Андрей Беличенко: Сказ о Христе и Софии

Вера - это письмо.

А письмо - весь мир.

Вера в письмо - поэзия.

А вера в поэзию - религия.

Таково призвание поэта,

верующего в Софию и Христа.
Андрей Беличенко

Предисловие автора

Согласно семейной легенде я был зачат в келье бывшего мужского монастыря при соборе Софии Киевской. Я свято верил в это Чудо начиная с ранней юности, когда мне открыл сие мой горячо любимый папа, Валентин Михайлович Беличенко, в своё время главный архитектор Московского района города Киева (сейчас это часть Голосеевского). Хотя со временем оказалось что родился я всё же не там, а под Черепановой горой, на Димитровой (сейчас да и прежде Деловой) вера моя в моё избранничество в Софии не потускнела, а засияла новыми цветами. Я благоговейно собирал книги по русской софиологии, боготворил Александра Блока и Владимира Соловьёва, ранних немецких романтиков и всё в том же высоком Духе. Писать о Софии я  рискнул служа в Советской Армии, зимой 1980 года. Конечно, не умея слагать никакие стихи - стихи о столь немыслимой Сверхсущности у меня не могли сложиться априори. Тем не менее, к концу 1988 года у меня составился пухлый том моей Поэмы о Софии. Не долго думая я отнёс его в советское или около того Издательство "Дніпро" на Владимирской. И конечно получил оттуда официальный вежливый отказ. Я был молод и смел, и мой пыл остудил не вердикт редактора, а первое знакомство с поэзией своих ровесников - того же Соловьёва, только Сергея, Игоря Винова и ему подобных, чья вина была лишь в том, что они были и есть много меня даровитее. Это меня убило, я огорчился и умолк. Я разрывался между жаждой писать именно СВОЁ и сочинять именно СТИХИ или что-то похожее. Это меня раздвоило и расщепило. Писать стало неимоверно трудно. Я обратился к философии и начал корябать-гнать дисер в ин-те философии здесь же в Киеве. Писать академично я не мог и не могу даже сейчас, но мне нравилось с детства рассуждать и что-то изобретать и конструировать. Иногда я порывался кропать виршики, и чем короче они были тем им и всем было лучше. Наконец 8 ноября 2007 года я дерзнул вернуться к своей Поэме о Софии. Христа еще не было, хотя я Его тогда и полюбил - и это углубило мой душевный раскол на грани схизо-френии, рассечения ума. Из меня потекли реки метафор, и чем больнее мне было тем безумнее становились мои метафоры. Язык просто кровоточил ими, точа исподволь мой ум. Но лишь когда я нутром почуял, что пишется мне легче, когда я думаю не о стихах, когда я мыслю с помощью метафор, сочинять стало удивительно ЛЕГКО. Не скажу однако что просто - но всё же за девять лет я написал пять томов по 350 страниц своей Поэмы о Христе и Софии, как теперь она стала называться. 

Я начал своё Предисловие к ней так издалека чтобы стало понятна какова именно моя ИДЕЯ Христа и какова именно моя ИДЕЯ Софии. Христианство существует больше двух тысяч лет и испытало взлёты и падения и всё что можно было подумать и почувствовать о Христе и около уже продумано и прочувственно. Писать на такую высокую и ответственную тему просто банально страшно. И мне страшно по сю пору. Потому прошу прощения у тех простых христиан которые верят по простоте душевной и не замарачиваются заумью и не замарываются ересями. Я думаю об этом скоро 40 лет - но что это в сравнении с двумя тысячелетиями?! Я мал и я велик, я раб и я владетель своего Мира. Я не сочинил своего Христа, я не придумал еще одну ересь. Мне нужно было очень вновь ввести СВОЕГО как я сам Его понял Христа в наш безумно запутанный грязный мир. И я сделал это с помощью падшей Софии. Падшее держит Высшее. Подлежащее ставит Вертикаль. Вот и всё. Такова моя идея Поэмы.

