Виктор Душко: Варавва – последний ученик Христа, продолжение 5

Рим. 11 год от Р.Х.

На мартовские иды с самого утра в Риме было свежо. Начиналась «неделя», выходной день, по-римски – день Солнца, и солнце в свой день настойчиво звало римлян выходить из дома. А выйти стоило и патрициям и плебеям.

Сто шестьдесят восемь праздников в году, многие из которых длились неделями, накладывались один на другой и практически не прекращались, превращали столицу империи в какой-то постоянно действующий балаган. Зрелища были в цирке, в амфитеатре, на ипподроме, на каждой площади и на каждой улице…. И все равно, народ Рима требовал зрелищ!

Для любознательных римлян Эмилий Скавр привез из Иудеи скелет чудовища. Как говорили, того самого дракона, которому отдали на съедение Андромеду, и показывал этот скелет за плату в саду своей виллы под Римом.

Для зевак и ротозеев, жадных до разных диковин, в садах Саллюстия показывали тела супружеской пары гигантов в полтора человеческих роста.

Римлян помоложе и покрепче ждало Марсово поле, где проходили состязания в беге, метании копья и борьбе. Бегали, метали и боролись ради внушительных денежных призов, под одобрительные крики многочисленных зрителей. Те же, кто еще не мог похвастаться выдающимися спортивными достижениями, усердно шлифовали свое мастерство на площадях комиций.

В местах, где было мало прохожих, на земле были расчерчены поля, и двое игроков под шумным присмотром своих сторонников двигали своих латрункули – «наемников». Игра была похожа на шашки, и каждый удачный ход сопровождался одобрительным гулом болельщиков.

Даже патрульные преторианцы, которые призваны были следить за порядком, то есть находились на службе, умудрялись сыграть в «голову-корабль». Простую игру, для которой только и требовалось что монета, где с одной стороны была отчеканена голова кесаря, с другой – корабль.

В еще более укромных местах метали кости. Здесь тоже были свои болельщики – или уже проигравшиеся игроки, или те, кто возбуждался от чужой удачи. Неудачный бросок – «собака» – сопровождался громким коллективным вздохом, а удачный – «Венера» – с максимальным количеством очков, тихими радостными криками. Азартные игры официально были запрещены, и хотя этот запрет повсеместно нарушался, игроки и их болельщики соблюдали видимость законности.

Все эти островки сосредоточенно играющего плебса перемежались деревянными помостами, на которых выступали актеры. На сценах поприличнее разыгрывались ателланы – комедийные сценки из повседневной жизни с неизменными персонажами: Макком, Букконом, Паппом и Доссеном, над которыми потешались любители соленых шуток.

Рядом, безо всяких помостов разыгрывались злые и беспощадные фесценнины и сатуры, где высмеивались жадность богатых и глупость бедных. Принять участие в этих почти стихийных представлениях мог любой прохожий, острый на язык.

Акробаты, мимы, шуты, уличные музыканты умудрялись привлечь внимание избалованной римской публики и заработать несколько ассов себе на пропитание.

Все это крикливое, пестрое и грубое веселье было доступно для самых неимущих, тех, у кого в кошелях было немножко ассов, редко бывали сестерции и никогда не было золотых динариев.

Для публики благородной развлечения начинались утром в Большом цирке, где проходили гонки на колесницах. Распорядителем состязаний в этот день был префект претории Сеян, доверенное лицо императора.

Цирк, который вмещал пятьдесят тысяч человек, был переполнен. Кроме истинных любителей гонок на колесницах, которые равномерно располагались по всему цирку, на нижних ярусах сидели «люди в тогах» – сенаторы, которые прибыли сюда больше по необходимости, чем по желанию. Гонки на колесницах, которые проводит император – это не развлечение, это – государственное мероприятие.

Глашатай объявил, что в программе состязаний 24 заезда. Каждый заезд по семь кругов. На старт выходят двенадцать колесниц из четырех команд: белой, красной, голубой и зеленой. Возницы, одетые в туники цвета своей команды, поверх туник были плотно перепоясаны кожаными ремнями от груди и вниз по ногам до самых сандалий; на голове – круглая шапочка с наушниками из плотной же кожи; вожжи привязаны к талии, в одной руке вожжи, в другой – бич. На поясе кривой нож, чтобы при падении успеть отрезать вожжи. У лошадей в гривы и хвосты вплетены амулеты и ленты тех же командных цветов.

