Веле Штылвелд: Марсианские ракурсы
Ирина Диденко: "Молния победы", графика
Влюбленным на заметку:
даже самым солнечным днём,
даже самой кромешной ночью
улицу совместного Счастья
заметают поодиночке!
Протезное мелкодушье сегодня в цене, оттого и такие туфтовые сказки от полит-брехологов... Но всё равно никто не отменил жуйки мелкотемья корыстного на ТиВи. Жуем и по сих. А ведь новые времена требуют новых сказочников. Так будет всегда... За сказки брались многие в девяностые. Ваяли и шрайбили кирпичи... Да, черт подери! Если вы устали от повседневности – придумайте себе сказку!..
Но вот теперь хоть понятно, во что вляпались. В обычное окрестное плоскодушье...
Вечер. Те же мысли что и день, что едва, читай, что и неделю назад. Я хочу рассказать свои марсианские хроники. Но называть их хрониками нелепо – они уже ушли в историю литературы, в историю нФ-литературы, в истории фэнтези.
Правда, говорят, что именно на Марсе живут заблудшие в душе. Я этого не проверял. Но мне всегда казалось, что именно на Марс, вследствие различных обстоятельств и катаклизмов, отправилась душа моего отца-самоубийцы.
Доставила ее туда ракета Илона Маска, внутри которой, где-то там внизу расположился внутри огромного орбитального салона некий технический отсек, в котором на всякий случай хранились коробки с инструментами на самые непредвиденные случаи жизни человечество в космосе.
Вот так всегда – самого человечества в космосе ещё нет, а его инструментов там – тьма тмутараканская. Вот знать бы только, – зачем? Я часто задавался подобным вопросом, я часто недоумевал – отчего вдруг именно на Марсе среди всякой прочей подозрительности на предмет визуального поиска жизни – были найдены почти реальный в нашей земной жизни Алёшенька ростом в 12-15 см и сопровождающий его низкорослый циклопоподобный жук с очень маленькими и острыми к тому же словно кровавыми челюстями.
Я очень часто задавал себе и подобный вопрос: кто эти двое, пока в литературе земной сетевой и уфологической литературе не стали светиться факты о том, что инопланетный Алёшенька никто иной, как специалист, создающий из мусорных ошметков всяческих органических аминокислот те или иные породы Жуков, живущих почти в безвоздушном пространстве Марса, которые предназначены для того, чтобы быть ревнительными мусорщиками погибший планеты.
А теперь представьте, что реально есть некая давно разрушенная и погибшая в силу космических катаклизмов планета, и есть некие фильтры, через которые мы у себя на Земле видим её в красном цвете, хотя есть, наконец, синие и лиловые рассветы и закаты этой чудной планеты, по которой ползают полчища жуков-утилизаторов всего того, что выпадает на поверхность её каждые марсианские сутки, и есть, наконец, некий управитель этими жуками, создающий их из остатков и ошметков старых генетических кислот новых жуковидных существ, которые прежде где-то когда-то были богами, возможно даже людьми, но отчего-то разрушились, разметались разлетелись по огромным метагалактикам, и от них самих остались только воспоминания.
Одни воспоминания о том, что и эти существа прежде любили, творили и созидали, но затем просто поубивали друг дружку в доказательство своего галактического существования, и их больше не стало, – и они умерли, и они растворились во Вселенной, и они распались на отдельные аминокислоты, и только такой вот себе Алешенька сумел из-за этих частиц создать на Марсе полчища жуков ассенизаторов, которыми сам он не мог даже гордиться, поскольку не имел у себя в органоне вечной живой души.
Правда, и у него была палочка в том месте, где у иных божьих существ обычно жила душа, но у Алешеньки такая душа могла быть только съемною симкой, вынув которую, он снова мог снять и поставить взад, на прошлое место... Одним словом, поставил-вынул, и так до окончанья времен.
А усопший отец даже на вечно безмолвном Марсе чувствовал себя очевидно изгоем. Каждый раз я возвращаюсь к нему, когда хочу переосмыслить очередной этап прожитой жизни. Так поступают обычно многие дети вчерашних самоубийц. Я не спрашивал ни у кого из них, как они выбираются, выкручиваются, выверчиваются из тех или иных передряг, но передряги своего отца самого рождения сам я взял близко для себя в сердце. И эти передряги стали частью моего собственного эго. Без них я уже не смог бы развиваться как личность, как человек тренд, имеющий особые взгляды на окружающий мир...