Говорят что вера уходит из нашего мира. Христианнейшая Европа вытеснила Христа. Лозунг "Европа - это христианство" провозглашённый Новалисом, кумиром моей юности, теперь смешон. Напрасный смех, напрасный труд, ибо Европа сейчас и стала той самой падшей Софией, из которой как из гноя произрастёт вновь цветущее деревце Христа. Пусть Европа, став ироничной, скоро будет носить индейские ирокезы не только  на молодёжных тусовках. Для неё важно быть "вечной молодой". Для Христа - быть вечным. А меня в этом всём волнуют лишь Бездны, и для ведра с верёвкой не так важно откуда черпать кристальную Истину - из Христа или Будды, из дыры или из полыньи. Главное только самому туда не свалиться. Вот зачем надо верить в то что делаешь. Моя вера не скуксилась, мои боги не затёрлись. Не знаю, верую ли я или нет, ибо само определение веры необъятнее чем в то во что она смеет верить. Для меня вера - это Письмо. Спасибо Христу за то что Он научил меня этому, вложив перо в слабую руку, которая сдвинула МИРЫ )))

Андрей Беличенко

13.01.2017

Верхняя Чоколовка

*     *     *

Часть 1 | Не отмщённый

1.1

крадучись выхожу и на улицу как вор

сегодня меня может запеленговать любой дурак

и связать обетами – любить и ненавидеть

всегда ведь просто так, а сложнее жизни

только тень ее на Овидии, перечитал свои

а ресницы – пересчитал, очень квалифицированно

но сейчас это всё так бесконечно далеко от меня )))

видимо, не так уж важно и видеть

после того, как я отрыл и переоткрыл Цвет

и изобрёл Фокус, о коих тут ни пером не повёл

ни шёпотом не сказал, я вышел на пустые пространства

мысли, и вся традиция полетела в тартарары, где ей и место

но какого вора – подскажите – сие удивит сильнее

чем полицейский вместо беззащитного ювелирного?

вокруг лежал мой злой и нечаянный Дар

бесконечное Время и невиданное Пространство

и я вспоминал картины Костецкого-младшего

а от старых мастеров только совесть подтёкшая

как потолки в их засиженных трудами-клопами

конурах, словно ангелы на них там описывались – я

резко сменил весь антураж, и вывалился из мира

где дохлые кошки бродили по душам

как дни окаянные, я отдал все наследства и томы

жёнам своим и детям, не доискиваясь, кто там

рождённый из них, а кто так и не родился

БЕРИТЕ!!! я выхожу из игры, дабы совершить

историческое открытье, пусть в лоб разобью

лепёшки бомбейские, но даже тире́ моё

в ти́ре ново-английском бомбой раскалится

и воссияет, пусть и не воскреснув над Пятницей

прошлое такое громадное, как громкий крик

на которое не хочется оборачиваться и глядеть

ни зигизицею, ни селезнем – прочь! скройся

из глаз, я тебя не видел и не знаю… а волны

как стеклянные дома в новом районе Гагр

улыбаются солнцу славян, как два белых Гагарина

и я говорю своё ДА никому, нету уже у любви моей

ни любви, ни имени, рослый и кряжистый

выхожу вовне, как Лайк в открытый люк

до неприличия космоса растраченного

пусть нету тебя уже нигде, это к добру, что и ты

сгинула навечно, как павшая от невыносимой Любви

я не твой муж – и таких же, как ты, маловерных

и малознакомых, а всех вас головная боль

для которой все мысли – перлы… но по́лно!

