Борис Финкельштейн: ПУТЬ ПОД СОЗВЕЗДИЕМ АРЬЕ-ЛЕЙБА, продолжение 9

• Начало смотри: http://agitprom2014.blogspot.com/2016/05/blog-post_26.html  
• Смотри накануне: http://agitprom2014.blogspot.com/2016/12/blog-post_58.html

СВЕТОЧИ НАУКИ (из рассказов студентов).| Новосибирская жизнь Фимы изобиловала историями из жизни научной элиты. Многое можно было бы посчитать вымыслом, если бы Фима не стал сам невольным свидетелем некоторых событий.
 

Кандидат математических наук, профессор Акилов. Читал Фиминому курсу математический анализ. Единственный не только в Академгородке, но, вероятно, и во всем СССР, кандидат наук – профессор. Блестящий преподаватель, автор многих научных трудов, один из которых в соавторстве с академиком Канторовичем мог быть предтечей кибернетики. Он же был одним из авторов открытого письма Брежневу и единственный, кому это письмо не сломало судьбу.

Фиме профессор Акилов напоминал его учителя Я.Л.Каплана своей строгой логикой подачи материала, умением донести  его до слушателя и умением тонко менять тематику по ходу лекции, привнося в интеллектуальный мир слушателей элементы знаний, далеких от математического анализа.

Совсем другим был Лев Иванович Иванов, молодой доктор математических наук, доцент самой веселой кафедры НГУ – кафедры аналитической геометрии, возглавляемой самим академиком Александровым – сыном того «кита науки», создавшего толстенный «кондуит» под названием «Аналитическая геометрия». Пол семестра Лев Иванович приходил на лекции в мятом, лоснящемся костюме. Читаемые им лекции конспектировать было совершенно невозможно. Во-первых - из-за темпа изложения материала. Во-вторых, лектор в конце каждой полупары сам себе ставил задачу по начитанному материалу и успешно решал ее к окончанию перемены. Почему решение не укладывалось в габаритах сорока пяти минут, не мог понять никто, в том числе и его непосредственный шеф.

«Лёва!», - наставлял его академик - «переносите задачу или ее решение на следующий час или на следующую пару». Но «воз» самозабвенного разрешения своих «заковыристых» на переменах оставался «и ныне там».

Студенты, приглашенные Львом Ивановичем (для сдачи то ли зачета, то ли экзамена) к нему домой, принесли очередную «байку» про него.

Хозяин пригласил пришедших разместиться за столом в гостиной, выдал им задание и погрузился в созерцание их творчества. В процессе он обратил внимание, что взгляды прибывших студентов как-то странно, раз за разом, возвращаются к некоей точке на полу у него за спиной. Доцент соизволил обратить свой взор туда же и увидел картошку (явно диссонирующую с обстановкой). Немного смутившись, Лев Иванович открыл дверь во вторую комнату и отфутболил «хозяйку студенческих полей» туда.

Присутствующие успели рассмотреть: пустую вторую комнату с горкой картошки посредине.

В один из дней, Лев Иванович появился в аудитории в таком виде, что ахнули все: выглаженный – «с иголочки», в чистой рубашке, в начищенной обуви, выбритый и причесанный. Это невиданное зрелище имело одно объяснение, которое нашло свое подтверждение – Лева женился! В этом виде Льва Ивановича (с его радостью) ввел в аудиторию сам патриарх. Он не мог отказать себе в удовольствии созерцания открытых ртов аудитории.

В первый раз академика Александрова Фима имел честь лицезреть зимой на уроке физкультуры, когда его (Фиму) – совершенно бесперспективного лыжника водрузили на эти две доски. Фима плелся за группой по верху сопки, когда какой-то старик в лыжной экипировке промчался поперек их движения и браво ринулся вниз, слаломно минуя встречающиеся на пути деревья и кустарники.

- Учитесь, детки! Это – академик Александров в свои «за шестьдесят», - сообщил тренер. – Ко всему, он – мастер спорта по альпинизму и кандидат в мастера по лыжному слалому.

Во второй раз Фима близко встретился с академиком на экзамене первого семестра по аналитической геометрии. В большую лекционную аудиторию Лев Иванович запустил половину их группы. Он и два его ассистента служили гарантией отсутствия общения между экзаменуемыми. Только на это и был запрет. Разрешалось пользоваться не только конспектами, но и книгами.

Экзамен был в полном разгаре, когда в дверях появился академик Александров. Он окинул взглядом «картину» и двинулся по проходу вверх, заглядывая по пути в студенческие записи. Сделав свой выбор, он подсел к одной из симпатичных Фиминых сокурсниц.