Сами колесницы были деревянными и максимально облегченными. Для четверки горячих лошадей такая повозка – ничто. Из всей же квадриги лошадей по-настоящему ценилась только одна – левая пристяжная. Это от ее умения проходить впритирку мету на повороте, не разбив колесницу об конусные столбы меты, зависела победа. Правая пристяжная в этот момент должна была только сделать рывок, чтобы довернуть колесницу, а две коренные лошади, жестко привязанные к дышлу, включались на прямом отрезке гонки и тащили хрупкую колесницу на сумасшедшем галопе.

От умения возницы зависело не только прохождение поворотов. На кону стояли огромные деньги, и никто из возниц не собирался церемониться с конкурентом. Кроме поворотов, важно было не дать прижать свою колесницу к «спине» – невысокому каменному ограждению, которое тянулось через всю арену от меты до меты, разделяя вытянутую арену на два прямых участка.

Колесницу и лошадей соединяло только дышло, которое изогнутым нижним концом соединялось с осью, прикрепленной к днищу. Когда колесницу прижимали к спине, лошади легко вырывали дышло и уносились вперед, волоча по земле привязанного возницу. Нередко там, под копытами чужих лошадей, не успевший освободиться от вожжей возница и погибал. Шансов остаться в живых, а тем более победить, получить заслуженный триумф и денежный приз были настолько невелики, что каждый возница наносил на тело целую галерею оберегов и носил на теле гроздь амулетов.

Но дело того стоило: «тысячники» – возницы, которые выиграли по тысяче заездов и более, становились уважаемыми, а главное, богатыми людьми. Вот только было их немного, и погибали они все молодыми.

Сегодня в заездах тоже участвовал «тысячник» Скорп. Он выступал за команду зеленых и был любимцем императора, а значит, и префекта Сеяна.

Трибуны тоже условно были разделены на четыре части приверженцев своих команд. Команды белых и красных были на спаде популярности, и их сторонников на трибунах было очень мало. Основными конкурентами оставались возницы в голубом и зеленом. Эти команды пользовалась серьезной финансовой поддержкой влиятельных и богатых римлян.

Вообще, проблемы цирка в общественном мнении стояли в столице империи столь высоко, что обсуждались едва ли не чаще, чем государственная политика. Тому были причины – финансовые. Конные племенные заводы, мастерские по изготовлению и ремонту колесниц, упряжи, обслуживание самого цирка, торговля в дни заездов, попутные развлечения – все это требовало больших вложений, но они и возвращалось огромными прибылями.

Делались огромные, иногда совершенно безумные ставки: проигрывались состояния, личная свобода, иногда жизнь; выигрывались рабы, влияние в сенате, дома в Риме и виллы на берегу моря. Удачно поставив немного денег на какую-нибудь команду или возницу только в течение одного дня ристаний на колесницах, раб мог выкупить себе свободу.

Префект из своей ложи бросил на арену белый платок, и гонки начались. Колесницы первого заезда устремились к ближайшей мете. Публика тут же включилась в состязание и принялась поддерживать свои команды. Каждая группа на трибунах жаждала увидеть падение и гибель возницы чужой команды, да такой, когда тела возниц окровавленными кусками плоти взлетали над ареной. Хлеба и зрелищ!..

Так прошло несколько заездов. Полная программа состязаний была рассчитана на полный световой день.

Скорп выехал через час с небольшим после начала ристаний. Его четверка вороных жеребцов статью отличалась даже от лошадей остальных трех колесниц его команды. В гривы лошадей были вплетены зеленые ленточки и выкрашенные в зеленый цвет амулеты – фигурки богов.

Колесница Скорпа была под стать лошадям – такая же изящная, что, впрочем, не мешало опытному ценителю рассмотреть ее мощную конструкцию. Высокая передняя часть колесницы была отделана накладными узорами, покрытыми золотыми пластнинами. Эти узоры украшением служили только для зрителей – для самого возницы это были укрепляющие элементы колесницы.