ближе к январю ухожу от вас любых перепорченных

собой же в нечаянный миг – первым! собирался

недолго, Валюше оставил Архив, ноутбук подарил

Шостакам, а ключи выбросил с моста Влюблённых

откуда думал в юности прыгать и сам, но видать

не допрыгнул – и ладно, живу как перееденный

долго ли коротко я сел на первый же свободный корабль

и отправился в кругосветное плаванье, как Гроб

Господень, начинался туман, из иллюминатора

каюты сочилась вода, словно сам Океан рвался

ко мне в постель без просыпа, по утрам писал

к полудню поднимался покушать с командой

мне придумали должность термометра бортового

ибо на судне все при делах, если не при деньгах

и никчемных тут не кормят просто так, хотя

слава Богу и не выбрасывают ))) в ответ на читателей

«пока» приглашаю странствовать по литературным

волнам или мосткам, а статьи, конечно, шлите ВСЕ

что до остракизма, то я знаком с ним со школы

можете себе представить, каково этим животным

читать про себя такое – но чудо: короста

облепив моё умное тело, прикрыла его как щитом

водонепроводным, тексты – мои жабры

я дышу, как хочу, а писал и пишу, в основном, в стол

и каждую рассылку считаю публикацией

НЕ СДАВАЙТЕСЬ !!! а наяву ведь с каждым придётся

разговаривать, что-то объяснять, защищать

ссылаясь на возраст и прочие болезни, а как бы еще

согреваться от других, кому всё это, хоть вешайся

неинтересно… между тем мы прошли сквозь Крым

и двинули в открытое море чёрное, как чернила

слепых, пишущих каждый день по воздуху

свои закаты и монеты-мониста, ныряльщиком

за жемчугом бултыхаюсь грузиком, проглоченным

Рыбой-Кит, кота вспоминаю, конечно, Чамика

если бы мне, хотя б на секунду, стать другим

и не ждать от себя чего-то такого уж неимоверного!

полно-те… у Задига всегда найдётся пускай один

задвиг, чтобы откупорить дыру даже в небесном

коварстве, и мыслю тогда – видно, Бог Сам попустил

мне измыслить Его в человеческой Маске… приходят

на ум и светлые дни, школьно-университетские

робко-ученические с жаркой верой и жгучим протестом

хочется укромности, замкнутости и оседлости – но где

уместить моё распятое Сердце???

1.2

да, у меня уже нету времени, не осталось

зато пространства сколько угодно, ибо и моё

собственное тело занимает хоть какое-то

если не вес, то место… пятна крови скрыли и мои

уже шрамы, только чужое оставляет следы

я извергаю из себя свою Родину как одержимый

можно ли лишить в результате аборта жизни

самого себя? – души, так точно… но мы

все мы, пережившие кораблекрушение, как

Иоанн Богослов свой Апокалипсис, из соски

море вселенных сосём, и не подозревая о том

что кто-то из них так и не родился, чудны

дела Твои, Господи! а мысли мои, тем более

не дал ли Ты мне Свои, что себя как чужого

понимаю? нет, родная, в январе ничего

замечательного, просто начинается мировая война

но это все и так без меня знают – а что без меня

это уж точно, здесь в скорлупке длиной

в ямайскую стометровку или стометровку

крещатицкую не с кем толком и разговаривать

каждый атом ценнее швейцарских часов

или тех, проведенных вдвоём, как хорошо

вспоминать о чужеродном и видеть во сне своего

дорогого одноглазого белого мишку, век прожит

в душе копейки, сломанные копья сторожат

детей их же сломанными лыжами, не соскользнуть

даже бретелькой по плечу, загорелом от блеска

нет, и я не блещу, беснуюсь ночами, вечером

беседую с метеорологом, моим шефом, на всякие

замысловатые темы, он заменяет всю науку

с музыкой, ибо играет на губной гармошке Баха

которого и все вы помните из середины тома

пятого – как это отсюда далеко! корабль дураков

скользит по шарикоподшипникам черепах

и вымерших ящеров, это называется «следовать

по курсу», в карманах лишь песни моих финансов

свистят на все лады, а так много воды, как и в Поэме

сей не сей, лабуда вырастит густо… можно ли счесть

сваренный мной в электрокамине суп «супом как таковым»

