Виктор Душко: Варавва – последний ученик Христа, продолжение 6

Сирия, близ Антиохии. Лагерь XVI легиона. 14 год от Р.Х.

– Бей, сын собаки! Бей, тебе говорят! – центурион Корнелий Руф орал прямо в лицо щуплому новобранцу. Больше двух сотен легионеров стояли друг перед другом с тяжелыми, тяжелее штатного гладия, деревянными учебными мечами. С шести «по римскому времени», прервавшись только один раз для короткой передышки, новобранцы в составе двух манипул под нещадно палящим сирийским солнцем занимались на плацу тактической подготовкой.

Сначала была подготовка строевая, которая заключалась в том, чтобы научить новобранцев моментально заполнять бреши, буде они образуются во время боя в когорте, под оглушительные звуки военного оркестра. Музыкантам на солнце было так же тяжело, как и пехотинцам – флейтисты и букциналы с надетыми на рот кожаными повязками с отверстием, изо всех сил дули в свои трубы; барабанщики, обливаясь потом, стучали, отбивая ритм, в свои скабиллумы и тимпаны; легионеры, поднимая клубы пыли, ходили колоннами, разворачивались в когорты, строились «черепахой».

Темно-красные туники новобранцев, еще не выгоревшие на солнце, мокрые от солдатского пота, сковывали движения, отнимая последние силы, но никто из них не обращал на свою одежду никакого внимания. Три дня назад этот страшный человек, центурион Корнелий Руф, на вечернем построении сказал, что на занятиях он не увидел должного усердия, и поэтому все будут наказаны. На слово «все» никто из новобранцев не обратил внимания, наоборот, все обратили внимание на слово «наказаны».

А наказание центурион назначил самое массовое – децимацию. Из обеих манипул в провинившиеся был выбран каждый десятый и оставшиеся, образовав коридор, отстегали этих несчастных розгами. Новобранцы не знали, да и знать не могли, что децимация была неизбежной – центуриону необходимо было показать «этим молокососам», кто для них теперь отец, мать и воинский начальник. Одному из попавших под децимацию новобранцев «повезло» – он все еще был в лазарете. Теперь центурион выбрал самого слабого и не самого виноватого для очередного «воспитания», и остальные новобранцы со страхом ожидали развязки.

– Ты что, язык проглотил?! Отвечай! – не унимался центурион Руф. – Боги! Что за пополнение?! Клянусь Марсом-воителем! В жизни не видал таких баранов!

Солдат молчал. Даже не сделав шага вперед, центурион отвесил новобранцу затрещину, от которой тот покатился по земле.

– Ну, чего встали!? Продолжать! – и мечи снова с глухим стуком опустились на подставленные щиты. Учеба продолжалась.

Жестокость центуриона была больше показной, для дела. Сам он во время занятий внимательно следил за тем, чтобы его солдаты не свалились в обморок. Сверкающие кассисы на головах легионеров притягивали солнце и, по-хорошему, на эти занятия можно было бы надеть кожаные шлемы, но такое послабление будет потом. Пока что максимум неудобств и лишений – все как в бою!

С самого утра ни у кого из них, в том числе и у самого Корнелия Руфа, во рту крошки не было. Во время перерыва он приказал выдать легионерам по квартарию уксуса – дешевого кислого вина, что входило в рацион пехотинца. Положенные сало и хлеб его подчиненные получат только после занятий – паек нужно заслужить. Именно это центурион должен был вбить в головы своим солдатам. Центурион Корнелий Руф в легионах служил уже девятнадцатый год и, отвешивая затрещины, хорошо знал, чего он добивается.

Новобранец поднялся, стал в стойку, и по команде центуриона ударил мечом. Центурион Руф подставил щит, отражая удар.

– Еще! – приказал он. Удар.

– Еще!

Удар.

– Еще!

Удар.

– Плохо! Вот как надо! – и обрушил на голову новобранца удар такой силы, что подставленный щит загудел как тимпан, а солдат, выронив оружие, упал на землю.