- Вы готовы?

- Да!

- Отвечайте на билет.

Бедная Инна (так звали студентку) от волнения (как она потом рассказывала сокурсникам) чуть не обделалась. Потом, собравшись, начала «на мелких парах» излагать тему.

Академик неотрывно смотрел на студентку. Это еще больше тормозило процесс, хотя ответы на бумаге уже были сформулированы, и достаточно было просто огласить написанное.

«Меканье и беканье» прервал сам академик:

- У вас - очень красивые волосы! А я неравнодушен к женским волосам. Отлично!

И проставил это в зачетку раскрасневшейся от волнения Инны.

Затем патриарх повторил променад вдоль аудитории.

Его взгляд приковал Витя, «корпевший» над выданной Львом Ивановичем очередной «легонькой» задачей.

Аудиторию «разбудил» громкий голос академика:

- Лёва! А сам ты эту задачу решить можешь?

- Какую? Эту? Конечно, сейчас решу.

- Ну, решай Лёва!

Академик завис над доцентом.

Взволнованный Лев Иванович, ерзая по стулу, что-то черкал, чертыхаясь перечеркивал, и опять черкал. Его маету прервал Александров.

- Ну и дурак ты, Лева! Давай зачетку парня.

Проставив там очередной «отл.», академик степенно покинул аудиторию.

От пережитого, видать, Лев Иванович Иванов, нарушив свои принципы, всех оставшихся пропустил быстро и без последствий.

НОВОСИБИРСК (сессия вторая) | В начале апреле Сэма забрали в армию. Илья успел выскользнуть из цепких рук военных чиновников в Одессу, а Сэм «завис».

Потеря двух самых близких друзей напрочь выбила Фиму из колеи. Он полностью погрузился в тоску и печаль одиночества.

Попытка всем естеством «удариться» в учебу и подтянуть «хвосты» результатов не принесла – Фима никак не мог сосредоточиться на учебе. В голову ничего не лезло. На лекциях он откровенно скучал, не будучи в состоянии улавливать подаваемый материал. Даже практические семинары стали ему не интересны, хотя именно там была возможность опуститься «с неба на землю» и решать столь любимые им «земные» задачки.

Так же его начала угнетать обстановка в комнате своего обитания.

Последние недели перед уходом Сэма в армию Фима старался каждую свободную минуту уделить другу. За три недели до его отъезда он даже перебрался жить в комнату Сэма и освобождал ее только тогда, когда Сэм приводил на ночь свою очередную «пассию».

Возврат в «родные пенаты», которые значительно потеряли в Фиминых глазах с отъездом Ильи и Сэма, не прибавил Фиме оптимизма. И хотя остальные ребята искрились радостью встречи, сердечный лед Фиминой потери их тепло не растопило. То, что когда-то меньше всего смущало Фиму в быте их комнаты, сейчас принималось с трудом.

Его угнетенное состояние уже не реагировало с былым темпераментом на их плоские шуточки. (Почему ранее они ему нравились?).

На него давили и тусклый свет единственной потолочной лампочки, и жесткие, слежавшиеся матрасы на скрипящих металлических кроватях. Его начали угнетать стены, покрытые многочисленными кровавыми разводами от задавленных «белыми» (а точнее – красными) ночами клопов.

Борьба с этим типом неистребимых насекомых велась и днем, и ночью. Не помогали ни в иных условиях апробированный «дихлофос», ни другие химические средства. Полчища кровососов, при проведении химической атаки, перемещались в соседние помещения, наводили там панику и через некоторое время победителями возвращались к излюбленному корму. Их способы посещения постелей бедных студентов явствовали о высочайшем уровне развития. Не помогали ни отодвинутые от стены кровати, ни консервные банки с водой, в которые устанавливались металлические ножки кроватей, ни постоянно горящий свет. Эти хитрые бестии умудрялись обходить все ловушки и из всех своих «схронов» устремляться по стене на потолок, а оттуда…зависать над последующим местом приземления и, таки, «спрыгивать» на кровать.

И вот не знает бедный студент, что ему делать: не спать при свете или спать, чешась и хлопая по себе во сне.

Однажды Сэм, оставшись ночевать у ребят, не выдержал – включил свет и клопами на стене дециметровыми буквами начертал на память потомкам: «Смерть клопам».

