- © Михаил Король:КОРОЛИ,Семейные предания на фоне исторической действительности и наоборот
Четыре неотправленных и даже ненаписанных письма
Михаила Давидовича Короля из Америки к родственникам*
Михаила Давидовича Короля из Америки к родственникам*
* - (В них, тем не менее использованы цитаты и мысли
из написанных и даже отправленных родственникам писем Михаила Давидовича Короля, но не из Америки)
из написанных и даже отправленных родственникам писем Михаила Давидовича Короля, но не из Америки)
1.
17.12.1937, New York
Мои дорогие родители!
Наверное, более бестолкового сына, такого шлемазла, как Алтер, вы еще не видели – так смотрите! Я сам сварил этот компот, и он оказался несъедобным! Просто отрава какая-то. Конечно, мама, ты скажешь, всё это потому, что вместо сахара я туда целый стакан соли всыпал. Только, мои дорогие, я варю совсем другой компот... А бытовые неурядицы совсем меня не раздражают и не угнетают, особенно, когда с непроизвольным содроганием вспоминаешь двинские окопы…
А здесь я же просто в каком-то хозяйственном раю пребываю! Правда, иногда попадаю в самые дурацкие ситуации, как, например, с носками, которые тут, когда они рвутся, не штопают, а выкидывают в мусорный ящик, и потом покупают новые… Да-да, прекрасные носки, равно как и носовые платки, воротнички, шелковые шнурки для ботинок и даже манжеты, тут можно купить на каждом углу, и стоить они будут дешевле краюхи хлеба. Бедные мои папа и мама, вы даже представить не можете, куда меня послали в так называемую «командировку». Если вернусь, а я вернусь обязательно, то смогу рассказать про Америку, наверное, лишь сотую долю от того, что увидел и испытал.
Вы даже не представляете, сколько всевозможных расписок о неразглашении я уже подписал и сколько еще подпишу – целое собрание сочинений. Но зато в этих неотправленных письмах я поведаю вам гораздо больше, чем на то имею право. Дни и ночи напролет Алтер варит здесь компот. Вот теперь я не шучу. То, что тут мы завариваем, верю, поможет отсрочить многие беды… Однако думаю, что про мои рабочие будни вам слушать будет неинтересно, так что лучше я расскажу вам про то, как все эти два года жизни в Нью-Йорке и окрестностях я нахожусь под прицелом и надзором по-еврейски навязчивого и по-еврейски же заботливого ока Королевской Судьбы, хочу я этого или не хочу. Нет, пожалуй, хочу!
Мог ли я себе представить, что весь успех моих коммерческо-политических авантюр будет зависеть от родственных связей?! И, да-да, в первую очередь, позвольте расцеловать вас, дорогие родители, от имени мисс Лайзы Кэч… Как, вы не знаете, кто такая Лайза Кэч? И мужа её, Фабиуса Кэча, тоже не припоминаете? Ну, так сядьте поудобнее и не свалитесь с венского стула: я разыскал, папа, твою сестру, мою сладкую тетечку Лею, которая младше меня на четыре года, что бывает только в таких патриархальных еврейских семьях, какой была и наша… Была!
Все изменилось, и к прошлому нет возврата… Это очень страшная фраза, которую мы сами превратили в идеологический лозунг, и я надеюсь, что лет 80 спустя, когда опять все переменится, семьи, благодаря закономерно улучшенному благосостоянию человечества, снова станут многодетными… И мой потомок, «роясь в сегодняшнем окаменевшем дреке», совсем по иному будет воспринимать смысл выражения «к прошлому нет возврата».
Однако, появится ли он вообще этот потомок с нашими темпами отречения от прежнего мира? Шансы, конечно, есть, но судите сами: вы, трейе алтерен, дали жизнь тринадцати еврейским душам, у твоего, папа, брата родилось семь детей, у сестры – столько же, и, по моим скромным подсчетам, у дедули Бенциона в общей сложности не менее сорока внуков! А с нами, с этими внуками, что происходит?
У меня только две дочери, у Лёвы – тоже, у Борьки – два сына, а у остальных в лучшем случае по одному ребенку, и вряд ли они еще кого-то родят. Вот и получается, что внуков у вас меньше, чем детей. Боюсь накаркать про правнуков… А я почему-то верю, произойдет какое-то чудо, и многодетные еврейские семьи возродятся, но в несравненно лучших условиях, нежели те, в которых вы наизнанку изворачивались, чтобы вырастить и воспитать нас...
Ох! Простите, заболтался, отвлекся. Итак, да, я нашёл нашу славную Леечку, которая задолго еще до войны покинула Киев со своим мужем Файвишем Кахманом. Вы скажете, что вовсе не пропала она, Лея-Лиза, что письма писала в пятнадцатом году, и в шестнадцатом тоже, и что даже до сих пор она умудряется как-то передавать записочки тёте Суре, жене Герш-Лейба. В одностроннем, заметьте, порядке! Но совсем же другое – взять и увидеть ее, спустя более четверти века!..
И она всё та же пампушечка со сливками, вкусная моя Леечка! Всё та же зис мейделе, хоть ей и перевалило за сорок… У них с Файвишем двое детей: Джосеф и Лара. Живут в небольшом симпатичном доме на окраине Чикаго, в чистом пригороде, который называется Эванстон и пользуется популярностью у тех, кто «встал на ноги». Как говорит сам мистер Фабиус – «цимес мит компот». Ну вот, опять я про компот…
Он – коммерсант-изобретатель, однако не совсем Мендель Маранц, чтобы вам было понятно, а человек, научившийся вполне твердо стоять на своих двоих даже тогда, когда обстоятельства пытаются выбить почву из-под ног. Вы помните, в конце двадцатых я присылал вам такие тонкие книжки из библиотечки «Огонька» про этого самого Маранца, американского еврея-дельца? И ты, мама, читала папе вслух, и вам было очень смешно!
Помните? – «Что такое любовь? Картошка. У нее есть глаза, но она слепая!» Дядя Файвиш мне немного напоминает этого героя, но в отличие от прочих «продавцов воздуха» Фабиус Кэч преуспевает. Великая Депрессия, о которой вы, может, и не слышали, на дядю повлияла только положительным образом: для того, чтобы разориться, он в эти тяжелые годы еще не был достаточно богат, а вот опыта в умении продать не яблоко, а идею, как из этого яблока сварить компот…
Кстати, именно дядя Файвиш познакомил меня с автором этих смешных историй про Менделя. Его звали Дувид Фридман, и жил он в Нью-Йорке. К несчастью, он, этот талантливый писатель, умер ровно год назад от разрыва сердца. А я успел его познакомить с Файнзильбергом, который, как я недавно узнал, тоже умер, правда, от чахотки… Они же совсем мальчишки были; оба моложе меня лет на восемь… То, что их, таких разных, объединяло, - это божественное чувство смешного. Илья был в восторге от Фридмана и всё время подчеркивал, что они с Женей во многом своего Остапа срисовали с Менделя… Простите, опять не о том пишу!
А здесь я же просто в каком-то хозяйственном раю пребываю! Правда, иногда попадаю в самые дурацкие ситуации, как, например, с носками, которые тут, когда они рвутся, не штопают, а выкидывают в мусорный ящик, и потом покупают новые… Да-да, прекрасные носки, равно как и носовые платки, воротнички, шелковые шнурки для ботинок и даже манжеты, тут можно купить на каждом углу, и стоить они будут дешевле краюхи хлеба. Бедные мои папа и мама, вы даже представить не можете, куда меня послали в так называемую «командировку». Если вернусь, а я вернусь обязательно, то смогу рассказать про Америку, наверное, лишь сотую долю от того, что увидел и испытал.