– Все видели? – повернулся центурион к легионерам. – Клянусь Юпитером, я сделаю из вас настоящих римских легионеров! Это говорю вам я – Корнелий Сульпий Руф! А теперь покажите, что вы меня поняли! К бою! – и глухие удары мечей о щиты возобновились с новой силой. Центурион пошел вдоль ряда дерущихся, внимательно наблюдая за новобранцами.

*  *  *

В лагерь XVI легиона Корнелий Руф и новобранцы прибыли почти одновременно. Сначала из V легиона, что был расквартирован в Южной Германии на Рейне, прибыл центурион, а через несколько дней – этот сброд, мобилизованный в римских провинциях.

В Сирию центурион Корнелий Руф попал против своей воли. Его история… да, собственно, и не было никакой истории Корнелия Руфа – была очередная страница борьбы за власть, которая часто случается там, где люди с оружием играют значительную роль в системе государственной власти.

В германских легионах вот уже полгода не выплачивали жалование. Причина была объективной: многочисленные завоевательные походы по захвату новых провинций для Рима требовали увеличения вооруженных сил, а римская казна наполнялась не так быстро, как хотелось бы римскому сенату.

Принцип добровольного комплектования легионов был забыт, по всем территориям Рима была объявлена мобилизация юношей от семнадцати до двадцати лет. А денег на войну катастрофически не хватало. Покоренные провинции ожидаемых доходов не принесли. Увеличенное до максимума римское войско роптало, и вот-вот должно было где-то «прорвать». «Рвануло» на Рейне в германских легионах.

Эти легионы были самыми боеспособными частями римской армии. Высокой боеготовности требовала ежедневная оперативная обстановка. Германские легионы постоянно воевали с воинственными галльскими племенами.

Они же и выступили первыми против Рима, крикнув принцепсом Германика, трибуна германских легионов, который пообещал справедливого отношения к «защитникам Рима». Вскоре к ним присоединились и легионы Паннонии. Мятеж разрастался. В штабе Германика уже планировали поход на Рим, когда на Рейн прибыл Друз, сын императора Тиберия, принцепса Римской империи.

Император Тиберий не был профессиональным военным, он был правой рукой Октавиана Августа, своего патрона, и хорошо умел решать проблемы путем переговоров. Друз и должен был на месте разобраться, чего хотят восставшие легионы и как эту проблему можно решить, не проливая римскую кровь. Но миссия Друза провалилась в самом начале – его убили, не дав сказать и слова. Убили так, как убивали всех врагов Рима – быстро, профессионально и без объяснений.

Правильно поступили с Друзом или нет – не центурионова ума дело. Корнелий Руф добровольцем пошел служить в легионы на двадцать лет. И вот уже восемнадцать из них он честно мерил двойными римскими шагами милю за милей, не уклоняясь от сражений, добывая славу для Рима и новые территории для империи.

Он хорошо знал, ради чего служит: земля с рабами после выхода в отставку в одной из завоеванных провинций, и внушительных размеров сумка с сестерциями на обзаведение. Через год ему будет сорок – еще не поздно завести семью, детишек. А там можно и о гладиаторской школе подумать – опыт, какой-никакой, есть.

В ожидании спокойной жизни после окончания службы, Корнелий Руф не встревал ни в какие мятежи и заговоры, он добросовестно выполнял условия контракта, и жезл центуриона был тому подтверждением. На примере старших товарищей Корнелий Руф видел, что Рим держит свое слово, а раз так, то и он сдержит свое.

После убийства Друза в Германию пришли три когорты преторианцев. Бунтовщики поняли – пришла расплата. Понял это и Корнелий Руф, но был спокоен: его центурия во все время мятежа оставалась в казармах и выполняла приказы трибуна легиона, оставаясь верной Риму. Тем более он удивился, когда однажды вечером его вызвали к префекту первой когорты. Его когорты. Еще больше центурион Руф удивился причине вызова: ему вручили приказ немедленно отправляться в Сирию, в лагерь XVI легиона. Центурию приказано было сдать своему легату.