Но Фимино возвращение принесло облегчение жильцам. Только не подумайте, что причиной было злорадство, мол: «Теперь и тебя, вновь, с нами будут делить в своей трапезе…». Все было намного прозаичнее. Фима обратил внимание, что Сэму, почему-то, не досаждают красные террористы. В его обители, как у себя дома, прохаживались тараканы, но клопов - и следа не было, даже на простынях. Причину такой «несправедливости» Фима уловил мгновенно. Обиталище Сэма, до его поселения туда (как место проживания дежурного электрика) являло собой, якобы, прачечную. Ну, и как в прачечной, кроме наличия плиточных полов, там присутствовали покрытые масляной краской (на уровень полтора метра от пола) стены.

На следующий день масляный слой опоясал комнату, а запах не только растревожил весь этаж, но и заставил полчища кровососущих ретироваться в соседние помещения. Но там их ожидала печальная участь. Примеру Фиминой комнаты последовали все соседи по этажу.

Спать стало возможно, но и это не улучшило Фимино настроение. К его спасению, кроме «сокамерников» подключился и Гриша С. Но, внутренне для себя, Фима уже решил последовать за друзьями.

Сессию он сдавал с огромным количеством проблем. Сдача зачета по математическому анализу перешла в хроническую стадию: после двенадцатого захода (уже полным ходом шла экзаменационная сессия), когда Фиме было предложено по третьему кругу брать интегралы, которые он уже «щелкал как орешки», преподавательница сообщила Фиме о своем нежелании лицезреть его на втором курсе.

- А если я обещаю Вам, что заберу документы, Вы поставите мне зачет?

- Поставлю!

- Я обещаю.

После этого преподаватель расписалась в зачетке.

Экзамен по математическому анализу Фима сдал после окончания сессии.

Домой он уезжал, забрав документы и обрубая все концы назад.

Через месяц Фимины документы были приняты в Воронежском университете с зачислением его на второй курс, при условии сдачи в течение семестра ряда дисциплин, в том числе, совершенно невероятной для математического факультета университета – начертательной геометрии.

НОЧЬ БЕЗУМИЯ | Он "включился" от истошного Наташиного крика: "Фима, остановись, что ты делаешь, ты же убьешь его, Фима, Фима". Уже занесенная для удара нога, и этот – лежащий на тротуаре …

Они шли по ночному Воронежу и, мило беседуя, обсуждали все перипетии прошедшего вечера и концерта, на котором Фима впервые пел со сцены заполненного зала Воронежского университета.

- "Жиды… гуляют… Убирайтесь, пархатые, в Израиль" – послышалось вслед. Подобное Фима никогда не оставлял без внимания. Он резко развернулся и бросился к этому подонку, на лице которого одновременно застыли и полупьяная усмешка, и удивление от того, что этот коротышка имеет наглость… Это было последнее, что Фима запомнил. Вековая ненависть отключила, на какое-то время его сознание. Наташин крик вернул его к реальности. Жалкое подобие человека с разбитой физиономией, лежащего на тротуаре, мало напоминало того бравого скота с наглой ухмылкой.

-"Ты убил его"- с испугом прошептала Наташа.

-"Жить будет, сволочи так быстро не умирают"

-"У тебя нос разбит" – сказала Наташа.

Фима только теперь ощутил боль. Он не помнил, в какой из моментов его противник "достал" его переносицу, но, судя по струйке стекающей крови, рассечение было существенным.

Человек на асфальте приходил в себя. Его окровавленный рот норовил изречь очередную гадость. Но злость прошла.

-"Пошли"- сказал Фима, - а то мне придется его еще раз вырубать".

Наташа вытащила из сумки платок, вытерла кровь на Фимином лице и, взяв его под руку, потянула в направлении дома.

- «Я не ожидала от тебя такого – сказала она после некоторого молчания – Он же на голову выше тебя …"

- "Во-первых, не выше, как сказал Наполеон своему генералу, а длиннее. А, во-вторых, с такими подонками речи неуместны. Их надо давить, рвать и еще раз давить. Это не изменит их психологии и отношения к нам, но, по крайней мере, заставит в следующий раз задуматься, прежде чем оскорблять. А в-третьих, я немного занимался карате в Новосибирске".

Они подошли к дому, где Наташа жила на квартире. Как обычно, Фима хотел попрощаться, но Наташа, не замедлив у парадного, потянула его в подъезд.

"Испугалась – подумал он – Прогресс. Провожу до квартиры".

-"Я тебя сегодня никуда не отпущу. Будешь ночевать у меня".

-"А хозяйка?