Вы даже не представляете, сколько всевозможных расписок о неразглашении я уже подписал и сколько еще подпишу – целое собрание сочинений. Но зато в этих неотправленных письмах я поведаю вам гораздо больше, чем на то имею право. Дни и ночи напролет Алтер варит здесь компот. Вот теперь я не шучу. То, что тут мы завариваем, верю, поможет отсрочить многие беды… Однако думаю, что про мои рабочие будни вам слушать будет неинтересно, так что лучше я расскажу вам про то, как все эти два года жизни в Нью-Йорке и окрестностях я нахожусь под прицелом и надзором по-еврейски навязчивого и по-еврейски же заботливого ока Королевской Судьбы, хочу я этого или не хочу. Нет, пожалуй, хочу!
Мог ли я себе представить, что весь успех моих коммерческо-политических авантюр будет зависеть от родственных связей?! И, да-да, в первую очередь, позвольте расцеловать вас, дорогие родители, от имени мисс Лайзы Кэч… Как, вы не знаете, кто такая Лайза Кэч? И мужа её, Фабиуса Кэча, тоже не припоминаете? Ну, так сядьте поудобнее и не свалитесь с венского стула: я разыскал, папа, твою сестру, мою сладкую тетечку Лею, которая младше меня на четыре года, что бывает только в таких патриархальных еврейских семьях, какой была и наша… Была!
Все изменилось, и к прошлому нет возврата… Это очень страшная фраза, которую мы сами превратили в идеологический лозунг, и я надеюсь, что лет 80 спустя, когда опять все переменится, семьи, благодаря закономерно улучшенному благосостоянию человечества, снова станут многодетными… И мой потомок, «роясь в сегодняшнем окаменевшем дреке», совсем по иному будет воспринимать смысл выражения «к прошлому нет возврата».
Однако, появится ли он вообще этот потомок с нашими темпами отречения от прежнего мира? Шансы, конечно, есть, но судите сами: вы, трейе алтерен, дали жизнь тринадцати еврейским душам, у твоего, папа, брата родилось семь детей, у сестры – столько же, и, по моим скромным подсчетам, у дедули Бенциона в общей сложности не менее сорока внуков! А с нами, с этими внуками, что происходит?
У меня только две дочери, у Лёвы – тоже, у Борьки – два сына, а у остальных в лучшем случае по одному ребенку, и вряд ли они еще кого-то родят. Вот и получается, что внуков у вас меньше, чем детей. Боюсь накаркать про правнуков… А я почему-то верю, произойдет какое-то чудо, и многодетные еврейские семьи возродятся, но в несравненно лучших условиях, нежели те, в которых вы наизнанку изворачивались, чтобы вырастить и воспитать нас...
Ох! Простите, заболтался, отвлекся. Итак, да, я нашёл нашу славную Леечку, которая задолго еще до войны покинула Киев со своим мужем Файвишем Кахманом. Вы скажете, что вовсе не пропала она, Лея-Лиза, что письма писала в пятнадцатом году, и в шестнадцатом тоже, и что даже до сих пор она умудряется как-то передавать записочки тёте Суре, жене Герш-Лейба. В одностроннем, заметьте, порядке! Но совсем же другое – взять и увидеть ее, спустя более четверти века!..
И она всё та же пампушечка со сливками, вкусная моя Леечка! Всё та же зис мейделе, хоть ей и перевалило за сорок… У них с Файвишем двое детей: Джосеф и Лара. Живут в небольшом симпатичном доме на окраине Чикаго, в чистом пригороде, который называется Эванстон и пользуется популярностью у тех, кто «встал на ноги». Как говорит сам мистер Фабиус – «цимес мит компот». Ну вот, опять я про компот…
Он – коммерсант-изобретатель, однако не совсем Мендель Маранц, чтобы вам было понятно, а человек, научившийся вполне твердо стоять на своих двоих даже тогда, когда обстоятельства пытаются выбить почву из-под ног. Вы помните, в конце двадцатых я присылал вам такие тонкие книжки из библиотечки «Огонька» про этого самого Маранца, американского еврея-дельца? И ты, мама, читала папе вслух, и вам было очень смешно!
Помните? – «Что такое любовь? Картошка. У нее есть глаза, но она слепая!» Дядя Файвиш мне немного напоминает этого героя, но в отличие от прочих «продавцов воздуха» Фабиус Кэч преуспевает. Великая Депрессия, о которой вы, может, и не слышали, на дядю повлияла только положительным образом: для того, чтобы разориться, он в эти тяжелые годы еще не был достаточно богат, а вот опыта в умении продать не яблоко, а идею, как из этого яблока сварить компот…
Кстати, именно дядя Файвиш познакомил меня с автором этих смешных историй про Менделя. Его звали Дувид Фридман, и жил он в Нью-Йорке. К несчастью, он, этот талантливый писатель, умер ровно год назад от разрыва сердца. А я успел его познакомить с Файнзильбергом, который, как я недавно узнал, тоже умер, правда, от чахотки… Они же совсем мальчишки были; оба моложе меня лет на восемь… То, что их, таких разных, объединяло, - это божественное чувство смешного. Илья был в восторге от Фридмана и всё время подчеркивал, что они с Женей во многом своего Остапа срисовали с Менделя… Простите, опять не о том пишу!
Да, при встрече с Лизой после стольких лет разлуки, невольно опять всплыли в памяти слова Моранца: «Что такое женщина? Устрица. Она прячет свое лицо, но не может спрятать своего сердца». Как же она искренне хлопотала и трогательно суетилась во время нашей первой чикагской встречи, стараясь, чтобы мне было тепло, вкусно, уютно и просто хорошо. И сколько потом она вложила сил и терпения, чтобы я выглядел и чувствовал себя, как настоящий американец…
Только благодаря Лизе и её мужу, я научился одеваться по-американски, просто и со вкусом, как настоящий пиджен. У меня теперь есть замечательное двубортное пальто, которое называется ольстер. У него такие замечательные накладные плечи, что даже я в нем выгляжу атлетом. Вообще широкая одежда, которая сейчас в моде, - для меня! А какая у меня чудесная фетровая шляпа «хомберг доббс»! Вам бы понравился ваш сын, честное слово…
Только благодаря Лизе и её мужу, я научился одеваться по-американски, просто и со вкусом, как настоящий пиджен. У меня теперь есть замечательное двубортное пальто, которое называется ольстер. У него такие замечательные накладные плечи, что даже я в нем выгляжу атлетом. Вообще широкая одежда, которая сейчас в моде, - для меня! А какая у меня чудесная фетровая шляпа «хомберг доббс»! Вам бы понравился ваш сын, честное слово…
…Что-то я совсем разболтался… Как же хочется опять выбраться к вам в новую квартиру на Рыльском, просто сидеть на кушетке, как сытый кот, и наслаждаться созерцанием родных лиц… Да, забыл рассказать вам про кота Лизы! Это было почти два года назад, когда я, наконец, разыскал Кахманов. Между прочим, найти Лизу помог мне, папа, твой покойный брат Иосиф. Не веришь? Говоришь, что покойники не умеют помогать разыскивать живых родственников? Но это именно так. Впрочем, об этом я расскажу, может быть, в другой раз.
Сейчас про Лизиного кота, перевернувшего всю мою «командировку». Я, развалившись на кахмановском гостевом диванчике с удобными подушками-валиками, пытался понять, как можно курить сигару… Ничего у меня не получалось! И тут на колени ко мне вскочил кот. Таких ни я, ни вы не видели никогда! Его окрас напоминает зебру, только вместо белых полос у него – светло-серые, а вместо черных – темно серые. Нельзя сказать, чтобы этот зверь был особенно крупным, но зато он был длинный, как диванный валик, и лапы у него толстые и круглые. Но самое удивительное, что на лбу кота чередование полосок образовали ясно читающуюся букву «м». Кот посмотрел на меня светло-янтарными глазами и сказал отчетливо и очень требовательно: «Мы-ы-ы!» Как будто хотел позвать меня по имени, честное слово!