Руф был не просто удивлен, он был обижен. Центурион рассчитывал дослужить здесь, на Рейне. Здесь же получить землю и здесь провести остаток своих дней. Но в Риме выполнялись и не такие приказы. Когда император решал, что кто-то из подданных должен покончить жизнь самоубийством, такое решение принцепса выполняли даже патриции. А на беспрекословном исполнении приказов римская армия стоит, как здание на гранитном фундаменте. Именно поэтому центурион Корнелий Руф оказался в Сирии.

Рим. 14 год от Р.Х

Законы Рима давали отцу абсолютную власть над всем своим семейством: женой, детьми и рабами. Отец, как глава фамилии, отвечал перед Римом за каждого из них и он же был для них истиной и судом последней инстанции. Власть принцепса заканчивалась для его домочадцев на пороге его дома.

Для того, чтобы завладеть имуществом и домом любого из своих недоброжелателей, принцепсу достаточно было обезглавить этот дом. Вместе с падением главы семейства прекращалось и право владения.

Права отца римского семейства простирались так далеко, что в отдельных случаях он мог приказать или собственноручно убить любого из своих домочадцев. Абсолютно безнаказанно.

Зная все это, Назоник не ждал ничего хорошего от визита к отцу. О том, чтобы не идти и речи быть не могло. Просьба отца заглянуть к нему в ларарий, почтительно переданная управляющим, была на самом деле приказом. И хотя Гней Лукиний не считал себя ни в чем виноватым – ноги в ларарий не несли.

Еще только услышав о приглашении отца, в голове Гнея Лукиния заворочалось подозрение: с чего бы это он понадобился старому мошеннику? Уж не к своей конторе он надумал привязать своего несчастного сына? От подобной мысли молодого Назоника передернуло: считать какие-нибудь тюки с папирусом или что там еще? Считать кому, ему – сыну сенатора?

Назоник представил себя в конторе отца среди тюков… ничего более нелепого нельзя было придумать. Он даже улыбнулся. Так, улыбаясь своим мыслям, Назоник и вошел в ларарий.

Назон, увидев улыбку на лице сына, рассвирепел. Он вдруг ясно, как наяву, увидел жизнь своего отпрыска. Траты, которые эту жизнь сопровождали, Назону были известны, и не они были причиной его раздражения. В конце концов, деньги – это всего лишь деньги.

Марк Лукиний вынужден был признать, что его сын живет как презренный комедиант – ни за что и ни за кого не отвечая. Утром просыпается только для того, чтобы к вечеру снова напиться до скотского состояния. И так изо дня в день.

Сам Марк Лукиний пил умеренно. Не то, чтобы он был противником вина. Совсем нет. Отдать должное хорошему вину Назон все еще был в состоянии. Хвала богам! Но дело Марка Лукиния Назона, всадника, сенатора, и его политические амбиции, которые были продолжением его дела, не оставляли Назону ни времени, ни сил для поклонения богу виноделия.

Свое время Назон делил между Палатином и Велабром. И если на Палатин в курию он шел по необходимости, то на Велабр, где были расположены его конторы, ноги несли его сами. Велабр требовал от Назона ежедневных управленческих решений – того, что Назон умел делать и делал с удовольствием, а время, потраченное на Палатинском холме, давало возможность принимать правильные решения.

Дом, контора и Сенат – именно в такой последовательности – вот те три центра приложения сил и энергии Марка Назона, которые его полностью устраивали, и которые он не собирался, по крайней мере, в обозримом будущем на что-либо менять. Была еще и вилла в десяти стадиях от Рима, но Марк Лукиний там почти не бывал: не было нужды. Дом, Велабр и Сенат поглощали все его внимание и удовлетворяли всем его запросам.

Такая жизнь Марку Лукинию не то, чтобы нравилась – просто другой жизни он не представлял. Точнее, не мог себе позволить. Свое сегодняшнее положение он выстраивал долго и упорно сам, своими руками, и был уверен, что сделал все правильно.

И теперь, увидев своего великовозрастного отпрыска улыбающимся в такой момент… хотя… про момент он еще не знает. Ну, что же, время пришло. Сейчас он скажет сыну свое решение, которое круто изменит жизнь его отпрыска. Не наследника, пока еще нет. Просто сына.

