- ИЮНЬ 1969 | В этом плацкартном вагоне поезда Одесса – Новосибирск их оказалось семеро – будущих абитуриентов НГУ (Новосибирского государственного университета). Отличие индивидуальных особенностей каждого увязывалось одним характерным сходством – наличием соответствующей записи в «5-ой графе» паспорта. Та самая национальность, которую объявление из старого анекдота меняло на две судимости, заставляла их странствовать в пределах «великой и необъятной». А кто другой поедет поступать, хоть и во второй по значимости после МГУ университет Советского Союза, но все же – «тьму-таракань» (по понятиям этой киевской «поросли»)?
Киев и Москва страдали устойчивой аллергией на этих еврейских «ундервудов», которые уровнем своих знаний подавляли основную массу абитуры. A как, в таких условиях, «бедным» экзаменаторам столичных вузов выдержать негласную, «спускаемую» сверху, двухпроцентную норму по приему этих «нехристей»?
«Но страна сказала: Надо!.. ».
Методы «срезки» апробировались и распространялись. Можно было в идеальную письменную работу внести свои «коррективы» - от нескольких лишних запятых до исправления букв и цифр. Можно занизить оценку – пока будут апеллировать, экзамены пройдут. А можно, на устном экзамене, посадить экзаменующегося под перекрестный «допрос» двух экзаменаторов и, методом упреждающего вопроса, не давать времени на обдумывание и ответ. Изысков было множество, как и контрмер, которые находились и применялись.
Все поступающие доподлинно знали, что по письменным экзаменам следует немедленно требовать официальной перепроверки. А на устном экзамене, идя на заведомый конфликт в «перекрестном обстреле», каждый вопрос и ответ записывать, нахально отдавая бумагу на подпись экзаменаторам. Каждый вопрос и ответ! Представим ситуацию и оценим права сторон? Естественно, применение подобных контрмер не было массовым.
Но даже легендарный, благополучный исход оставлял в подростковой душе незаживающую рану.
- А теперь задумаемся: какая еврейская мама пойдет на заведомую травму психики своего дитяти?
И отправлялась отнюдь не худшая «абитура» завоевывать просторы Урала, Сибири и Дальнего Востока. Так страна решала проблему развития периферии.
Фима Факторович был одним из этой «великолепной семерки», отчалившей в конце июня (почти сразу после выпускных экзаменов) на «покорение Сибири Ермаковичем».
Почему так рано? Дело в том, что в отличие от общесоюзной нормы - начала приемных экзаменов в вузы с 1 августа, трем самым значительным высшим заведениям страны было предоставлено право начала приема с 1 июля. Этими грандами образования являлись МГУ, МФТИ и НГУ. Их дипломы котировались и признавались по всему миру, что и служило основанием для привилегий.
Возможность совместить в одном сезоне две попытки поступления увеличивала для юношей шанс избежать «прелестей» почетной миссии: предстать в качестве «пушечного мяса» советской армии. Но вероятность поступления увеличивалась, отнюдь, не в два раза. Высочайший конкурс на все факультеты и уровень требований в этих престижных трех вузах «отметал» большую часть желающих, позволяя «наполнять» эти высокого уровня студенческие аудитории лучшими из лучших. Правда, было одно маленькое «но», нарушающее гармонию справедливости отбора – наличие той самой 2% нормы для евреев, неукоснительно выполняемой в Москве.
«Пражская весна» с обилием характерных фамилий в протестном диссидентском движении, в дополнение к войне 1967 года на Ближнем Востоке и всплеску публичных выступлений «невыездных», усугубила негативное отношение власти к еврейской части своих граждан.
К счастью, Новосибирск, а, точнее, новосибирский Академгородок, зараза антисемитизма в 1969 году еще не накрыла.
Успешные попытки просачивания туда «украинского десанта» в предыдущие годы, подвигали еврейских мам на своеобразный подвиг самопожертвования, ради перспективы своих чад.
Фимины родные, конечно же, желали своему отроку «иметь место» под киевским небом, в киевском вузе.Тем более что старший Фимин брат Илья проходил свое обучение вдали от родных пенатов. Но опыт его посягательств на такое место в вузах Киева, заставлял усомниться в целесообразности этого шага.
Илья, заканчивал школу в 1966 году, когда по Союзу происходил возврат от одиннадцатилетнего образования к десятилетке.