Сам Скорп, одетый в богато расшитую тунику цвета сочной зелени, был перепоясан кожаными ремнями свиной кожи, искусно отделанной свинцовыми заклепками. Зеленая шапочка не смогла полностью спрятать его белокурые вьющиеся волосы. Голубоглазый Скорп был похож на юного Аполлона.

Молодые матроны, восторженно пожирая глазами красавца-возницу и потеряв остатки приличия, не жалея рук, аплодировали Скорпу. Довершал наряд возницы так же роскошно расшитый темнозеленый плащ, скрывающий многочисленные амулеты и обереги на теле Скорпа. Его появление в цирке вызвало рев на трибунах и поощрительные хлопки в ладоши самого Сеяна.

Скорп приветственно махал рукой, неторопливо объезжая цирковую арену, предоставляя возможность рассмотреть и себя, и свою колесницу, и своих лошадей. Напротив ложи префекта Сеяна остановился, чтобы поклониться ему. Затем двинулся дальше, продолжая приветствовать своих поклонников и не обращая внимания на свист и топот своих недругов – поклонников других команд.

На старте распорядитель разыграл место каждой колесницы. Первой от спины оказалась колесница команды голубых с возницей, не менее знаменитым, чем Скорп, Диоклетом. Вторым от спины был Скорп. Его позиция была не самой лучшей, но позволяла побороться за победу.

Ради этого заезда собралась почти половина зрителей, и теперь все напряженно ожидали упавшего платка префекта Сеяна – старта гонкам. Префект картинно бросил вниз белый платок – гонка началась.

Диоклет, пользуясь преимуществом на старте, стегнул лошадей и его колесница рванула вперед. К первой мете Диоклет подошел первым, на корпус опередив Скорпа. Но проходя поворот, Скорп лучше справился с управлением и на обратный прямой участок их лошади вышли ноздря в ноздрю. Ко второй мете Скорп и Диоклет пришли, злобно скалясь друг на друга, колесо в колесо. Один круг колесницы преодолели – один дельфин на огромных счетах «клюнул» носом вниз.

Еще три круга прошли в такой же ожесточенной борьбе за лидерство – еще три дельфина опустили носы. Оставалось три круга – три дельфина. Пятый круг Скорп начал лидером и первым пришел к мете, Диоклет вынужден был проходить мету по внешнему радиусу. На прямой участок обе колесницы вышли, сцепившись в одно целое. Жеребцы Скорпа колесницы набирали скорость, подгоняемые яростными удрами бича, Диоклет не собирался помогать Скорпу и не сдерживал своих лошадей.

Внезапно он исхитрился и воткнул свой бич в правое колесо скорповой колесницы. Спицы посыпались, как рассыпанный хворост. Зеленая колесница, будто споткнувшись на ровном месте, вильнула вправо, затем подскочила вверх, лошади оторвались и, волоча за собой дышло с привязанным Скорпом, понеслись вперед. Диоклет взял своих лошадей чуть правее, чтобы объехать разбитую колесницу.

Впереди отчаянно пытался освободиться от вожжей Скорп. Он уже достал нож, подтянулся на руках и теперь ждал, когда его лошади станут проходить мету, чтобы в этот момент обрезать вожжи и откатиться в сторону. Убрав опасного соперника, Диоклет победу уже не упустил и победил – остальные колесницы, в том числе из его команды и команды Скорпа, в этом заезде были статистами.

Скорп проиграл. Сумел сберечь свою жизнь, но не колесницу. Префект Сеян ничем не выразил своего разочарования – просто передал бразды правления гонками одному из сенаторов и покинул ложу. Вслед за префектом потянулась и часть знатной публики из нижнего яруса – те, кто ставил на Скорпа, и уже проиграли свои деньги. Остались самые фанатичные, самые азартные и те, кто еще рассчитывал сорвать куш.

Гонки продолжались. Служитель цирка переворачивал укрепленных на столбах дельфинов, отсчитывая пройденные круги. К каждому следующему повороту приходило все меньше и меньше колесниц, и публика уже бесновалась от происходящего на арене. В нижнем ярусе буйствовала компания молодых людей в роскошных тогах. Они остались и после ухода префекта. Официоз, который привнес в цирк префект, поначалу мешал молодым патрициям вести себя так, как они привыкли, но уходить никто из них не собирался.

