся весь этот Бедлам, в смысле полный дурдом на наши неглупые,
но вечно бестолковые головы? И куда нам, в общем-то, деться со своими
непростыми Поступками. Ведь до сих пор, как только утверждали отпетые до нельзя
романтики, все воды впадают в Стикс. Однако, позвольте возразить: даже при входе
в эту достаточно пришлепнутую Реальность у Человечества напрочь отбирают сны.
Но даже в отрывках перетекших к нам снов нет уже единой
реальности Запредела, о которой так и хочется осторожно спросить, ну что там? Что
же там? А? И все-таки на отрывках армейских снов Дервиш неожиданно снова увидал
Нгана.
- Дервиш, это ты?
- Да, Нган.
- Ты заинтересовал Гудимова инфою обо мне?
- Ну, Володька, он паренек с Волги. Пока до него дойдет.
- И что он, промолчал?
- Да нет, просто спросил о какой-то фиговине. Конкретной.
- Ясно. При случае скажи ему, что путь опирается на внешний диаметр осколка и
отсекает от виртуальной окружности сегмент в 110 градусов. Запомнил.
- Легко!
- Это в тебе говорит чача! Повтори.
- Внешний диаметр сегмента осколка дорастить до 110-ти градусов.
- Вроде бы правильно. Теперь восставь радиус и расчикрыж его на трое.
- Восставить треть радиуса.
- Хорошо. Теперь самое главное: крайние точки эпюра следует соединить.
- Да я уже даже представил. Это некий то ли томагавк, то ли гироскоп.
- Правильно, но только в общем смысле. Суммарный момент этого гироскопа это
некая легко вычисляемая по плотности и размеру осколка константа, но не все так
просто. Крайние ножевые срезы этой безделицы завязаны на флуктуации времени.
Если я ему дам формулу, то твой нынешний приятель Володька опрометью рванет в
генералы. А там, где жирный эполет, там обычно совести нет.
- Так что, Володька Гудимов, по полученным от тебя исходным данным будет
способен тебя вычислить, Нган?
- Ну не то чтобы меня, а мою последующую точку падения то ли в 2025 году, то ли
и вовсе в том еще 25-том веке. И тогда всем вам будет последняя и бесповоротная
крышка!
- Так она ж будет, когда нас уж не будет, Нган. Что нам до этого.
- Ну, и дурак же ты, Дервиш. От подобного предстоящего уплотнится структура
времени…Ты слышишь, Володенька?
- Да слышу я тебя, слышу, Нган! – внезапно отозвался сквозь сон Гудимов,
совершенно прежде незнакомый и властный. - А, может быть, Нган, нам следует
хотя бы Дервиша от подобного блабабла устранить?
- Ну, зачем же? Это и с его матерью Тойбой прежде не прошло. А с ним и подавно
не прокатит. Ты вот что, Гудимыч, возвращайся-ка к себе в Дубно и достойно
флуди: знаешь-не знаешь, чувствуешь, предчувствуешь, и уж точно сочувствуешь. Ты
им нужен. Планете ты тоже нужен, и Дервишу будь полезен. У него впереди большая
и сперва вроде бы очень бестолковая жизнь. Тут у вас это называется кармой. Но
свое он еще выдаст: всем и каждому.
- Будь спок, Нган, ни тебя, ни Дервиша не подведу. Мне бы только узнать, кого
сейчас моя жена в Дубне рожает.
- Пацана. Это Дервиш дамский мастер, а у тебя пойдут одни пацаны, скоро с
первым из них и свидишься. А теперь спи, дай с Дервишем попрощаться.
- А пацанов-то сколько будет?
- Вот настырный-то. Как у Циолковского, но без депрессивных, так сказать, исключений.
Все бойцы-молодцы. Правда, в теоретической науке им будет скучно, а еще станут
догадываться, что и тебе больше сказанного известно.
- Лады. Спасибо за аудиенцию, Нган.
- Рота, подъем! Выходи строиться на зарядку! А
диспетчерскую группу попрошу остаться! Рядовой Гудимов!
- Я!
- Получен приказ о присвоении вам очередного офицерского звания! Так что вам
следует переодеться, товарищ полковник. А тебе, Зингершухер, требуют в особый
отдел на подписку о неразглашении. Полковника Гудимова ты никогда не видел, не
слышал, не знал. Зато отныне столоваться будешь за столом прапорщиков. Они и
едят позже, и пища у них как бы посытней. К тому же ты клерк. И воин, прямо
скажем, хреновый.
Володька прокашлялся.
- Товарищ прапорщик, вы в последний раз себе подобное позволяете. Вениамин
Ройтман по моей просьбе будет у меня на контроле.
- С такими, как вы, товарищ полковник, однажды мы и Родину просрем.
- Ту, которая с паленым бензином?
- Молчу-молчу. А мундир полковника вам очень идет.
- То-то, ротный полканишка, ша!
В последний раз они вышли на перекур. В свой чубук их
бузины Володька неспешно вставил последнюю солдатскую сигарету. То был
кубинский грошовый партогас. Чубук Володька вырезал сам. А Дервиш написал об
этом стихи.
- Прочти на дорожку, - попросил новоиспеченный полковник Гудимом. И Дервиш с
чувством прочел:
Чубук из бузины. Здесь сосланные впрок
обкурятся травы, поскольку срок жесток.
Отдышаться едва ль среди болотных пней,
чьи корни просто так повыдрали из дней.
У этих дней в пылу убожества менял,
у жизни на краю отрыт расстрельный вал.
Чубук из бузины опал в душе на дно.
Сегодня мир казнят за прошлое его.
Затем они обнялись и расстались. Полковник уезжал на присланном
черном ЗИС, мимо на песчаный карьер проезжали грузовики.
1-7 мая, 18 августа 2021 г.
© Веле Штылвелд
Комментариев нет:
Отправить комментарий