Этот год ознаменовался двойным выпуском учащихся 1948 и 1949 годов рождения. Естественно, что количество мест в вузы увеличено не было, зато конкурс автоматически вдвое возрос. Но, в отличие от Фиминого выпуска, отсрочка от армии тогда предоставлялась не только студентам, обучающимся на дневных отделениях, но, также, и «вечерникам», и «заочникам».
Приемные экзамены для последних двух категорий проходили, как правило, осенью или, «в добор», зимой.
В первый год после окончания школы Илья умудрился совершить четыре попытки поступления в Киеве.
Первая, в Политехнический институт на дневной факультет, сорвалась после первого же экзамена – двойка по письменной математике (естественно, искусственное «передёргивание», которое, по счастью экзаменаторов, интеллигентная родня оспаривать не собиралась). Вторая (туда же на второй поток) была «зарублена лихой парой» на втором экзамене - устной математике. Третья попытка, на заочный факультет Строительного института, оборвалась на сочинении (последнем экзамене).
Но наибольший удар Фимина семья получила от вечернего отделения химфака Политехнического института.
Невзирая на все перипетии экзаменационных баталий и выставленные для него барьеры, Илья добрался до последнего экзамена – устного по химии.
Надо сказать, что данный факультет был выбран неспроста. Его в предвоенные годы закончил их отец. Заместитель декана факультета был его сокурсник, который, на одной из юбилейных встреч выпускников, заверил отца в своей искренней дружбе и просил обращаться к нему, в случае необходимости, «без церемоний». Несмотря на свои скромность и щепетильность, после «проработки» собственной супруги (которая до этого, и после, не позволяла себе самое понятие «давлеть» на мужа), Фимин папа пошел, таки, на встречу с сокурсником и получил заверение в удачном решении вопроса.
Следует заметить, что «удачное решение» означало всего-то троечку, так как по ходу экзаменов изначально низкий конкурс превратился в ничто. Кроме того, Илья год до этого усиленно готовился по химии с репетитором, кандидатом химических наук.
Возврат Ильи с экзамена добавил седин всей их родне. Сам он был раздавлен той «удачей», уготованной ему на экзамене.
Очередная, стандартная пара полчаса пыталась безуспешно найти пробел в его знаниях. К сожалению, понадеявшись на свои знания и обещания отца, Илья, при появлении на «поле» второго экзаменатора, не стал записывать под подпись вопросы и ответы. Фактически, повода усомниться в своих знаниях Илья не дал, запнувшись лишь на последнем вопросе: «Можете ли вы написать формулу такой-то кислоты?». После минутного замешательства экзаменуемого последовала гениальная фраза экзаменатора: «Ну, если вы не знаете такой «элементарщины», то дальше вас спрашивать нет смысла. Два!».
Репетитор Ильи (кандидат химических наук) формулу предложенной кислоты, также, не смог записать, ввиду отсутствия в его познаниях каких-либо сведений о химическом соединении с подобным названием. Справочная литература об этом феномене тоже промолчала. А сокурсник отца выразил свое сожаление, сообщив, что он был не в состоянии повлиять…
Проработав год на стройке, Илья с блеском поступил в Кемеровский политехнический факультет, набрав 15 баллов из 15 возможных (две математики и физика).
Его негативный опыт не был фатальным стечением обстоятельств.
Скорее, исключением из правила были те счастливчики, которые просачивались в киевские и московские вузы с наличием «пятой графы». Они становились своего рода легендой в среде еврейской абитуры.
Отрывать второго сына от семьи было и больно, и горько. Старший – за три тысячи километров один - в холодной Сибири. Теперь - туда же и младшего?
Идея поступления на математический факультет Новосибирского университета возникла «не с кондачка». Первым принес ее в Фимин дом сын близкой маминой подруги – Гриша Сойфер. Он поступил туда в 1966 году. Часто бывая у них в доме по дороге из Новосибирска в родную ему Славуту и обратно, Гриша много рассказывал о тамошней жизни, учебе, перспективах роста и отсутствии предвзятого отношения к поступающим.
За два года до окончания школы Фима огласил своей родне решение поступать именно на математический факультет Новосибирского университета.
Первое место на Киевской городской математической олимпиаде в 10-м классе подтвердило его претензии.
- ДЕТСТВО | События своей жизни до неполных четырех лет Фима не помнил.
