Веле Штылвелд: Так не бывает

Веле Штылвелд: Так не бывает

Так быть не должно  

Вчера в дом жена купила детский рисунок – милое изображение трех сердечек, выполненное голубым карандашом. Большое материнское сердце в центре, а по бокам два маленьких детских. «Я заплатила за него десять гривен», – сказала жена.  

Но сегодня, отправившись за продуктами, я столкнулся с другим проявлением детского творчества – безжалостным, нацеленным на извлечение выгоды. В подземном переходе азартные мальчишки размахивали пачками купюр, наезжая на двух семиклассниц. Девочки были виноваты лишь в том, что недооценили их «творчество», и теперь их ставили на счетчик.  

Трое парней давили на девочек, а еще трое тут же, в переходе, обустраивали рабочее место, складывая ящики из-под клубники. Цены мелькали – 10, 80, 200 гривен. Я подошел посмотреть: пачки денег и пачки безобразных, смешных мазков.  

– Клиенты, вас хоть кто-нибудь учил рисовать?  

– Да мы были на выучке в художке Сержа Лыфаря.  

На картинках – серые бобры из книжек-раскрасок, их носы красные, словно у пьяниц.  

– Парни, это же не искусство, а фирменное фуфло.  

– Зато свежие деньги…  

В таком юном возрасте подобных жуликов я встретил впервые. Я понимаю – война, детское рукоделие, но откровенное мошенничество принять не могу и не хочу. Это – новая, цепкая, с молодых ногтей рекитерская пошесть.  

Я спросил у девчонок – они отдали на эти рисунки деньги, которые собирали на школьные завтраки.  

Так быть не должно!

-

Из чего же, из чего же, из чего  же?

Мы идём в цирк!  

В очень серьёзный сезонный немецкий цирк с обширным шоу клоунов. Нас приглашают увидеть нечто особенное, привезённое из Берлина, обещающее удивление и восторг. Мы стоим у гардероба в наших куцых демисезонных пальто, которые нам предлагают снять и сложить в горку. За стойкой раздевалки мы—семиклассники, мы—интернатовские стекляшки, полные ожиданий. Мы хотим увидеть настоящий цирк с настоящими клоунами.

Но на сцене появляются слоны. Немецкие, неумытые, под мрачными огнями арены. Их выводят люди в клоунских нарядах, но нет в них ни энергии, ни смеха, ни того сумасшедшего веселья, которого мы так ждали. Это не те клоуны, которых мы представляли. Их лица не улыбаются, их движения механичны. Клоуны прибирают за слонами, а слоны снова гадят, заполняя пространство цирка чем-то слишком реальным, слишком прозаичным. Это не сцена, это жизнь.  

Мы без своих маленьких пальто, как без защитной кожи, смотрим, как клоунские костюмы появляются не на артистах, а на уборщиках арены. Мы не понимаем—это шутка? Это часть представления? Или это просто так устроен мир? Немецкие клоуны не смешные, и когда они пытаются смеяться, у них это выходит очень плохо.  

Когда мы покидаем цирк, мы опаздываем на ужин. В интернате нас ждёт густая клейкая овсянка, сухой хлеб и чай без сахара. Казалось, этот день хотел наказать нас за ожидания, за веру в чудо.  

Но вот клоуны выходят из здания цирка. Они уже без масок, уже просто люди, и вдруг они улыбаются так, как не могли на сцене. Они протягивают нам леденцы, как будто хотят исправить впечатление, компенсировать недоразумение.  

Леденцы мы съели, а вот клоунов-униформистов и клоуних мы так и не прохавали... Не тем оказался берлинский шоу-хавчик, увы...

В этом воспоминании разлита не просто детская горечь, но и первое столкновение с тем, что театр, цирк, жизнь—это не всегда обман, но и не всегда оправдание надежд. Клоуны могут быть не теми, кого мы ждали, а представление—не тем, чем нам его продали. И всё же в нём есть что-то подлинное, хоть и грустное, хоть и странное.  