Сейчас про Лизиного кота, перевернувшего всю мою «командировку». Я, развалившись на кахмановском гостевом диванчике с удобными подушками-валиками, пытался понять, как можно курить сигару… Ничего у меня не получалось! И тут на колени ко мне вскочил кот. Таких ни я, ни вы не видели никогда! Его окрас напоминает зебру, только вместо белых полос у него – светло-серые, а вместо черных – темно серые. Нельзя сказать, чтобы этот зверь был особенно крупным, но зато он был длинный, как диванный валик, и лапы у него толстые и круглые. Но самое удивительное, что на лбу кота чередование полосок образовали ясно читающуюся букву «м». Кот посмотрел на меня светло-янтарными глазами и сказал отчетливо и очень требовательно: «Мы-ы-ы!» Как будто хотел позвать меня по имени, честное слово!
- Познакомься, - встрепенулась Лиза, - это наш кот. Его зовут Компот.
Вот тут-то сигара и выпала из моих кривых рук. Прямо на кота. Хорошо, хоть не зажженная была. Все равно кот взвился бешенной пружиной и вцепился в широкий лацкан моего нового пиджака. Но меня это не расстроило, ну никак! Потому что в этот миг родилось название фирмы, которую мне довелось учредить в той далекой и до сих пор до конца мне не понятной стране. И в успехе или, наоборот, в фиаско, все равно будет виноват кот, так и знайте!
Крепко вас обнимаю и прошу прощения за столь сумбурное письмо, которое, впрочем, вы никогда не получите…
Ваш сын Алтер.
* * *
* * *
2. и 3.
New York, 1936/6
Дорогой кузен Тёпа! Мне так нравится это прозвище, которое тебе дали мои девочки, что сам буду к тебе так обращаться, не обидишься?
Это письмо – специально для тебя, потому что с кем, как не с тобой, опытным бумагомарателем и газетчиком, я могу посплетничать на всякие журналистские темы? Да и вообще, просто поболтать с тобой захотелось…. Так здорово, что у нас с тобой есть еще общие языки и понятные с полуслова темы. Но вот тебе и диалектика: совершенствуя наших детей, мы добровольно отказываемся от своего культурного багажа. Если на идиш, например, я еще могу кое-как говорить со своими (и твоими) братьями и сестрами, то вот с родными дочками или с твоим Лёвиком – нет!
И не сам ли я в данном случае переусердствовал с выкорчевыванием пресловутой «местечковости»? Несколько лет назад, когда я навещал родителей в Киеве, то говорил об этом с мудрым нашим Соломоном. Он выступал с гастролями своего театра (ну, конечно в Бергонье!) и после спектакля пригласил меня к ним с Женей на ужин. На бывшей Фундуклеевской собралась тёплая компания: Михоэлс, покойная Женечка Левитас, тогдашняя невеста Соломона, Перец Маркиш и Давид Гофштейн, которого я видел последний раз чуть ли не до революции.
Давид-то и начал разговор об умирающих языках. Сказал, что не испытывает никакого энтузиазма в отношении будущего «мамэлошн». Что, как не парадоксально, но именно сейчас, когда на идиш и театр, и книги, и кино появилось, закат идишкайт близок. С ним никто не спорил, но каждый объяснял по-своему. Маркиш говорил о том, что антисемитские настроения Германии удачно захватывают всю Европу, и, похоже, там скоро начнутся не просто погромы, а – Перец использовал слово, которое я раньше слышал только по отношению к армянам и грекам, пострадавшим от османов, - «холокост», или «геноцид» - а это совсем новое слово.
Ты, наверное, Боря знаешь, что и мне, и Гофштейну, и Маркишу доводилось в Польше встречаться с очень молодым и очень перспективным адвокатом Рафаилом Лемкиным из Гродненской губернии. Правда, когда я был во Львове, Лемкин был совсем юн, хотя и подвал уже надежды в юриспруденции. 22-летний мальчишка помог вытащить меня из тюрьмы… Ну, а Перец с ним общался позже, да и до сих пор продолжает следить за карьерой этого юриста. Так вот, он рассказал о том, как с конца 20-х годов Лемкин пробивает в международном праве легитимность использования нового термина, им же самим и придуманного.
Под «геноцидом» Лемкин подразумевает не просто уничтожение одного этноса другим, но и то, что ведет к этому уничтожению: разными способами обесценивание культурного наследия народа, запрет на использование родного языка, разрушение исторических традиций… Тут подал голос Гофштейн:
«Ну да, а не своими ли руками мы изгнали древнееврейский язык из Советского Союза»?
«Да, наверное, это было ошибкой, - произнес Соломон, - мы теперь должны показать всему миру, что настоящий народный еврейский язык – идиш».
«И ты веришь в то, что он не обречен?» - спросил я.
«Не верю, - ответил Михоэлс, - но пока я жив, я буду играть на этом языке, а вы – писать. Ну, кроме тебя, Миша. Твои военные корреспонденции только на русском и можно сочинять».
«А наши дети? Ты уверен, что мы сможем привить любовь к мамэлошн им тоже?» - это Маркиш. Соломон живо откликнулся:
«Они – свободные советские люди! Государство дало им невероятное и небывалое доселе право на национальную самоидентификацию. И на выбор. Вот слушайте, какую бы я пел своим детям колыбельную!»
И Михоэлс вполголоса стал напевать:
И не сам ли я в данном случае переусердствовал с выкорчевыванием пресловутой «местечковости»? Несколько лет назад, когда я навещал родителей в Киеве, то говорил об этом с мудрым нашим Соломоном. Он выступал с гастролями своего театра (ну, конечно в Бергонье!) и после спектакля пригласил меня к ним с Женей на ужин. На бывшей Фундуклеевской собралась тёплая компания: Михоэлс, покойная Женечка Левитас, тогдашняя невеста Соломона, Перец Маркиш и Давид Гофштейн, которого я видел последний раз чуть ли не до революции.
Давид-то и начал разговор об умирающих языках. Сказал, что не испытывает никакого энтузиазма в отношении будущего «мамэлошн». Что, как не парадоксально, но именно сейчас, когда на идиш и театр, и книги, и кино появилось, закат идишкайт близок. С ним никто не спорил, но каждый объяснял по-своему. Маркиш говорил о том, что антисемитские настроения Германии удачно захватывают всю Европу, и, похоже, там скоро начнутся не просто погромы, а – Перец использовал слово, которое я раньше слышал только по отношению к армянам и грекам, пострадавшим от османов, - «холокост», или «геноцид» - а это совсем новое слово.
Ты, наверное, Боря знаешь, что и мне, и Гофштейну, и Маркишу доводилось в Польше встречаться с очень молодым и очень перспективным адвокатом Рафаилом Лемкиным из Гродненской губернии. Правда, когда я был во Львове, Лемкин был совсем юн, хотя и подвал уже надежды в юриспруденции. 22-летний мальчишка помог вытащить меня из тюрьмы… Ну, а Перец с ним общался позже, да и до сих пор продолжает следить за карьерой этого юриста. Так вот, он рассказал о том, как с конца 20-х годов Лемкин пробивает в международном праве легитимность использования нового термина, им же самим и придуманного.
Под «геноцидом» Лемкин подразумевает не просто уничтожение одного этноса другим, но и то, что ведет к этому уничтожению: разными способами обесценивание культурного наследия народа, запрет на использование родного языка, разрушение исторических традиций… Тут подал голос Гофштейн:
«Ну да, а не своими ли руками мы изгнали древнееврейский язык из Советского Союза»?
«Да, наверное, это было ошибкой, - произнес Соломон, - мы теперь должны показать всему миру, что настоящий народный еврейский язык – идиш».
«И ты веришь в то, что он не обречен?» - спросил я.
«Не верю, - ответил Михоэлс, - но пока я жив, я буду играть на этом языке, а вы – писать. Ну, кроме тебя, Миша. Твои военные корреспонденции только на русском и можно сочинять».
«А наши дети? Ты уверен, что мы сможем привить любовь к мамэлошн им тоже?» - это Маркиш. Соломон живо откликнулся:
«Они – свободные советские люди! Государство дало им невероятное и небывалое доселе право на национальную самоидентификацию. И на выбор. Вот слушайте, какую бы я пел своим детям колыбельную!»
И Михоэлс вполголоса стал напевать:
«Нахт из ицт фун ланд биз ланд.
Кинд кенст руик шлофн.