если понимать гастрономию по-философски? демон

тут как тут, словно его растворили не воздухе, а в круговом

пространстве, стояние на якоре, как и в быту, отнимает

больше времени, чем езда к цыганам, неплохо бы…

союзные войска разбили свой же флот, а мои волосы

отросли на полмиллиметра, в одних ли и тех же

единицах я измеряю горе и ум от него, ведь они

близнецы-братья? память сама удалила сказанное

и не сказанное о Софии, как будто она могла бы сама

всё это мне сообщить, разделяя моё вселенского

одиночество, какое, как его ни кляни, меня же и питает

как музыка, пусть я ее и ненавижу и пишу под скрежет

свой зубовный, волны приходят, как радионовости

ведомые ветром, обычно по четвергам кок читает

свой роман, такой же необъятный, как море, которого

мы, кажется, никогда не исчерпаем своей столовой

ложкой, чтение играет центральную роль в нашем

сером общежитии, не различимом с водой, серой

даже на солнце, как хорошо, что с нами плывут и мыши )))

а так тоска смертная – а мне легко, и пишется как никогда

даже в любовном прессе…

в бреду мне чудится, что мы мост без быков и река

без берегов, что на обоих континентах-контентах цивилизация

цивилизованно погибла, и осталось от неё всего ничего

моя поэмка да романец кока, бурный штиль запер нас

в Дарданеллах, видел нос Айя Софии, как у загорающего

долгоносика на солнце, да и сам уже потемнел, как от

времени краник медный самоваровский, молодые деньги

долго не задерживаются в руках, как и молодые жёны

чьи одинаковые отверстия больше напоминают ниппель

чем самый ниппель, только и я уже не байкасил

жду, когда офис выделит красным, чуть погодя, верно

выделил… траурная музыка кассовой классики отскакивает

от нашего борта, как бутылка кораблеспукательного

шампанского, шипит волна, а я качаюсь между временем

и его постоянством, рост мой почти километр, можно

развернуть шлангом до причала немеряного, заходить

уже некуда, да и солнцу тож, не с моим лицом просить

у камней смысла величиной с чамикову котлету, допускаю

что будь мы подводной лодкой, то держали бы нос

как барышня манжету, круглые арбузы крутят ночи-дни

винтом, меняются только склянки на столах и их содержимое

которому еще дальше до цели, чем его питейщикам

в конце концов, радиация атомных бомб не слишком

понизила уровень кислорода в ксениях поэта Квазимодо

рыбка большая и малая ловится с камбуза нехило

а, впрочем, странно путешествовать вокруг мира хоть

за 80 дней, хоть за 80 тысяч, которого давно нету

не заметили? берег-привидение, деревья напоминают

затонувшие мачты, моё воображение стало маринистом

почище Айвазовского, а небо уже Икаром падает

1.3

и грустно грустить с Бахом под его Сарабанду, скоро

кончится электричество, включенное еще Савелием

Крамаровым, но так и быть – ведь и электрону нет покоя

там, где ядро неисчерпаемей атома… я думал, ночь

сгорит первой, что моя вина пресуществится в вино

а пока поглощал свои блюда, нечто среднее между

мочой и мочалкой, нельзя забывать, что мы стали

неприкасаемым плавучим островком, и земля нас

отвергала, а небо принимало лишь наши мёртвые души

а в живых отчаяние напивалось до смерти воды

этой Стиксовой, будто шарику Стоксовому лететь

в родильной смеси осмосом, чтобы спасти

эти самые души, надобно выпить весь Океан, только тут

качаясь, как валенок, понимаешь, что грех не Адама

а лично МОЙ, и его не разбавишь во тьме

злой сложностью, но знать, что у подлости под луной

всего один закон – мой собственный, одни лишь

яблочные семечки, как глаза у инопланетянина

это неприятно и откровенно – страшно! как

парню догадываться о парне у его невесты

двоюсь и я, совсем как отражение в месяце той