Вот, скажем, сегодня. Да именно сегодня по работе мне пришлось отказаться с утра на центральном киевском вокзале, скорее на Привокзальной площади, у станции метро «Вокзальная». Это песня. Некогда в этом месте стояли экскурсионные лайнеры, обещавшие массу всяческих эмоций и возбуждение только от одной двухчасовой поездки по Киеву, особой экскурсионной поездки... Что-то сегодня подобной роскоши нет. Все автобусы едут в Дальнее зарубежье, увозя десятки тысяч украинцев с их Родины навсегда в гнилые заграничные пенаты, в которых для них нет ни места, не даже призрачных целей некого разумного существования. А они всё едут, и едут, и едут.
И вот что мне странно так показалось… Что это время переустановило некие маркеры, которые прежде по наивности мы называли флажками. Что-то перещёлкнуло это сирое непочтенное время в нас самих, и мы стали иными…
Прямо перед выходом из метро огромная биржа опущенных пьяных бродяг однодневок, которые часами ждут на работодателей разовых, грошовых... заработков, Но которые не будут спрашивать у этих не работяг, собственно могут ли они или смогли бы быть вовсе иными, будь более удобными нравы и времена…
Об этом работяги молчат, – ведь они не понарошку наслышаны о грязных вкусах этого века среди прочих беспортошных веков, а многие приехали сюда прямо из дому, оттого здесь и тусуются, или ещё как переминаются с ноги на ногу, в надежде прийти в себя, выдыхая при этом алкогольные пар, как загнанные холстомеры, как недолюди, недочеловеки, недосущества, способные хоть как-то за себя постоять.
Самому мне на предстоящую встречу рано. Но тут ко мне внезапно подлетает мужик, орущий во все пьяные легкие:
– Дядька, помоги, потому что этой ночью пропали и вещи, и сапоги!
– Сапоги пропали, что ли?
– Да, не сапоги у меня, берцы, и черная роба на мне же, и паспорт при мне. Просто всё остальное – кто-то этой ночью взял и украл… Это они, которые между нами не эти, всё нагло до утра украли... Всё, украли моё – где полиция? Кто мне поможет?!
– А не пойдешь ли, мил человек, ко мне в адъютанты? Я как раз собираю команду на Марс?
– А ты часом, дядя, не псих?
И это меня спрашивает он, сам словно из другого времени, в котором был трехэтажный забор, за который однажды черт занес и меня, уже не помню по какому пьяному поводу. Вот уж где Совок давал почувствовать неизбежную опустошенность в преддверие той страшной тюрьмы, из которой уже не выпустят никогда.
Теперь это Советское чудо-юдо куда-то пропало, оставив пьяным облапошенным заробитчанам особый местный фиг-вам без малейших возвращенных или хотя бы чуточку извращенных надежд.
Увы... полиции на Привокзальной площади нет. Зато есть какое-то внутреннее напряжение и брожение…
– А не выпить ли нам чайка?
Глаза у обескураженного бомжа округляются, но тут прямо из-за его спины слышится отчаянный голос:
– Чай цейлонский, липовый, асмодейский…
– От асмодейского не откажусь, – примирительно соглашается дядька. – А ехать ли нам далече?
– Да не очень, на Байконур. Он нынче ничей… А там космические корабли… Временно тоже ничьи. Вот подберем корабль повместительнее для экипажа на десять астронавтов и рванем прямо на Марс.
– А шмотки, баулы, жрачку где будем брать?
– Как где? В гуманитарном хабе Иллона Маска. Потому, что этот хаб для сирых мира сего. Ты ведь слышал лозунг: Нищие, убирайтесь на Марс?
– Ага…
– Вот и лады, ко времени уберёмся и о земле мало обетованной ничуть не затоскуем… Так что вот тебе дорожный абонемент, иди и переоденься по-человечески. Только чур, скафандра для поездке в поезде не одевать! Ведь езды предстоит на добрых десять деньков…
– До Марса?
– Нет, пока только до космодрома…
– Марс, хаб, Байконур. Смотри, очкарик, чтобы ты только не оказался жлобом. Я этого не люблю… И за такое у нас черепа ломают…
– Да уж, не из романтиков ты… Ну, да ладно… Потянет…
Комментариев нет:
Отправить комментарий