Еще не начав разговор, Марк Лукиний вдруг с отчаянной ясностью понял, что перед ним – пустое место, химера, а не человек. Такому хоть десять миллионов сестерциев предложи, хоть курульное кресло сенатское – не примет, будет стоять с улыбкой идиота на лице. Вот как сейчас. И виноват в этом он сам, потому что не интересовался жизнью своего сына.

Отчаяние пришло и ушло – беллетристика все это, непродуктивно и прибыли не приносит…. К делу! Назон снова стал акулой с мертвой хваткой – таким, каким его знали все, кто имел с ним дело. А молодой Назоник – не самый худший случай в его делах. Сынок только улыбался как идиот, но идиотом не был. «Весь в папу, – подумал Марк Лукиний. – Значит, стоит попробовать сделать из него человека. Точнее, наследника» – поправил себя сенатор.

– Благородный Гней Лукиний, – начал отец, – в ларарий я пригласил тебя для того, чтобы ты осознал: все, что я тебе скажу, не только моя воля, но и воля богов. Решение, которое я тебе сейчас сообщу, далось мне нелегко. Я долго советовался с ларами, и боги меня услышали. А теперь слушай мое решение – ты отправляешься в армию.

При этих словах глаза Назоника полезли из орбит, а улыбка сползла с лица. Он открыл рот и судорожно вздохнул. Отец же воспринял это движение, как желание начать задавать вопросы. Но вопросы не входили в планы Назона, и он поторопился сказать:

– Решение принято, Назоник! Так надо! Тебе, мне, нашему делу! Я дал тебе возможность развлекаться так, как ты хотел. Я ждал, когда ты станешь взрослым. Терпеливо ждал. Я готов был не обращать внимания на твою разгульную жизнь и дальше, но обстоятельства складываются так, что больше я себе этого позволить не могу. Тебе пора становиться рядом со мной, пришло время заниматься делом. Здесь, в Риме, я пока справляюсь сам. Скоро, очень скоро ты мне здесь понадобишься. Но это будет потом, а сейчас ты мне нужен в Сирии. Точнее, в сирийских легионах. Ты поедешь туда легатом когорты. Все уже решено.

– А теперь слушай внимательно: я планирую увеличить поставки папируса из Африки. Сдерживает меня только проблема пиратов. На суше еще ничего, а на море я несу убытки от пиратских нападений. Несмотря на охрану моих галер.

– Ты ничего не понимаешь в военной службе и это понятно – у тебя не было необходимости служить. Поэтому, первое, что я от тебя потребую – это научиться беречь свою голову. Второе: ты должен усвоить азы стратегии и тактики, умение управлять войсками. Меня в первую очередь будет интересовать твое умение управлять людьми. Умение заставить их исполнять твои приказы.

– Я очень надеюсь, – продолжал сенатор, – что ты научишься обходиться без своих друзей-пьяниц, станешь умным и осторожным. Пока все. Позже я тебя позову – поговорим подробнее. Теперь иди.

Так и не сказав ни слова, Гней Лукиний вышел из ларария и направился к своему кубикулу. Мыслей о том, что он только что услышал, не было никаких. Все это просто не укладывалось в голове. Какая армия?.. Какая Сирия?.. Легат когорты – что это такое?..

В груди поселилась тяжелая, вязкая… пустота. Эта пустота не давала вздохнуть полной грудью. Стало тревожно. Слова отца прозвучали для Назоника как приговор.

Наконец, он дошел до кубикула и повалился на кровать. Назоник попытался осмыслить услышанное, но ничего не получалось: обрывки каких-то ненужных, несвоевременных мыслей вихрем проносились в голове. И вдруг он понял главное: прежняя жизнь закончилась! И ему стало страшно!

Жизнь в Риме была простой и понятной. Правда, друзья, которых отец назвал пьяницами, уже порядком надоели, но не искать же новых! Да и чем новые друзья будут лучше прежних? Молодой бездельник мысленно оглянулся на свою жизнь: она прошла в лучших римских триклиниях, в роскошных лупанариях, в ложах Колизея.