Иногда ожидание смеха оборачивается очищением арены. Но, может быть, даже те, кто убирает за слонами, способны на хорошую улыбку. Только уже не в свете прожекторов.

-

В интернет русалок тьма. но воистин - нэма!

ИИ обиделся на просьбу нарисовать русалку, назвав ее запретным для себя эротическим мифом .. Печалька

**Русалки: миф и искусственный интеллект**  

Образ русалки — загадочный, изменчивый, укоренённый в мифах и легендах множества народов, но не имеющий подтверждения в научных исследованиях. Никогда не обнаруженные, они остаются символом необъяснимого и таинственного, восходя к древним рассказам о водных духах, морских девах и существах, живущих на границе между стихиями.  

В славянской мифологии русалки — не просто создания с рыбьими хвостами, а духи воды, связанные с природными циклами и обрядами. Их появление часто ассоциируется с водоёмами — реками, озёрами, болотами, а их сущность — с потусторонним миром. В европейской традиции они приобретают черты соблазнительных морских обитательниц, а японские легенды говорят о нингё — странных рыбах с человеческими лицами, сулящих удачу или гибель.  

Сегодня искусственный интеллект — технология, способная восстанавливать и интерпретировать культурные образы, играет свою роль в визуализации этих мифических созданий. AI используется не для подтверждения существования русалок, а для их художественной реконструкции. Он помогает анализировать древние тексты и произведения искусства, оживляя представления наших предков о мире.  

Кинематограф, видеоигры и иллюстрация пользуются этими технологиями, создавая детализированные версии мифических существ, придавая им форму, которая никогда не существовала, но всегда волновала воображение человечества. Искусственный интеллект также помогает изучать культурные аспекты русалочьего мифа, выявляя закономерности его возникновения и возможные природные объяснения, например, легенды, вдохновлённые видами морских млекопитающих.  

Русалки остаются в границах мифа, а искусственный интеллект, вдохновляя исследователей и художников, даёт им новую жизнь — не как доказательство, а как продолжение вековой загадки. Тайны океана остаются неизведанными, а образы из сказаний продолжают находить своё отражение в современных технологиях.

-

Не виноват был и я

Или

Огрызки компьютерного графика

Жидко-кристаллические паруса моей прежней памяти указывали мне на жизненный штиль. Я был серым инженерчиком, незаметной пешкой в вычислительной системе, где от моих решений зависели судьбы людей. Но тогда я этого не осознавал.

Ночью, в сумраке диспетчерской, я расчерчивал суточную шахматку машинного времени. Простые линии, простые числа, механический порядок в пульсирующем свете экрана. В тот момент я не думал, что кто-то получит судьбоносное назначение. Маринка—белокурая, пышнотелая программистка—получила ночное время для отладки. В полседьмого утра она вышла из здания на улице Фрунзе, 83, а через час её жизнь раскололась, как хрупкий кристалл.

Воскресное утро развернулось трагедией. В кинотеатре "Аврора" тень чужого насилия легла на её плечи. По полудню—гневное заявление. В милицию сорвался главный инженер и начальник машины. Вечер затянул их в следственный кабинет, районный суд, партийный райком. К завтрашнему дню нашли виновного—жениха Маринки. На третьи сутки их срочно поженили.

Свадебный пир в Вычислительном центре. Смех, тосты, непростые взгляды. А на следующий день молодого мужа уволокли в тюремные коридоры, и восемь лет спустя он вернулся—винокольный, с пробитым черепом. Маринка не выдержала, год ухаживала за ним, но потом сдала в интернат и уехала в Абхазию. А ночные смены для программистов отменили только в девяностых.

Я оставался на своём месте, снова и снова расчерчивая шахматку временных блоков. Моё имя мелькало в анализах министерских аналитиков, милицейских отчётах. Мне говорили: "Ты не виноват". А Маринка, при встрече в коридорах ВЦ Минэнергетики, только улыбалась. И это поражало меня больше всего.

-