-"Переживет! Только – тише, и сразу проходи в мою комнату … я тебе покажу. - Она тихо открыла дверь и пальцем указала Фиме направление движения.

Когда Фима зашел в ее комнату, его сердце было готово выскочить из груди (и отнюдь не по причине боязни попасться на глаза хозяйке). В свои восемнадцать Фима был уже не мальчик, но обилием женской ласки, избалован не был. Его опыт ограничивался тремя ночами с разными полупьяными сокурсницами: как бы по ошибке, без взаимных чувств, безумных страстей и, даже, без долгих уговоров и ухаживаний. С Наташей многое было иначе. Она нравилась ему. Возможно и он был ей не безразличен. Иначе - с чего бы это, она позволяла ему ухаживать за собой и с упоением отвечала на его поцелуи при прощании у подъезда. Он ощущал в ней скрытую, возможно сдерживаемую, страсть. Но это не было любовью, когда люди теряют голову и друг ради друга готовы на все. Фима инстинктивно чувствовал Наташину (не по годам) расчетливость. Слышал, также, о ее ухажере с 5-го курса физфака.

Произошедшее в этот вечер, что-то перевернуло в Наташином сознании. Нет, нет. Ее кредо: "Ты возьмешь меня только после свадьбы" – не изменилось. Но это ночь обещала безумства.

Вначале он сидел в комнате в полной темноте, ожидая ее.

Она появилась из тишины в проеме двери, как фея из сказки. Волнистые, цвета вороньего крыла, волосы распушились по плечам, большие выразительные глаза агатово блестели, отражая свет фонарей за окном. Ее стройные очертания дышали загадкой и призывом одновременно. Фима внезапно понял, что под коротким халатиком ничего нет.

Его ноги приросли к стулу. Он осознавал, что надо встать и пойти ей на встречу, но, как кролик пол взглядом удава, заворожено смотрел на ее приближение. Когда она притянула его к себе, он ощутил себя в состоянии человека, падающего в пропасть – земля ушла из-под ног, мир начал переворачиваться, а сознание уплывать… Они рухнули на постель. Когда и как была сброшена одежда, он помнит смутно. Ее тонкие пальцы направляли его ласки, а ее тело сигнализировало о степени воздействия. Все его чувства сосредоточились на ней, ее реакциях. Под его руками и губами рождалась другая Наташа, свободная от расчетливости, стыдливости и разума. Это был вулкан благодарной чувственности. При приближении экстаза ее ногти впивались в его спину. Она притягивала и отталкивала. Это была четвертая ночь из "Кама Сутры" - разрешение на любовные ласки, кроме, собственно соития.

Получив удовлетворение, она приступила к удовлетворению его страсти, вначале, как и он, неуверенно, но потом … Он потерял ощущение реальности.

- Я хочу еще – прошептала Наташа разомлевшему Фиме…

Этой ночью они не сомкнули глаз.

Но как, сказал поэт: "Для такой ночи – ночь коротка»

Под утро настойчивый стук в дверь прервал их идиллию.

- Наташа! Выходи! - из-за двери потребовала хозяйка.

Наташа набросила халат и вышла из комнаты, плотно закрыв дверь. Обратно она возвратилась через пару минут. По ее напряженному лицу Фима понял, что разговор за дверью был нелицеприятный.

- Одевайся. Тебе надо немедленно уйти.

Прощание было прохладным. В ответ на Фимину попытку обнять и поцеловать ее, Наташа лишь подставила щеку.

Три дня она не появлялась в университете. Напрасно Фима искал ее взглядом на лекциях, забегал в ее группу на семинарских занятиях. Потом, набравшись наглости, он "вытащил" с лекции Наташину самую близкую подругу и долго терзал вопросами; "где, как и почему?".

Выяснилось, что … во-первых – Наташа съехала с той квартиры и живет у этой самой подруги, во-вторых, она не питает к Фиме никаких чувств, а та ночь была, по Наташиному мнению, и как бы не была, и, в-третьих, приехал Наташин жених (тот самый пятикурсник) и сделал ей официальное предложение.

А в университет она не ходит – просто заболела.

- Знаешь – сказал Фима – я придерживаюсь, мнения, что насильно мил не будешь. Ну что ж, передай Наташе мое пожелание: никогда не забывать безумств, ибо потом, может статься, это останется самым светлым в памяти.

Когда, через некоторое время, Наташа появилась на лекции, Фимино сердце безошибочно отметило этот факт. По мере ее приближения буря эмоций, клокотавшая в нем, готова была взорвать его изнутри. Фима хотел и одновременно не хотел, чтобы Наташа села рядом. Но когда это произошло – растворился в ощущении ее близости.