От скуки Назоник и его друзья время от времени «спускались к плебсу» – напивались в дешевых харчевнях среди гладиаторов, беглых рабов, чумазых порнай и прочего сброда. Напитавшись «экзотикой», уезжали на виллу кого-нибудь из своей компании, где армия профессионально вышколенных рабов и рабынь при помощи бани, массажа, притираний и контрастных ванн возвращали их к жизни.

И вот теперь, по воле тирана-отца вся его нелегкая, но такая привычная жизнь заканчивалась. А вместо прежней жизни – впереди жуткая неизвестность.

Во дворе дома рабы-носильщики сидели на корточках возле лектики молодого хозяина и терялись в догадках: почему он не выходит? Нет, в таком положении дел их все устраивало... В предыдущие дни в это самое время они уже мчали молодого господина по одному из известных адресов, а сегодня управляющий им не приказал ждать у входа.

А потом случилось вообще неслыханное: молодой хозяин появился сам и молча рухнул в стоящую на козлах лектику. Рабы тут же вскочили, встали по местам, и привычной рысью устремились к выходу, на ходу ожидая команды от раба-глашатая. Только он мог общаться с Гнем Лукинием, только ему хозяин говорил о цели своей поездки.

Сегодня глашатай бежал рядом с лектикой, сам ничего не понимая. Рядом бежали и клиенты дома Назона, которые целое утро ожидали у двери выезда молодого патриция с тем, чтобы сопровождать его в любую точку Рима и урвать на дармовщинку малую толику римских удовольствий. Ради этого они не просто бежали рядом, а пытались обратить на себя внимание, выкрикивая хвалу своему патрону, восхваляя его, мнимые большей частью, достоинства. Это были своего рода рыбы-прилипалы – неизбежная часть римской «благородной» жизни.

Но сегодня все их старания были напрасными – молодой хозяин никого из них не видел. Он вообще ничего не видел, лежал и смотрел невидящим взором в угол лектики. Внезапно носилки остановились, впереди была развилка и рабы не знали, куда бежать дальше. Раб-факелоносец оглянулся и вопрошающе посмотрел на глашатая. Но глашатай его не видел, он стоял, почтительно наклонив голову, перед носилками и ждал указаний.

Назоник очнулся.

 – Чего стоим? – рявкнул он.

– Вы не сказали, куда вы хотите ехать, хозяин, – не поднимая головы, ответил глашатай. Назоник приподнялся и выглянул из носилок. Клиенты, галдя и размахивая руками, наперебой орали своему патрону обо всех местах Рима, где можно было попасть за пиршественный стол, сыграть в кости, поставить на гладиатора и вообще провести время с максимальной, по их разумению, пользой. Гней Лукиний смотрел и не видел галдящих клиентов.

Вдруг он очнулся и с удивлением обнаружил себя в носилках, а не дома, хотя отец ясно сказал, что разговор еще не закончен. Назоник похолодел – ослушание могло закончиться для него плачевно. И молодой отпрыск всемогущего Марка Назона приказал поворачивать к дому. По дороге он сам подгонял носильщиков, хотя они и так неслись быстрее ветра. Изнемогающие от усталости клиенты давно отстали, и только глашатай с факелоносцем неслись впереди носилок, разгоняя зевак.

Об отъезде Гнея Лукиния управляющий доложил хозяину тотчас же. Марк Лукиний не подал виду, что он взбешен: сын был его собственностью и не имел права так поступать!

Подъехав к дому Гней Лукиний, не дождавшись остановки лектики, спрыгнул и скорым шагом направился в ларарий.

– Прости меня, отец! Я поступил безрассудно. Ты хотел говорить со мной – я буду ждать столько, сколько понадобится.

– Хорошо. Ты прощен. Ступай.

Гней Лукиний вышел из ларария в большом смятении. Только что он заглянул в воды Стикса. От отца повеяло не просто холодом – смертельной опасностью.

В Риме, если ты богат, тебе позволено многое. Да почти все, если только ты ладишь с собственным отцом.

Назоник прошел в триклиний и приказал подать вина. Пить в собственном доме, одному в пустом триклинии, без музыкантов, гетер и актеров было непривычно, но его это не остановило. Сегодня он пил не для удовольствия, а пытаясь заглушить страх.

(продолжение следует)