Хундерт вэгн до ин ланд,
Але фар дир офн».*
-------------------------------------------
Кинд кенст руик шлофн.
Хундерт вэгн до ин ланд,
Але фар дир офн».*
-------------------------------------------
(*Ночь повсюду и везде,
Спи, малыш, усни ты.
Сто дорог на земле,
Для тебя открыты.)
Сто дорог на земле,
Для тебя открыты.)
«Вот это право на сто дорог и приведет их к полной ассимиляции и потере языка, и никакой геноцид не понадобится!» - воскликнул Маркиш.
«Не мешай все в один компот, - сказал я, - клянусь, появятся (да и уже появляются) прекрасные еврейские писатели, для которых русский язык будет родным. Понятие «еврейство» шире местечка и тоже имеет право на развитие и выбор культурных ориентиров».
«То есть, отказ от национальной самобытности? Неужели, Король у нас пособник геноцида?» - расхохотались мои друзья. Боря, теперь, по прошествии многих лет после того ужина, находясь на другом материке и наблюдая, как тут живут большие и малые народы, я сомневаюсь в своей правоте… Да, ассимиляция неизбежна. И, прости за мрачные пророчества, геноцид тоже… Я это теперь точно знаю. И великой ошибкой было не привить нашим детям знание нашего с тобой родного языка…
«Не мешай все в один компот, - сказал я, - клянусь, появятся (да и уже появляются) прекрасные еврейские писатели, для которых русский язык будет родным. Понятие «еврейство» шире местечка и тоже имеет право на развитие и выбор культурных ориентиров».
«То есть, отказ от национальной самобытности? Неужели, Король у нас пособник геноцида?» - расхохотались мои друзья. Боря, теперь, по прошествии многих лет после того ужина, находясь на другом материке и наблюдая, как тут живут большие и малые народы, я сомневаюсь в своей правоте… Да, ассимиляция неизбежна. И, прости за мрачные пророчества, геноцид тоже… Я это теперь точно знаю. И великой ошибкой было не привить нашим детям знание нашего с тобой родного языка…
Я часто тут напеваю другую старую песенку, которую немного переделал:
«Фейгелэ фин ибер гройсер йам
ун мир гебрахт а бривеле
фин мейлех фин Таргам*…»
____________________________
____________________________
(* «Птичка прилетела из-за Океана,
И принесла послание
Турецкого султана».)
Боря, а давай сделаем наоборот: не птичка тебе, а ты птичке передашь письмо турецкого султана, то есть мое. У меня нет от тебя секретов, и я хочу, чтобы ты тоже прочитал эти несколько строчек, которые посвящаются твоей сестре Фане-Фейге Иосифовне Король.
- Письмо в письме
05.06.1936, Toronto, Ontario
Фейгеле, ну, как вы там живете, птичка моя? Как Бруша и Майя? Помнишь, я семь лет назад писал тебе из Самарканда, что когда я переживаю что-нибудь красивое, я всегда думаю: увижу это с Феней… Очень часто теперь я вспоминаю эти слова, и с горечью понимаю, что, увы, нам никогда не суждено увидеть вместе то, что меня потрясает и порой вдохновляет во время настоящей спецкомандировки. Например, Ниагарский водопад. На это письмо, если бы мог отправить его, я наклеил бы марку, выпущенную канадской почтой совсем недавно, с видом этого водопада. Правда, на марке он совсем не страшный и скорее напоминает шлепок калошей по луже, чем того мифического титана, встречающего тебя на границе Канады и Американских Штатов.
Жаль, что мы не верим в загробную жизнь. Я бы там первым делом полетел бы с тобой на каком-нибудь транзитном облаке в округ Онтарио, под купол из мельчайших брызг и радуг… А ты бы визжала от веселого страха так, что все многочисленные тут туристы с того света перестали бы на какое-то время слышать рокот Ниагары.
…Постараюсь описать свои чувства при встрече с этим несомненным и жутковатым чудом природы. Это восторг и страх будущего. Водопад напоминает средневекового дьявола, которого выворачивает наизнанку пеной страстей и грехов. Это бесконечная субстанция возрождающегося самоубийцы. Я сам при виде этого чуда готов стать его частью… Увидеть c тобой это необычное напоминание о судьбе, времени, ничтожности всех и величии кого-то только одного, - вот о чем я мечтаю, моя Фейгуля.
Вот ответ на твой с девочками вопрос, чем я тут занимаюсь, - учусь созерцать и разучиваюсь мечтать!
О, жена моя, и сестра в одном лице! Хочу спуститься теперь с радужных небес в одну любимую бруклинскую кондитерскую, и напомнить тебе, что муж твой и двоюродный брат – неисправимый сластёна, да и ты моя птичка, хоть и беспокоишься о фигуре, тоже, небось, прилипла носом к витрине, судорожно сглатывая слюни. Луизианские пончики, русская шарлотка (поцелуй от меня сестричку!), бостонский кремовый пирог, нью-йоркский чизкейк (творожник, наверное, по-русски), кекс с банановой начинкой, карамельный торт, калифорнийский лимонник – это только те сласти, названия которых я знаю… Но больше всего мне по душе из всех местных десертов – холодный компотик из свежих фруктов с корицей, почти тот самый, что ты делаешь каждую осень… У тебя всегда компот получается очень ароматный, кисленький и вкусный…
Если вернусь, то целую кастрюлю в одиночку прикончу. И вы верьте, что я всё-таки вернусь. Феня, я тут твоему брату и своему кузену Боре писал о еврейских литераторах, пишущих на русском языке. У одного из них есть удивительное стихотворение, которое заканчивается вот этими словами, которые будто для меня на заказ пошиты:
«Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный».
Крепко обнимаю тебя, Брушку и Майку.
Ваш Алтер.
* * *
Боря-Тёпа, к тебе возвращаюсь!
Вот о чем хотелось бы поговорить, в продолжение предыдущего разговора. О цирке. Молчи, потом поймешь, где тут связь. Боря, у Королей много общих семейных черт. Одна из них – любовь к цирку. Вот я не удержусь от некого исторического обзора, посвященного теме незримых нитей, связывающих наших родичей и этот эксцентрично-космический мир…
Наш пра-пра, кузнец Михуэл-Алтер, в семейной памяти остался как силач, потешающий соседей и домочадцев всякими трюками: например, он мог согнуть кочергу в «мем», в первую букву своего имени. Последующие поколения Королей, казалось бы, напрочь утратили артистические данные, но это, конечно, не так. Посмотри, как мастерски умеют паясничать Мироша и Миша – чем не два ковёрных? А наша неутомимая Шарлотта со своими декламациями? Да и ты, помнится, подрабатывал художником в театре. А Майка моя тоже с пеленок мечтает стать актрисой, правда, не цирковой, а второй Сарой Бернар.
Ну, теперь ты и сам, наверное, вспомнил ту знаменитую цирковую историю, когда Мироша на арене завалил циркового атлета в железной маске! А какие карточные фокусы умел показывать твой отец! Еще он виртуозно умел складывать всякие сложные фигуры из бумаги…
В памяти всплывает фамилия одной дамы, которая была связана как с цирком Крутикова, так и с вашей семьей, - Полинковская. Ходили слухи, что она была любовницей дяди Иосифа. Брат ее был не то жонглером, не то иллюзионистом, и занимался также подделкой документов для киевских рабочих партий. Они оба погибли во время Гражданской…
Ну, а после войны связи Королей и цирка только окрепли. Яркий пример – моя младшая сестра Лиза. Она вышла замуж за очень талантливого циркового артиста, клоуна Сашу, который, вопреки принятым традициям, взял нашу фамилию.
«Весь вечер у ковра артист оригинального жанра Александр Король!» – звучит! Да что я тебе рассказываю, ты же с ним очень хорошо знаком! Кстати, устроиться в Московский цирк помог ему брат-близнец упомянутого уже Соломона Мудрого, Ефим Вовси, который там юридический консультант. Да, люблю цирк и цирковых! Ловкость, красота, физическая сила акробатов вызывают у меня восторг, но особое волнение я испытываю, когда выступают воздушные гимнасты, ежесекундно рискующие жизнью.