- Привет!

- Привет!

- Ты не возражаешь?

- Нет

Он посмотрел в ее глаза и … утонул.

- На нас смотрят

- Что?

- На нас смотрят - услыхал он ее шепот.

В это время появился лектор. Встали, сели. Лекция началась.

Фима глядел на доску, на лектора, что-то пишущего и объясняющего, но все его ощущения сосредоточились в нервных окончаниях, реагирующих только на сидящую рядом Наташу.

- Нам нужно поговорить – написала она в своем конспекте и подсунула ему.

- Давай, между парами.

- Нет, уйдем со второй половины.

- Договорились.

Фима с трудом досидел до звонка. Выходить обоим со всеми "причиндалами" означало привлечь к себе внимание, но какое это имело значение?

- Пойдем в парк? – спросил Фима

- Нет, лучше в кафе. Если у тебя нет денег, я заплачу.

- Если честно, так, таки, нет! Но я не привык быть этим … Ну ты понимаешь!

- Ну, хорошо, в парк, так в парк. Какая собственно разница?

Они уселись на скамейке, и после некоторого молчания Фима сказал:

- Я встречался с твоей подругой. Она мне все рассказала. Я тебя не виню, тебе самой решать – что лучше, а что – не имеет значения.

- Зачем ты ей рассказал про ту ночь? Я ей сказала, что между нами ничего не было и быть не могло.

- Если ты с кем-то дружишь, то должна ей доверять.

- Фима! Ты – "наивняк". Знаешь, что ты наделал? Виктор сделал мне предложение. Я дала свое согласие. Мы должны были ехать после сессии к нему  в Ростов, знакомиться с его родителями. А теперь от моей ближайшей подруги он узнал, что ты ночевал у меня, и что у нас что-то было. Как бы ты среагировал? В общем, я с ними обоими разругалась. Переехала к другой своей подруге - на время, пока сниму квартиру. А на тебя я не в обиде. Но зачем ты ходил в мою группу и обо мне расспрашивал? Теперь весь курс перемывает наши косточки. И был бы повод?

- А что, повода так таки совсем не было?

- А ты, что решил сделать мне предложение?!

- Наташенька! Ты очень красивая, умная и практичная. Но насколько я – плохой знаток женской психологии, настолько ты – неважный знаток мужской … Ночь, которая была между нами, заставляет мое сердце выскакивать из груди при твоем приближении. Но я не приемлю любые формы давления на себя, и твой вопрос автоматически отключил чувства и включил разум. А разум мне говорит, что красивые, практичные эгоистки вряд ли сумеют привнести в мою жизнь, в качестве жены, то, что я бы хотел иметь. И ты, и я лидеры по характеру, а посему в одной упряжке мы не уживемся. Так что, я не буду делать тебе предложение. Если наши отношения, без этого атрибута, тебя не устраивают, то нам лучше не продолжать "безумные ночи", за одну из которых я тебе благодарен.

- Знаешь что? Ты – сам эгоист. То, что для тебя было удовольствием, мне причинило одни неприятности, за которые я должна была бы тебя возненавидеть. Если честно, та ночь меня перевернула на 180 градусов. Я ведь до этого знаешь, как к тебе относилась? Я видела неказистую, извини, внешность - и не видела тебя. Сейчас я даже рада, что все так получилось. Что, Виктор? Красивый, пустой болтун! Когда ты бросился на того бугая, я испугалась, что он тебя в секунду скрутит. А ты уложил его. Правда, когда ты ударил его ногой по лицу, я испугалась …тебя. Но потом вспомнила Давида и Голиафа, и простила. А потом? А потом была слабая девушка, которая очень захотела этого маленького героя. Минутная слабость, которую я побороть не смогла. И если хочешь знать – эти дни я пряталась от тебя. Если бы у нас состоялась тогда еще одна такая ночь, я вряд ли смогла бы удержать тебя, да и себя тоже. Я и согласие Виктору давала, чтобы поскорей стать женщиной. Ну да знать не судьба. Фима! Я знаю, ты поймешь меня и простишь за то, что я сейчас скажу. Я рада, что эта ночь у нас была. Но больше такого не будет. Я не могу … повторить … не хочу.

Прохожие, идущие по парку и видевшие сидящую в обнимку на скамейке целующуюся пару, вряд ли могли подозревать, что этот страстный поцелуй был поцелуем прощания.

(продолжение следует)