Веле Штылвелд: Просто я увлечен игрой

Веле Штылвелд: Просто я увлечен игрой

Ирина Диденко: "Двое", графика

Этой весной женщины выразительно рыжи. Накал их причесок зашкаливает, воспламеняет… Мальчик-стажер с бронзовым бейджем вышел из отделения банка со своей рыжеволосой наставницей. Покурить…

Делай как я, словно бы говорила живущая в наставнице рыжая бестия, – делай как я, делай как я… И затягивается в апрель откровенным мартовским сквознячком… Мелкая рябь снежных луж стремиться в уличный водосток, пытаясь сорвать небрежно наброшенную на плечи рыжеволосой наставницы шубу и недорогой неброской синтетики, под которой зябко скрывается нарочитая прокуренность последней зимней снежинки… 

Не делай как я, дружок, сослужи мне службу, обогрей и обласкай меня, приюти в сердце своём и выровняй слабый тревожный пульс безверия и вчерашней мартовской неудачи… А я тебя за это прикручу к апрелю рыжими завитушками внезапного счастья, недолгого, как вся эта капель-канитель… Динь-дон, на день, на два – пастель, на три постель… И снова тень… Затяжкой – ночь и снова врознь…

Мальчик-стажер с бронзовым бейджем чуток… Он и не курит, а только прикуривает от неустроенности молодой кураторши тонким окоёмом заиндевевших губ недавнего девственника… Затяжки плен на целый день…

-.

Ротовые полости сжались до бездушья – 

ими переполнены сказок благодушье...

ветераны скалятся пулеметных рот:

этот мир окрасится в красный живород...

Этот мир окраситься в тощие борщи,

с чертом кум кумасится – ангелов не жди.

Под плащами Аспида вата телогреечек,

прошлых лет напраслина в пенье канареечек...

Кенар канареечку долбит на скаку,

в рот забив как семечку страшных лет рагу.

В этом обезмолвленном мире сущий ад –

дьяволом дозволены здесь огонь и град.

Ротовые полости залиты свинцом,

кто вопил о горестях – трупным стал лицом...

-.

Мы еще не приняли в себе то, что повторять не больно сможем –

будто бы застряли на меже, где уже друг другу не поможем!

Шли вчера в единожды одном строю против ведомой наруги,

А сегодня снова окаём  нас вбирает в круги Кали юги.

Каждый мир проводит под себя кругом, где убиты побратимы,

не хватает более огня для одной уставшей Украины.

В каждый мир привнесен каганец, вроде и пылает на беспечье,

но уже вздыхают даже те, кто не жил вчера по-человечьи.

Все устали от былых прорух. Новые – принять или развеять.

На могилах вырос горький лук, время его выжмет и просеет.

И посеет скорбная молва, мол, Майдан и тот ушел в былины,

а страна порою не права, если зреют в памяти руины...

Мы того не приняли в себе, в чем не допридумали заботы

о любви к Отчизне и себе соразмерно боли рвутся ноты...

-.

Кричать привластные дзыбао на истероидных тонах

способны пришлые шалавы, и те за бабки, не за страх.

И жить на гребанных аккордах уже не станет шантрапа,

поскольку жизнь, хоть вьёт верёвку и давит душу в потроха,

и нас проводит Кали югой, и в нас отчаянно горчит,

но мы,  в доверии друг к другу, способны праведно прожить.

Превоплотиться в боль и память, переиначится в мечты,

в которых радость счастье плавит в сиюминутные черты.

И нас лишает дара речи внезапно вспыхнувший аркан,

где пляшут дни по-человечьи веселый праздничный канкан.

Шалман в канкане, рок в стакане, а ты за ниточку держись –

за то, что даже и в нирване неотторжимо – это Жизнь

-.

Залить в целлулоид 

оттиск экстаза 

жизнь не способна,

Стареем, зараза...

-.

Вышибаю дух бутылки,

пробки нюх…

Обретаю – подзатыльник,

сердца стук...

Контур храмовых предместий

предначертаны на миг:

предсказаний, пред известий,

пред надежд и пред обид...

Предвкушая предусилье, 

предваряя беспредел, 

я в бреду с предупрежденьем:

предуспел – на передел...

страх, как видно, пропердел...

вышел страх, и нету мочи

умотаться за кордон,

хоть и мрачные там ночи, 

а что дни – сплошной кондом

в той кондоме как в гондоле

прозябаю день за днем:

предусилье вновь на воле,

но страна пошла на слом.

Всюду строятся бараки

чин по чину – для рабов

всей Европой разно-всяко

загоняют мужиков...

Тьма потемкинских усилий,

посмотрел, душа болит.

нам помочь они решили

жить в бараках без обид...

В Буче новые бараки,

да куда не погляди...

сероблочные клоаки

под зудёжь рулят делки....

Воровато, цепко, сыто,

прихватив на раз беду,

строят новое корыто

для плебеев, мать твою…

И подобных новостроек

в Украине до хрена:

вороватое сословье

строит жизнь под пахана

Хоть это надо не петь, а знать, что послевоенные клопиные бараки будут... лет эдак на тридцать...

Я игрой налитой в Багор! – Ручемашец седой игрой.

Ты мне просто не промолчи – я и Мао, и Чанкайши...

Вот мы снова с тобой в страст+и – ты лишь только не отпусти,

И порынем мы в бездну лет, я и Мао, а прочих – нет.

Чанкайши растерял форзац, что не Книга, то в ней Абзац! 

Предыхая былые сны, я – и Мао, и Чанкайши...

Ощущаю оргазм, отпад... Я и Мао – души распад,

Чанкайши взуть меня готов, только сам мужик литой...

Если только не мучат вши, я есть Мао, ты – Чанкайши!

-.

Существуют, ребята,

Самаритяне,

МаАвитянки, 

Галаты,

Фарисеи и прочие

Истории разнорабочие,

Существует тринадцать племен

И единый Моисеев закон.

Сам он не египтянин,

Ибо побил МаАВитянок,

А ведь они сексуально 

роскошно

Могли извести не народ,

А памяти горькой скрижали,

Но Моисей прежде других

Именно их повелел 

побить на смерть

Камнями...

Дикий народ

Дикие нравы

Первыми

Погибали

Шалавы..

-.