незримой части, не спрятаться в былом, когда же

землянин умирает на Луне, он автоматически

становится лунатиком, ничего не стоит прийти

в гости, а после спросить в лоб – «когда

это всё кончится???», ах, да коли бы не вина

я даже на корабле тут прозябал, как в вакууме

а так в совести всегда есть Другой, есть с кем

поговорить серьёзно… и даже Мрак

сияет тьмой, как маяка факелы

последняя слезинка убивает слона, как пуля

в русской рулетке – первая она же единственная

когда вроде бы нечему уже даже во снах существовать

и земля мира за шоломенем скрылася, находит

такая печаль, что кажется, всё бы воссоздал для того

лишь, чтобы оплакать… дождинки прошивают

книгохранилища сентября, будто потоки нейтрино

свинцы многотонные, как себя ни кляни

и в поганой душе кошки скребутся – значит

живые они, живые… мы тоже как-то лавировали

между друзьями и врагами, я что-то говорил

чувствуя, что говорит кто-то другой за меня

конечно, я не стал больше знать глубины

человечьи, да уже и равнин достаточно

обычно я гулял вдоль каната после обеда

потому что не завтракал со всеми, еды

поджимали губы блюда, пока огромы

расширяли скулы, всё прекрасно лопая

температура вела себя вполне достойно

и низко не падала… чем меньше на суше

оставалось людей, тем вода поднималась

всё выше, до самого Облака, каждому

смертному известно, когда он вот и пылинки

не сдюжит, даже кашель собственный, и

когда заменит-подменит Атланта на его посту

чтобы подержать старушку Гею сердцем

расширившимся после инфаркта обширного

и я больше видел более, чем знал, что дни отпущенные

проходят мимо, как мамины поцелуи, забывчивые

скупые, осенние, механически пальцы искали

в радио-интернете песни Гарика Кричевского

и вполне могли бы выдержать не одно

перстней брачное объятие, выходили же

во двор голые, Карина гонялась косолапо

за младшей сестрой, скручивала и сажала

в карцер, детей вряд ли найдётся в свой срок

хоть у одной – пока я где-то матросил и плавал

разрешения у своих дев не спрашивая

душно становилось от жара, накатывавшегося

волной, как стыд у человечка маленького, горы

лишних вод переходили меня вброд, если учесть

что я ходил по дну как царь Морской и все переводы

на мой счёт или опаздывали, или приходили к другой

как будто я был переполнен и ни в чём не нуждался

в принципе, да… мало что нужно конечному, ибо

мало что ему и поможет, спасёт тем более, таблетки

это табельное оружие сыреет в выходной, и перед

самым окончанием заряда всех поголовно прощаешь

забывая, что сам же виноват в былом, а что в думах

так это и не в мочь дольше… не с кем разделить самое

главное на земле сокровище – себя, но тут

над водой и под сиро так, так сорно… ждал чего-то

неимоверного, вместо слушаю швейцарское радио

приглушённо пенсионное, титаны землю сожгли

только с титанидом Океаном не совладали, каменные

сколько надо морей для воды, чтобы снова землю

восславить засухой? прислушиваюсь к стуку атомов

в ушные раковины, а в саду только яблони

бесплодные мироточат слезами, словно это я

после смерти мамы просыпаюсь, и ощущаю

1.4

пустым животом, что еще наполняюсь, расправляюсь

справлюсь ли??? чайки насосались чаем и молчат

защиты ждать не от кого, вижу самому мне их

надо укрывать под тощим от бессонниц одеялком

а на груди крестик остыл, как ожерелье мамино

где-то под вечер капитан всех собрал и объявил

чтобы мы, кто остался живым, разбегались

вместе со своими мышами-тараканами, вместо

кругосветки вышла подсветка, было темно

как в совести повесившегося, я обнял кока

руку шефу не пожал, ибо знал, что она никогда

и до этого не сгибалась – и шагнул в Никуда, шатаясь