Правда, смешно такое слышать от в меру упитанного господина Зовермана? Боря, я же знаю, что ты разделяешь со мной тягу к арене и неповторимому запаху опилок… Постарайся-ка привить эту страсть и маленькому Лёвушке. Почему я вспомнил о цирке, спросишь ты? Изволь! Наш с тобой хороший знакомец из «Гудка», Илюша Файнзильберг, вместе с братьями Катаевами написал безумно смешную пьесу для Мюзик-Холла под названием «Под куполом цирка». Я читал ее перед отъездом. Вообще, эта парочка Ильф-Петров вызывает уважение.
Так вот, представь же мое удивление, когда в январе 1936 года в Нью-Йорке я встретил Файнзильбера! Причем не просто так встретил. Его и Катаева, поехавших в Америку в качестве корреспондентов «Правды», оказывается, наш разведупр решил использовать в качестве «слепых» связных для передачи очередных идиотских инструкций мне и всем резидентам, работавшим под прикрытием мною создаваемых фирм. А мы оказались старыми добрыми знакомыми!
Кажется, наши юмористы с самого начала поняли, для чего на самом деле их отправили в турне по Американским Штатам, но и они обалдели, встретив меня в Нью-Йорке. Упуская всякие технические детали наших конспиративных встреч, хочу рассказать тебе о нашем с Ильфом «цирковом» разговоре. Оказывается, Александров начал снимать фильм по пьесе Ильи и Катаевых. Они написали для него сценарий, и работа идет полным ходом. Дунаевский пишет музыку. Лебедев-Кумач тексты сочиняет. Но злые языки говорят, что они подсунули Александрову уже несколько лет назад написанные песни. Не в этом суть. В финале картины весь цирк будет петь колыбельную негритёнку на разных языках народов СССР. И, конечно же, на идиш петь будет…
Михоэлс! И Ильф, смешно выпятив нижнюю губу, запел, подражая Соломону:
Вот о чем хотелось бы поговорить, в продолжение предыдущего разговора. О цирке. Молчи, потом поймешь, где тут связь. Боря, у Королей много общих семейных черт. Одна из них – любовь к цирку. Вот я не удержусь от некого исторического обзора, посвященного теме незримых нитей, связывающих наших родичей и этот эксцентрично-космический мир…
Наш пра-пра, кузнец Михуэл-Алтер, в семейной памяти остался как силач, потешающий соседей и домочадцев всякими трюками: например, он мог согнуть кочергу в «мем», в первую букву своего имени. Последующие поколения Королей, казалось бы, напрочь утратили артистические данные, но это, конечно, не так. Посмотри, как мастерски умеют паясничать Мироша и Миша – чем не два ковёрных? А наша неутомимая Шарлотта со своими декламациями? Да и ты, помнится, подрабатывал художником в театре. А Майка моя тоже с пеленок мечтает стать актрисой, правда, не цирковой, а второй Сарой Бернар.
Ну, теперь ты и сам, наверное, вспомнил ту знаменитую цирковую историю, когда Мироша на арене завалил циркового атлета в железной маске! А какие карточные фокусы умел показывать твой отец! Еще он виртуозно умел складывать всякие сложные фигуры из бумаги…
В памяти всплывает фамилия одной дамы, которая была связана как с цирком Крутикова, так и с вашей семьей, - Полинковская. Ходили слухи, что она была любовницей дяди Иосифа. Брат ее был не то жонглером, не то иллюзионистом, и занимался также подделкой документов для киевских рабочих партий. Они оба погибли во время Гражданской…
Ну, а после войны связи Королей и цирка только окрепли. Яркий пример – моя младшая сестра Лиза. Она вышла замуж за очень талантливого циркового артиста, клоуна Сашу, который, вопреки принятым традициям, взял нашу фамилию.
«Весь вечер у ковра артист оригинального жанра Александр Король!» – звучит! Да что я тебе рассказываю, ты же с ним очень хорошо знаком! Кстати, устроиться в Московский цирк помог ему брат-близнец упомянутого уже Соломона Мудрого, Ефим Вовси, который там юридический консультант. Да, люблю цирк и цирковых! Ловкость, красота, физическая сила акробатов вызывают у меня восторг, но особое волнение я испытываю, когда выступают воздушные гимнасты, ежесекундно рискующие жизнью.
Правда, смешно такое слышать от в меру упитанного господина Зовермана? Боря, я же знаю, что ты разделяешь со мной тягу к арене и неповторимому запаху опилок… Постарайся-ка привить эту страсть и маленькому Лёвушке. Почему я вспомнил о цирке, спросишь ты? Изволь! Наш с тобой хороший знакомец из «Гудка», Илюша Файнзильберг, вместе с братьями Катаевами написал безумно смешную пьесу для Мюзик-Холла под названием «Под куполом цирка». Я читал ее перед отъездом. Вообще, эта парочка Ильф-Петров вызывает уважение.
Так вот, представь же мое удивление, когда в январе 1936 года в Нью-Йорке я встретил Файнзильбера! Причем не просто так встретил. Его и Катаева, поехавших в Америку в качестве корреспондентов «Правды», оказывается, наш разведупр решил использовать в качестве «слепых» связных для передачи очередных идиотских инструкций мне и всем резидентам, работавшим под прикрытием мною создаваемых фирм. А мы оказались старыми добрыми знакомыми!
Кажется, наши юмористы с самого начала поняли, для чего на самом деле их отправили в турне по Американским Штатам, но и они обалдели, встретив меня в Нью-Йорке. Упуская всякие технические детали наших конспиративных встреч, хочу рассказать тебе о нашем с Ильфом «цирковом» разговоре. Оказывается, Александров начал снимать фильм по пьесе Ильи и Катаевых. Они написали для него сценарий, и работа идет полным ходом. Дунаевский пишет музыку. Лебедев-Кумач тексты сочиняет. Но злые языки говорят, что они подсунули Александрову уже несколько лет назад написанные песни. Не в этом суть. В финале картины весь цирк будет петь колыбельную негритёнку на разных языках народов СССР. И, конечно же, на идиш петь будет…
Михоэлс! И Ильф, смешно выпятив нижнюю губу, запел, подражая Соломону:
««Нахт из ицт фун ланд биз ланд.
Кинд кенст руик шлофн.
Хундерт вэгн до ин ланд,
Але фар дир офн».
Кинд кенст руик шлофн.
Хундерт вэгн до ин ланд,
Але фар дир офн».
…А меня будто брызгами Ниагары обдало! Правда, тогда я её еще не видел. Но это не важно, главное, что ты меня поймешь.
Береги Сару и Лёву.
Твой М.-А. Король
* * *
* * *
4.
14.02.1938, New York
Брат, даже не хочу рассказывать тебе о непревзойденной глупости тех яйцеголовых деятелей, кто из заоблачных далей курирует моих непосредственных руководителей! Если меня, когда вернусь, не расстреляют, то сам лопну от горького смеха. Ах, Митя, вся наша жизнь – исключительное вранье, от самого начала до самого конца. Вот во всех анкетах написано моей твердою рукой: родился я в городе Киеве, в еврейской семье. Ну, насчет семьи сомнений у нас быть не может, а вот в Киеве ли?
Никак нет, мой мальчик Мотл! Это ты родился под юбкой матери городов русских, а мы, старшие, - в Макрове, в доме Винницких, маминых родителей, куда отец отправился по воле собственного родителя, деда нашего Бенциона Шулимова, еде сводящего концы с концами в своем Кривом переулке на Шулявке. И дано имя мне при рождении Михоэль-Альтер Дувид-Вольфов Король. Но зачем про этот Макаров писать?
Пусть я буду киевским уроженцем! Но с тем же именем. А когда умру, небось, напишут, если вообще напишут, что скончался один из старейших работников военной печати и кинематографии Михаил Давыдович Король. Спасибо, что не Королёв. А что? Что мы, Короли, со своими именами выделываем? Вон Мишка стал Михайловым, Меер – Мироновым, да еще Сережей, а братец наш родной почему-то решил, что отчество Данилович более русское, нежели Давидович… А еще, может быть, напишут, что я, работая в Политуправлении Красной Армии, был превосходным организатором, талантливым публицистом и скромным, глубоко преданным партии товарищем… И, конечно, по традициям скромности, - ни слова о моей американской деятельности.