По недавнему указу принцепса Октавиана Августа юношам из знатных римских фамилий предписывалось принимать участие в гонках на колесницах в качестве возниц. Цель при этом преследовалась благая – укреплять дух и тело молодых патрициев.

Сын сенатора Валерия Марцелла, Юний, и был таким знатным молодым человеком, который взялся победить в сегодняшних гонках. Поддержал его в этом стремлении и отец. Больше того, через своих людей он связался с другими людьми, тесно связанными с Большим цирком, выяснил, во что обойдется ему победа его сына, и решил, что сумма приемлема, а дело того стоит.

Юний Марцелл стоял в своей колеснице, ожидая сигнала к началу заезда. За него болела немногочисленная команда белых и шумная компания молодых людей в нижнем ярусе – его друзей. О гарантированной победе Марцелла–младшего никто не знал, кроме его отца и того, кто эту победу гарантировал, поэтому напряжение в карцерах-загородках для колесниц и на трибунах было неподдельным.

Наконец, ближе к шести часам вечера, ристания на колесницах закончились. Победил Юний Марцелл. Награждение победителя венком триумфатора стараниями того же отца прошло с особой пышностью. Не остались обиженными и призеры, занявшие второе и третье места – они вполне удовлетворились денежными призами.

Гней Лукиний Назоник, сын сенатора Назона, высокий, еще недавно стройный, но уже начавший расплываться молодой человек, шумно радовался за приятеля. Сам он и мысли не допускал стать на платформу колесницы, управлять квадригой, вылететь из колесницы, чтобы попасть под копыта обезумевших лошадей, но искренне радовался смелости своего товарища. Назоника вдохновляло другое – его друг победил, они всей компанией поедут в какое-нибудь приличное место и напьются не от безделья, как обычно, а чествуя своего отважного товарища. Гней Лукиний оказался прав – именно так все и произошло.

*  *  *

Триклиний снятого на время дома был украшен гирляндами и цветами везде, где только можно было их укрепить, ложа застелены расшитыми накидками с такими же расшитыми подушками. В маленьких комнатах для переодевания, примыкавших к триклинию, компанию ждали юные танцовщицы на самый изысканный вкус. Где-то в атриуме уже собрались музыканты, которые только ждали знака распорядителя пира, чтобы войти в триклиний и до самого утра услаждать слух гостей чарующими звуками своих самбук, систров и сиринг. На пути к пирующим были и акробаты, мимы, факиры. Вечер обещал быть шумным, роскошным, разгульным, но… обычным для «золотой молодежи».

В компании равных по положению, где давно уже вычислили цену каждого, не было нужды соблюдать какие бы то ни было церемониальные правила: едва вошли и устроились на ложе, как тут же подставили кубки. Виночерпии их наполнили, молодые люди сдвинули кубки, отдали дань сегодняшнему герою, и пир начался.

Внесли блюда с дичью и рыбой, отдельно бочонок дорогого испанского рыбного соуса «гарум», неимоверно острого и распространяющего такую же неимоверную вонь. Гарумом щедро поливались дичь и рыба, блюда теряли свой вкус, но жгли так, будто подавались на стол прямо из раскаленной печи.

Нужно было вино, чтобы погасить огонь гарума. Вино требовало дичи или рыбы… с гарумом. И так до самого утра, настолько, насколько хватало сил организма. Из-за желания отведать всех блюд приходилось вызывать рвоту, желудок опорожняли здесь же, отвернувшись от стола, и тут же наполнялся кубок, и чередование вина и закусок с гарумом продолжалось.

Переусердствовав в возлияниях, Назоник вдруг решил, что он тоже может управлять колесницей не хуже Юния Марцелла, о чем и поспешил заявить своим товарищам по застолью. В ответ раздался пьяный хохот. Если бы Гней Лукиний был трезв, он бы сам посмеялся вместе с приятелями, но вино сделало свое дело – Назоник стал требовать колесницу, чтобы доказать свою правоту.