люди не злы – но добра не видели, а потому не знают

как с собой обойтись правильно, ведь болеть

тоже надо уметь, и даже искусство – умирание

у известной черты больны все – ибо чего же иначе

все и умирают? я никогда не чувствовал себя капитаном

своей судьбы, но, видно, и эгоисты ошибаются…

только и услышал, как огромный контейнеровоз

за спиной испарился, как роса на даче со скатерти

и я отныне не жил, а витал, как виртуал, в своей дырявой

памяти, вот вроде бы и всё – не о чём писать

вода поссорилась с землёй, и восстал брат на брата

тут, в этой безысходности сплошной, спасением

та самая подмена оказалась… я вновь ощутил, что

живой лишь в том, что навсегда другим стал догадываться

это Христос из тех же атомов круизный лайнер воссоздал

и меня в нём поставил заместителем капитана дальнего

плавания, я был рад стать заместителем чего угодно

ведь тень леса мудреет от древес незнания

ваш Свет согревает меня, безмерные волны-друзья

наполняя душу парусами полуослепших от соли

и слезы долгих и дальних странствий, я начал том с нуля

не имея о пути никаких толковых знаний

это история без значений и почти без означаемых

мной движет Воронки пустота, в центре которой был

когда-то мир, ушедший вместе с мамой (((

и мнится мне – Вы его ЗАМЕНЯЕТЕ

спасибо, Друг )))) без тех, кто отвечает на мои

письма, я бы никогда не понял тех, кто их

разве что лишь читает… я подобен египетским

богам, прячущим свой язык в камень

с шифром языка, отваливающимся изо рта

как хвост у ящерицы, пускай – минуты убегают

мыть ноги векам, я пойду, как Христос по водам

собирая для мамы вечной Лилии, вот и

девятый вал… иррациональный, такой себе

интеграл чисел Фибоначчи, хитроумных

именно в сложении, я накопил за жизнь

столько богатств, что они сами стали богами

как дети шалые, несутся мгновенья, становясь

пространствами, я очутился на ладье

размером с льдину стадиона пятиэтажного

прямо за бортом обрывался мир – и там

на дне дней плавала в гробу своём моя

кроткая мама, бездны ласкали ее

и давали ее любимый липовый чай

и молоко с мёдом, я предчувствовал, что на все

завихрения Тьмы именно отсутствие Света

острее светит глаза тёмного, было еще, конечно

очень не по себе, но уже начиналось Будущее

всего одного – ОДНОГО! – слова хватило бы

чтобы прекратить мои страдания, но я так и не

сказал его – УХОДИ!!! хотя какая вам разница?

то ли слово, или иное, важно ли знать

что думаешь именно то, о чём мыслишь? потом

я сидел, закрывшись у себя в каюте-кунсткамере

и говорил кому-то никому в себе или не в себе

какая чушь! невозможная, как спаривание

какое второе отличие между сухогрузом

и лайнером? две тарелки с ухой, или ложками

в ухе (океане, то бишь), только не сваренной

и Океан больше не стучался мне в окно, как пьяный

почтальон, но заходил интеллигентно, как старый друг

в спа мироздание, да я и не то чтобы очень…

спал как младенец вне очереди, где мировая война

то гасла, то разъярялась, было неосторожно влажно

что в таком количестве воды почему-то весьма удивляло

 я чувствовал себя то воронкой, то воронком

и сердце моё кружилось надо мной Вороном

и шарахалось от очередного Nevermore

как чёрт от ладана, если я их не спутал часом

а на месте хрустального гроба со Спящей Красавицей

мог пятиться и Гроб Христовый в пещерной пасти

и все градусники были полны Крови Его, вымеряя

расстояние между верой и абсурдом, чуваки выбирали, э…

третье из грязной власти, и мы кружились спутником вокруг

чёрной дыры Памяти, не чуя под ногами не то, что страны

но и своих странностей… нехватка Бога компенсировалась

чёртом, как дефицит неба – воздухом

(продолжение следует)