Никак нет, мой мальчик Мотл! Это ты родился под юбкой матери городов русских, а мы, старшие, - в Макрове, в доме Винницких, маминых родителей, куда отец отправился по воле собственного родителя, деда нашего Бенциона Шулимова, еде сводящего концы с концами в своем Кривом переулке на Шулявке. И дано имя мне при рождении Михоэль-Альтер Дувид-Вольфов Король. Но зачем про этот Макаров писать?
Пусть я буду киевским уроженцем! Но с тем же именем. А когда умру, небось, напишут, если вообще напишут, что скончался один из старейших работников военной печати и кинематографии Михаил Давыдович Король. Спасибо, что не Королёв. А что? Что мы, Короли, со своими именами выделываем? Вон Мишка стал Михайловым, Меер – Мироновым, да еще Сережей, а братец наш родной почему-то решил, что отчество Данилович более русское, нежели Давидович… А еще, может быть, напишут, что я, работая в Политуправлении Красной Армии, был превосходным организатором, талантливым публицистом и скромным, глубоко преданным партии товарищем… И, конечно, по традициям скромности, - ни слова о моей американской деятельности.
Митя-Мотя, вот тебе я и расскажу, чем я здесь занимаюсь. Занимался… Заканчивается моя миссия, но чем? Кто продолжит? Как? Мне было поручено в оперативном порядке укрепить финансовую базу РККА за границей, для чего предлагалось создать в Америке ряд компаний, доход которых поступал бы на счета американской коммунистической партии, а оттуда перекачивался бы в карманы разведуправления, за чей пошив отвечал мой напарник Марк Шнайдерман.
Мы прибыли в Штаты через Харбин под видом еврейских коммерсантов из Восточной Европы, и весь стартовый капитал на двоих состоял из 63 долларов. Хорошо, что и у меня, и у Марка специфическая закалка еще со времен империалистической, и с голода мы не сдохли. Правда, мы чуть было не были разоблачены самым странным образом. То есть, для раскрытия нас, как шпионов, оснований не было, но внимание мы к себе привлекли. Вот как это было: в дешевой бруклинской гостинице мы могли себе позволить снять лишь один номер на двоих.
И вот тебе пример отсутствия опыта резидентурной работы: ни одна сволочь не подсказала нам, что если в США два мужчины вселяются в один гостиничный номер, то они воспринимаются вовсе не в качестве обычных командированных ответственных работников, а как парочка гомосексуалистов. В общем, слава пошла о нас по всему еврейскому Лонг-Айленду, и нам пришлось, во-первых, менять место жительства, а во-вторых, разделяться…
Мы прибыли в Штаты через Харбин под видом еврейских коммерсантов из Восточной Европы, и весь стартовый капитал на двоих состоял из 63 долларов. Хорошо, что и у меня, и у Марка специфическая закалка еще со времен империалистической, и с голода мы не сдохли. Правда, мы чуть было не были разоблачены самым странным образом. То есть, для раскрытия нас, как шпионов, оснований не было, но внимание мы к себе привлекли. Вот как это было: в дешевой бруклинской гостинице мы могли себе позволить снять лишь один номер на двоих.
И вот тебе пример отсутствия опыта резидентурной работы: ни одна сволочь не подсказала нам, что если в США два мужчины вселяются в один гостиничный номер, то они воспринимаются вовсе не в качестве обычных командированных ответственных работников, а как парочка гомосексуалистов. В общем, слава пошла о нас по всему еврейскому Лонг-Айленду, и нам пришлось, во-первых, менять место жительства, а во-вторых, разделяться…
Еще одна заноза в мозгах. Почему нельзя было более грамотно подготовить нас в языковом плане? Еще хорошо, что в Америке, стране эмигрантов, никого не удивляют акценты и паршивое знание английского. Опять же хорошо, что я могу тут изъясняться на родном мамэлошн или на польском, и быть уверенным, что меня поймет каждый пятый. Между прочим, несколько раз со мной пытались заговорить и на государственном языке страны победившего социализма, но я искусно делал вид, что не понимаю собеседника…
Но без английского языка никаких больших дел в этой большой стране ты не совершишь, а уж тем более не выполнишь то задание, что получено от родного военного командования. И решил я еще в самом начале вживания в американский быт (это было уже после того, как мы с Марком разъехались) улучшить свое английское произношение и прибрел несколько граммофонных пластинок. Так опять всё не так получилось! На меня соседи пожаловались домохозяину. Сказали, что такой-то нумер занимает псих, с утра до вечера разговаривающий сам с собой, а мы, дескать, его боимся…
Но без английского языка никаких больших дел в этой большой стране ты не совершишь, а уж тем более не выполнишь то задание, что получено от родного военного командования. И решил я еще в самом начале вживания в американский быт (это было уже после того, как мы с Марком разъехались) улучшить свое английское произношение и прибрел несколько граммофонных пластинок. Так опять всё не так получилось! На меня соседи пожаловались домохозяину. Сказали, что такой-то нумер занимает псих, с утра до вечера разговаривающий сам с собой, а мы, дескать, его боимся…
Но зато сейчас с языком у меня никаких проблем нет! Да и память остра, как и тридцать лет назад. И то, что располнел, никак на нее не влияет.
Знаешь, а ведь то, чем я тут занимаюсь, это же совершенно новый вид деятельности для нашего государства. Внешняя разведка и способы её прикрытия и раньше-то, в дореволюционной России, отличались поразительным несовершенством по сравнению с другими странами, особенно с Германией. А современный советский espionage пока недалеко ушел от царского наследия. Главное, что наши нелегальные резидентуры абсолютно беспомощны. Попросту говоря, не на что содержать наших храбрых разведчиков, нищих шпионов. Создание надежного прикрытия, дающего при этом еще и дивиденды, - вот основная цель моей двухлетней работы в Штатах. Извини, что повторяюсь.
Вся проблема, как в условиях всемирного экономического кризиса, который тут называют «великой депрессией», создать доходное дело? Пришлось вспоминать уроки всех наших местечковых шахер-махеров, напрочь выбитые из горячих голов революциями и войнами. И начальники-командиры наши пришли к мнению, что надо развивать нелегальные бизнесы: торговлю спиртным, организацию борделей, выпуск порнографических журналов. Исходя из богатого русского опыта, остановились на создании подпольных винокуренных заводов.
Но вот незадача: сухой закон в Америке был отменен за два года до моего тут появления. А руководство прошляпило! Бордели и порнография, конечно, перспективные коммерческие начинания, но, прости, я как-то далек от этих неземных сфер, хотя начальство и надеялось, что пользуясь опытом работы в «Военном крокодиле», я начну издавать юмористический истомный журнал, который будет покупать вся Америка. Но я, Митя, не похож на Эрота, даже очень карикатурного...
Но вот незадача: сухой закон в Америке был отменен за два года до моего тут появления. А руководство прошляпило! Бордели и порнография, конечно, перспективные коммерческие начинания, но, прости, я как-то далек от этих неземных сфер, хотя начальство и надеялось, что пользуясь опытом работы в «Военном крокодиле», я начну издавать юмористический истомный журнал, который будет покупать вся Америка. Но я, Митя, не похож на Эрота, даже очень карикатурного...
…Помощь неожиданно пришла со стороны, о которой я старался как можно меньше думать, от нашего королевского семейства. Да, вот теперь я могу рассказать тебе совершенно невероятную историю. Рок это или случай, или что еще, сам решай.