Идея показалась стоящей, и Юний Марцелл жестом подозвал распорядителя и приказал найти и доставить к дому колесницу с четверкой лошадей. Распорядитель робко заметил, что человеку, не имеющего опыта управления колесницей, с квадригой справиться будет трудно, а вот бига, колесница с двумя лошадями, будет в самый раз. Молодой Марцелл наморщил лоб, пытаясь переварить сказанное, потом махнул рукой, соглашаясь, и повернулся к приятелям.

Когда Гней Лукиний вышел на улицу и увидел не квадригу, а только пару лошадей, он искренне возмутился. Юнию Марцеллу, как главному специалисту в их компании по колесницам, пришлось доказывать своему другу, что бига опаснее квадриги из-за своей маневренности. Назоник согласился и полез в колесницу. Марцелл-младший вскарабкался следом, чтобы быть арбитром.

Снабжение Рима по указу императора осуществлялось исключительно в ночное время. Дороги были запружены повозками с различными товарами, и Назоник на колеснице в этом потоке был до такой степени лишним… Но кто ему об этом скажет?..

Гонка одинокой колесницы, к счастью окружающих, быстро закончилась: зацепившись за угол дома, колесница осталась без дышла и лошадей. Оба молодых человека отделались синяками и ссадинами, а подоспевшая лектика увезла горе-возниц обратно в триклиний.

Пир продолжался. Акробаты показали свое мастерство, факиры – свои фокусы, наступил черед танцовщиц, которых прямо во время танца уводили за руку в комнаты для переодевания и возвращали через некоторое время.

Солнце уже зажигало новый день, а в триклинии пир никак не мог закончиться – последней причудой пирующих были жрицы продажной любви из ближайшего лупанария. В их объятиях молодые патриции пир и закончили.

*  *  *

Гней Лукиний Назоник проснулся оттого, что ему не хватало воздуха. В голове гудело, глаза открылись с трудом. Он поморгал, чтобы прийти в себя – перед глазами стояла мутная пелена. Юноша чуть отодвинулся, прищурился, но ясности ему это не добавило.

Он приподнялся на локте и, наконец, рассмотрел огромную чернокожую нубийку, лежащую на боку спиной к нему. Туники на ней не было. Это ее он продолжал обнимать за талию. Это ее спина, в которую он уткнулся носом, не давала ему дышать. Назоник посмотрел на себя: туника из виссона туникой оставалась только по названию – винные пятна, следы жирных рук, оторванные куски превратили тончайшую ткань, которая ценилась на вес золота, в тряпку, которую не всякий раб согласился бы надеть.

Гней Лукиний вытащил руку из-под руки своей подруги – та только хрюкнула во сне. Назоник поморщился. Он с трудом поднялся и чуть не упал с ложа. Отошел и посмотрел на спящую нубийку: на широком ложе она занимала почти все место.

«А как же я здесь помещался?» – лениво подумал молодой патриций. Гней Лукиний огляделся, пытаясь понять, где он находится. Похоже, чей-то дом… Чей?.. А, какая разница... Сегодня этот, завтра будет другой или снова этот. Думать было тяжело.

Назоник подошел к выходу, откинул занавес и оказался в триклинии. Там людей было больше, но все, мужчины и женщины, спали. В таком же виде, как и Гней Лукиний.

Очень хотелось пить. Гней Лукиний повел глазами, но кувшинов с водой в триклинии не было. Крикнуть раба, чтобы принес? Однако сил кричать не было. «Какой болван отослал рабов?» – тяжело подумал Назоник. Воды не было, а вот вина все еще было в избытке. Хорошего вина, самого лучшего, какого только можно было найти в этом городе. И кубок, почти полный, стоял совсем близко. Из кубка Гней Лукиний и утолил свою жажду.

Вино ударило в голову, да так, что юноша пошатнулся. Рука нашла спасительную колонну. Молодой человек постоял ровно столько, чтобы обрести равновесие, оттолкнулся и, тяжело ступая, пошел по залу – одних обходя, через других переступая. Он шел к атриуму, а потом на улицу. Где-то там должна была стоять его лектика с рабами.