Наш дядя Иосиф перед самой смертью передал мне адрес человека, спасшего дяде жизнь, когда тот, помнишь, со своим зятем Лерманом, сбежал задолго до войны в Америку. Сказал, что стоит мне напомнить этому человеку про какую-то «сахарную палочку» и произнести несколько строк, начинающихся словами «Sweet and low, sweet and low», то передо мной будут открыты достаточно широкие двери в мир американского бизнеса. Впрочем, задыхаясь, дядя хрипел, что никому это не поможет…
Все это звучало, как вполне объяснимый бред умирающего… Записку, которую Иосиф мне велел вытащить из-под подкладки совершенно засаленного сюртука, я потом сжёг, выучив адрес и пароль наизусть. Но не рассказывал об этом даже родной дочери Иосифа, моей Фейгеле. И её братьям – им тем более! Попав в Нью-Йорк, я решил воспользоваться советами дяди скорее всего от осознания безысходности, которое ледяной волной окатило меня на берегу Гудзона. Никаких продуктивных мыслей в голову не приходило!
Глядя на зеленеющую в тумане фигуру Свободы, я вдруг подумал, что до чего же она похожа на бронзовый подсвечник в последнем доме дяди Иосифа и тёти Брухи, на Михайловской, 6. Ты вряд ли помнишь – несколько грубоватая Артемида с факелом-свечой, подаренная кем-то из очень далеких хабновских, а может, даже погребищенских родственников. А может, дядя сам где-то приобрел эту вещицу, потому что она напоминала ему Манхэттен?
И тут-то и всплыл в памяти адрес. Конечно же, никакого Эйзенштадта я там не обнаружил. Но идиш и дотошность принесли свои плоды: уже на следующий день я выяснил, что того, кто спас когда-то Иосифа, тоже давно нет на белом свете, однако сын его живет здесь и кое-как содержит небольшое кафе при Нью-Йоркской военно-морской верфи. И это широкие врата в мир бизнеса?
Мне удалось разузнать и домашний адрес этого Бенджамина, и, не желая привлекать к себе внимание в тесной кафетерии «У Бена», я отправился на поиски 44-ой улицы. Кирпичный двухквартирный дом №1250 почти ничем отличался от прочих домов этого расчерченного на аккуратные прямоугольники бруклинского района Сансет, с южной стороны кладбища Гринвуд.
Кладбище мне там больше всего и понравилось – действительно, лес зеленый и живой… Прогуливаясь по бесконечной 44-ой стрит, я читал таблички с именами жильцов. Забавно! «Уильям Кромм. Запрещается вход евреям, желтым, черным и другим низшим расам». И буквально впритык - «Вход разрешается всем, кроме нацистов. Даниэль Шапиро». И дальше: «Гольдштейн. Осторожно! В доме добрая собака! Зализывает насмерть!» И еще: «МакЛаффен. Коммивояжером вход категорически запрещен, даже родственникам».
Латунная табличка на калитке крошечного палисадника у входа в квартиру Эйзенштадта-младшего гласила следующее: «Бен Эйзенштадт и Бетти Гельман. Добро пожаловать с добрыми намерениями!» Ничего интересного я от этой встречи не ждал, но всё же нажал на кнопку звонка… При этом я понимал, что делаю весьма глупый и рискованный шаг.
Все это звучало, как вполне объяснимый бред умирающего… Записку, которую Иосиф мне велел вытащить из-под подкладки совершенно засаленного сюртука, я потом сжёг, выучив адрес и пароль наизусть. Но не рассказывал об этом даже родной дочери Иосифа, моей Фейгеле. И её братьям – им тем более! Попав в Нью-Йорк, я решил воспользоваться советами дяди скорее всего от осознания безысходности, которое ледяной волной окатило меня на берегу Гудзона. Никаких продуктивных мыслей в голову не приходило!
Глядя на зеленеющую в тумане фигуру Свободы, я вдруг подумал, что до чего же она похожа на бронзовый подсвечник в последнем доме дяди Иосифа и тёти Брухи, на Михайловской, 6. Ты вряд ли помнишь – несколько грубоватая Артемида с факелом-свечой, подаренная кем-то из очень далеких хабновских, а может, даже погребищенских родственников. А может, дядя сам где-то приобрел эту вещицу, потому что она напоминала ему Манхэттен?
И тут-то и всплыл в памяти адрес. Конечно же, никакого Эйзенштадта я там не обнаружил. Но идиш и дотошность принесли свои плоды: уже на следующий день я выяснил, что того, кто спас когда-то Иосифа, тоже давно нет на белом свете, однако сын его живет здесь и кое-как содержит небольшое кафе при Нью-Йоркской военно-морской верфи. И это широкие врата в мир бизнеса?
Мне удалось разузнать и домашний адрес этого Бенджамина, и, не желая привлекать к себе внимание в тесной кафетерии «У Бена», я отправился на поиски 44-ой улицы. Кирпичный двухквартирный дом №1250 почти ничем отличался от прочих домов этого расчерченного на аккуратные прямоугольники бруклинского района Сансет, с южной стороны кладбища Гринвуд.
Кладбище мне там больше всего и понравилось – действительно, лес зеленый и живой… Прогуливаясь по бесконечной 44-ой стрит, я читал таблички с именами жильцов. Забавно! «Уильям Кромм. Запрещается вход евреям, желтым, черным и другим низшим расам». И буквально впритык - «Вход разрешается всем, кроме нацистов. Даниэль Шапиро». И дальше: «Гольдштейн. Осторожно! В доме добрая собака! Зализывает насмерть!» И еще: «МакЛаффен. Коммивояжером вход категорически запрещен, даже родственникам».
Латунная табличка на калитке крошечного палисадника у входа в квартиру Эйзенштадта-младшего гласила следующее: «Бен Эйзенштадт и Бетти Гельман. Добро пожаловать с добрыми намерениями!» Ничего интересного я от этой встречи не ждал, но всё же нажал на кнопку звонка… При этом я понимал, что делаю весьма глупый и рискованный шаг.
Бенджамин оказался внешне чем-то похож на нашего Борьку, только благообразнее и без следов Гражданской войны во взгляде. Ну, и моложе, конечно. Очень подтянутый. Пожалуй, его широчайшая улыбка плохо сочеталась с роговыми очками и кустистыми бровями. Он был похож на немного сумасшедшего филина, которому нравится дневной образ жизни.
Я протянул ему визитку.
- Проходите, мистер Зоверман! Чем могу помочь? Вы же не торговый агент, не к началу недели будь таковые упомянуты? Шляпу можете не снимать.
Он был мне определенно симпатичен, и поэтому я совершенно спокойно ответил ему на идиш:
- Господин Эйзенштадт, ну, конечно, я коммивояжер. Но ничего, кроме некой «сахарной палочки» меня не интересует. Может, вы объясните мне, что это такое? И при чем тут стихи малоизвестного поэта Тениссона? Вот эти:
«Sweet and low, sweet and low,
Wind of the western sea,
Low, low, breathe and blow,
Wind of the western sea!»
Бенджамин, не переставая улыбаться, разинул рот. Вид у него стал еще более комическим. Наконец, он смог собраться с мыслями и отрывисто застрочил, как пулемёт Льюиса:
- Быть не может! Вы! Вы пришли? Вы от Нухим-Иося? Где он? В Америке? В Палестине? Что Вам о нем известно? Он здоров? Что он? Как он?
- Он умер во время Гражданской войны в Киеве.
- О, Боже мой! Но ведь вы все знаете? Он вам всё рассказал? Вы нашли меня и напомнили мою самую главную колыбельную… Знаете, что это всё значит?
…Нет, я не знал и ничего не понимал. Похоже, и я выглядел не менее дурацки. Эйзенштадт сочно хлопнул в ладоши.
- Это значит, что наступило время действовать. Вы пришли. И вам нужна помощь. А я с детства был воспитан так, что должен был вас ждать и ничего не делать, пока не появитесь.
- Простите, сэр, но я, правда, ничего не понимаю… Мне было велено передать вам эти слова…
- Выслушайте меня, мистер Зоверман! Я не спрашиваю вас, кто вы и кем приходитесь человеку, которого я видел всего лишь раз в жизни и очень плохо помню, но который повлиял на всю мою жизнь? Это не важно. Я выполняю волю своего отца, благословенна его память!
Перейдем к делу. О, да! Наконец-то я смогу осуществить всё-то, что было задумано еще двадцать лет назад.
Перейдем к делу. О, да! Наконец-то я смогу осуществить всё-то, что было задумано еще двадцать лет назад.
…Митя, речь Бенджамина продолжалась, наверное, часа полтора, и я, наконец, всё понял. В телеграфном стиле данное либретто может быть представлено следующим образом: давным-давно Нухим-Иось Король подсказывает Эйзенштадтам идею перспективного бизнеса, заключающегося в производстве порционных одноразовых пакетиков сахара для всех кафетериев и забегаловок во всем мире.
Король возвращается в Россию, а маленький Бен всерьез улекся этими пакетиками. Папа увлечения поощрял и принимал участие в семейной игре «Бенджамин Эйзенштадт – король сахарных палочек». Игра переросла в серьезные обсуждения технической стороны дела. Были привлечены знакомые инженеры, специалисты по фасовке сыпучих тел. Но когда все технологии были разработаны, и оставалось лишь запатентовать идею, Эйзенштадт-старший заявил, что автор идеи имеет право на свою долю, и пусть патент «одноразовости» принадлежит Королю или его представителю, который в качестве бизнес-пароля процитирует стихотворение о тихо и сладко тающем ветре западного моря.
А Эйзенштадт-младший обязуется, что как только появится законный претендент на авторство идеи промышленного изготовления «sugar sticks», тут же помочь ему с патентным оформлением, а самому запатентовать подобную идею на изготовление одноразовых пакетиков со специальным низкокалорийным сахаром, ибо таковой уже с начала 20-х годов стал в Штатах очень даже востребован широкими слоями населения, заботящимися о собственном здоровьи. Уф, конец либретто.
Король возвращается в Россию, а маленький Бен всерьез улекся этими пакетиками. Папа увлечения поощрял и принимал участие в семейной игре «Бенджамин Эйзенштадт – король сахарных палочек». Игра переросла в серьезные обсуждения технической стороны дела. Были привлечены знакомые инженеры, специалисты по фасовке сыпучих тел. Но когда все технологии были разработаны, и оставалось лишь запатентовать идею, Эйзенштадт-старший заявил, что автор идеи имеет право на свою долю, и пусть патент «одноразовости» принадлежит Королю или его представителю, который в качестве бизнес-пароля процитирует стихотворение о тихо и сладко тающем ветре западного моря.
А Эйзенштадт-младший обязуется, что как только появится законный претендент на авторство идеи промышленного изготовления «sugar sticks», тут же помочь ему с патентным оформлением, а самому запатентовать подобную идею на изготовление одноразовых пакетиков со специальным низкокалорийным сахаром, ибо таковой уже с начала 20-х годов стал в Штатах очень даже востребован широкими слоями населения, заботящимися о собственном здоровьи. Уф, конец либретто.
Вот так, брат Митя, и стало понятно, какой бизнес принесет Аврааму Зоверману и его заокеанским руководителям необходимый доход. Всё, что мне нужно было делать, это выполнять инструкции Бенджамина. Тот уже давно всё рассчитал. Между прочим, тут еще один забавный семейный эпизод: оказывается, когда наша тётя Лиза уезжала с мужем в Америку, то покойный дядя Иосиф их тоже снабдил координатами Эйзенштадтов, но без пароля. Кахманы общаются с Беном, и тот таки свёл меня с родичами. Так я нашел нашу Леечку, и так я решил кучу проблем по созданию новой компании и ряда фирм: в лице Файвиша, лизиного мужа, я нашел талантливейшего организатора.
Ты удивлен? Ты спрашиваешь, как можно было так глупо рисковать, связавшись c эмигрантами из России, да еще с родственниками? Мол, только что ты отказывался от общения с ними, боясь разоблачения, а теперь пользуешься поддержкой тети Лизы и Файвиша? Нелогично! Согласен, но какая там осторожность! Какая там конспирация! Меня волновало одно: Дело, настоящее Дело, имеющее семейные корни. И которое принесет, во что я искренне верил, пользу моему государству, моей армии, моей партии.
Правда, за все эти месяцы бешенной работы никто из участников сумасшедшей авантюры ни разу не назвал меня по настоящему имени… А во мне проснулся колоссальный делец, развернуться которому раньше мешали и обстоятельства, и другие интересы. Теперь же остановить этого голема уже никто не мог. Знаю, что ты меня хорошо поймешь… И мы сделали невероятное: счета внешней разведки РККА в разных банках, в разных странах поднялись до таких олимпов, что и мечтать было нельзя.
И вот теперь, когда я заварил эту кашу, а точнее, Компот, и только вся эта сложная система заработала, как меня отзывают обратно. Ни в одном из известных мне языков нет точного определения степени идиотизма тех, кто сегодня дотянулся до руководства разведкой. Иногда хочется ржать, но чаще рыдать. Эх, если бы я мог соскочить с подножки этого локомотива!
Взять и остаться в Америке навсегда – ах, какой соблазн… Но у меня все вы, а главное, Фенечка и дети, - в заложниках… Вот и всё, и я возвращаюсь. Нет, не хочу закончить это письмо такими надрывными нотами. Лучше я тебе расскажу про Компот – именно так, с большой буквы. «Что такое компот? – спросил бы незабвенный Мендель Моранц и сам бы ответил, - это то, в чем вкус зависит скорее от сахара, нежели от воды, если забыть про фрукты».
Создавая компанию, которая будет курировать фирмы по изготовлению и распространению «одноразового сахара», я вдруг подумал, что лучшее для неё название - «Compote Со». Потому что в моем начинании главный компонент – сахар, а цель, по-прежнему – коммунизм, в построение которого я верю больше, чем в пути, для этого избранные. То есть мой Компот – это Коммунистический Потенциал. Я открыл филиалы Компота в Китае, в Японии и в Канаде. Мы начали заваливать весь западный и восточный мир порционным сахаром, который моментально приобрел популярность. Экономично и гигиенично! И - безумные дивиденды…
Вот теперь, Митя, всё!
Правда, за все эти месяцы бешенной работы никто из участников сумасшедшей авантюры ни разу не назвал меня по настоящему имени… А во мне проснулся колоссальный делец, развернуться которому раньше мешали и обстоятельства, и другие интересы. Теперь же остановить этого голема уже никто не мог. Знаю, что ты меня хорошо поймешь… И мы сделали невероятное: счета внешней разведки РККА в разных банках, в разных странах поднялись до таких олимпов, что и мечтать было нельзя.
И вот теперь, когда я заварил эту кашу, а точнее, Компот, и только вся эта сложная система заработала, как меня отзывают обратно. Ни в одном из известных мне языков нет точного определения степени идиотизма тех, кто сегодня дотянулся до руководства разведкой. Иногда хочется ржать, но чаще рыдать. Эх, если бы я мог соскочить с подножки этого локомотива!
Взять и остаться в Америке навсегда – ах, какой соблазн… Но у меня все вы, а главное, Фенечка и дети, - в заложниках… Вот и всё, и я возвращаюсь. Нет, не хочу закончить это письмо такими надрывными нотами. Лучше я тебе расскажу про Компот – именно так, с большой буквы. «Что такое компот? – спросил бы незабвенный Мендель Моранц и сам бы ответил, - это то, в чем вкус зависит скорее от сахара, нежели от воды, если забыть про фрукты».
Создавая компанию, которая будет курировать фирмы по изготовлению и распространению «одноразового сахара», я вдруг подумал, что лучшее для неё название - «Compote Со». Потому что в моем начинании главный компонент – сахар, а цель, по-прежнему – коммунизм, в построение которого я верю больше, чем в пути, для этого избранные. То есть мой Компот – это Коммунистический Потенциал. Я открыл филиалы Компота в Китае, в Японии и в Канаде. Мы начали заваливать весь западный и восточный мир порционным сахаром, который моментально приобрел популярность. Экономично и гигиенично! И - безумные дивиденды…
Вот теперь, Митя, всё!
Твой брат А.
Комментариев нет:
Отправить комментарий