Раб, прикованный у входной двери, вскочил, увидев Назоника, открыл дверь и крикнул его носильщиков. Назоник вышел на улицу и прислонился к косяку. Через секунду перед ним опустилась его лектика – он упал в нее и рабы, которые целую ночь провели без сна под открытым небом, побежали домой, мечтая только об одном – как можно быстрее доставить молодого пьяницу в родительский дом, поесть и выспаться. Во всяком случае, так было всегда.

*  *  *

Рабы не ошиблись, дома все было как всегда – молодого хозяина бережно сняли с носилок, перенесли в термы. Там раздели и бережно опустили в слегка подогретую воду.

Рослый и дородный Гней Лукиний в воде казался еще толще. Белое дряблое тело юноши, заботливо поддерживаемое двумя рабынями, поднималось из воды при вдохе и было похоже на огромного опарыша. Рядом с двумя молодыми стройными фигурками нубийских девочек-рабынь он выглядел особенно отвратительно. Видели это и нубийки. Вот только делать они будут все как всегда для того, чтобы из этого сопящего, хрюкающего и пускающего газы куска мяса к возвращению его отца из сената сделать вполне пригодного для общения сына сенатора Марка Лукиния Назона.

Но с возвращением отца привычный ход вещей был нарушен. Сенатор сразу призвал управляющего и справился о сыне. Услышав, что Назоник у себя, приказал сыну явиться к нему в кабинет.

Гней Лукиний был удивлен: какие у него с отцом могут быть общие дела? Деньги ему отпускал управляющий, он же и отчитывался перед отцом по его тратам. Их компания давно уже не посещала дешевые харчевни и не устраивала там драк с матросами – давно уже перестал ходить в дом, чтобы ябедничать, этот дурак-квестор. Из-за отца Гней Лукиний перестал и гладиаторские бои в домах своих друзей устраивать. Старому ослу жалко стало этих грязных ублюдков – гладиаторов? Или всему виной разбитая ночью колесница? А, кстати, чья она?.. Впрочем, какая разница...

]Голова продолжала гудеть, несмотря на все старания рабынь фамилии Лукиниев. Как-то отстраненно Гней Лукиний подумал, что раньше он чувствовал себя лучше. Конечно, двадцать три года – это возраст. Многое пережито. Собственная жизнь в это утро казалась ему хуже жизни его рабов.

Кто он по этим мерзким римским законам? Никто. Ноль. Такой же раб в руках отца, как и те, кто прислуживает ему за столом в триклинии, в термах и на ристалищах. Теперь вот новость – папа вызывает! Что-то молодому Назонику в таком повороте событий сегодняшнего утра не понравилось. Не то, чтобы встревожило, нет! Повода-то не было! И тут Гней Лукиний поймал себя на мысли, что последние дни жил так, как требовал отец. Ну, почти так. И это его по-настоящему испугало. Ему вдруг пришло в голову, что прежняя жизнь закончилась…

Осторожно отодвинув полог, в кубикул заглянул домашний раб, в чистой тунике и с уложенными длинными волосами. В руках он держал такую же тунику тончайшего виссона, как и та, что прошедшей ночью закончила свое существование на молодом хозяине. Это был знак, что отец готов его принять. Гней Лукиний кивнул, и в помещение вошли остальные рабы.

Отец ходил по своему кабинету. Он подходил к богатому ларарию, на мгновение останавливался, всматриваясь в фигуры домашних богов, поворачивался и шел снова к двери. Сенатор волновался, и сам удивлялся этому обстоятельству.

При всем неприятии поведения своего сына, при всем многообразии своих прав как отца, Марк Лукиний еще не наказывал своего сына. Он любил его. По-своему, без сантиментов, до определенного предела, то есть пока любовь к сыну не будет мешать его делу, но любил. И сегодня он, отец, должен будет отправить своего сына на очень опасное мероприятие. Да, будут предприняты все меры предосторожности – за сыном присмотрят, но… армия есть армия. Кто даст стопроцентную гарантию? И, тем не менее, приходилось рисковать. Рисковать так, как он, Марк Лукиний, поступал всю свою жизнь. А сегодня он рискует собственным сыном.

Ну, что же!.. Дело есть дело, и нечего раскисать. Решение было принято, и Марк Лукиний уже готов был громко напомнить всем в доме, что он все еще ожидает своего сына, когда дверь открылась, и вошел Назон-младший.

(продолжение следует)