Семейный фотоархив и рассказы окружающих могли поведать ему следующую поверхностную картину.
Родился - 10 августа 1952 года. Все в нем выпячивало этакого львенка в драконьей шкуре. Маленький, белобрысый, жизнерадостный крепыш, еще из детской плетеной коляски, умудрялся очаровывать своими «руладами» всех находившихся в радиусе 100 метров. Споры о том, Карузо, Гмырю или Шаляпина доведется затмить в будущем сему отроку, сопровождали весь период его голопузого детства. Музыкальным слухом, как выяснится в дальнейшем, Б-г его тоже не обидел. Благо, было в кого.
Самым почетным элементом мебели их дома был великолепный немецкий рояль. Фимин папа когда-то пленил их маму игрой именно на этом инструменте. Не будучи профессионалом (всего-то музыкальная школа) он на слух мгновенно подбирал любую, раз услышанную, мелодию. Своими немузыкальными (с точки зрения профессионалов-пианистов) пальцами Йося (как звали его друзья) «без нот» сооружал такие аккордные надстройки, которым поражались прожженные «мэтры», бывавшие у них дома.
Естественно - их дом был наполнен музыкой. В воспоминаниях о детских годах у Фимы в голове отложились многочисленные посиделки (благо родственниками, знакомыми и друзьями семья не была обделена), на которых все ждали главного действа: «когда Йося сядет за рояль». И тогда: песни, танцы – до упоения. А он (за роялем) любую заявку – безотказно, не жеманясь, не набивая себе цену.
Удивительно, но именно эти скромность и неумение (а может нежелание) повысить голос заставляли всех окружающих считаться (и очень ценить!) с его очень ненавязчивым, но, до совершенства, логично построенным мнением. Авторитет отца в их доме был настолько высоким, что любое слово осуждения из его уст «било» детей больнее любого телесного наказания (которые в их семье, впрочем, не особо и поощрялись).
- НЕ УКРАДИ | Впервые честь быть «высеченным» Фима испытал в неполном четырехлетнем возрасте.
Однажды, перед уходом в детсад, Фима узрел на буфете красивые, разноцветные бумажки. Детское искушение не оставило места сомнениям, и «фантики»… перекочевали в Фимин карман. По приходу в детсад он начал щедро раздавать подарки детям. «А что тут плохого? Ведь мама учит делиться, не жадничать». Первая, самая красивая, по Фиминому разумению, бумажка ушла Ирочке Сущенко – его первому детскому увлечению. Остальные были розданы в протянутые к Фиме жаждущие детские руки без малейшей тени сомнения и сожаления.
Какая-то из маленьких разумниц донесла один из оных фантиков до воспитательницы со словами: «А Фимка детям денежку раздает!».
Дальнейший сюжет развивался со скоростью курьерского поезда. В короткий срок все купюры были сосредоточены в крепких руках воспитательницы, которая тут же позвонила Факторовичам с вопросом:
- А не пропадало ли что-либо у вас?
- Да – ответствовала Фимина мама – Моя зарплата пропала.
- Еще не пропала, хотя была близка к этому.
После этого, воспитательница поведала Фиминой маме историю щедрости ребенка.
Этот разговор Фима не слышал, но и через много лет с содроганием вспоминал радикальные последствия своего поступка.
В середине дня в детсаде появилась его мама. Всех детей собрали в зале. Маленького «героя» вывели в центр и, в назидание всем присутствующим, была прочитана лекция о «негожести поползновения на чужое».
Следует отметить, что воспитание тех лет существенно отличалось от нынешнего, продвинутого. 4-х летние, в большинстве своем, в отличие от нынешних акселератов, понятием денег обременены не были. Поэтому суть происходящего большинство детского контингента восприняло с трудом. Не был исключением и сам «виновник».
Изъятие из садика и дорогу домой Фима воспринял как верх несправедливости. Его заплаканные глаза излучали обиду на маму, отказавшую ему в привычном держании за руку. Дома же экзекуция приняла, уж совсем, чудовищные формы. Ременное нижеспинное горячительное оказалось лишь малой толикой последующего. Пришедший с работы папа, кроме долгого многозначительного осуждающего взгляда, впервые шлепнул Фиму по тому же злополучному месту.
Только через много лет, в одной из откровенных бесед с собственной мамой, Фима узнал причину столь жесткого обращения со своей особой.
Именно в этот период, за месяц до данного события, сотрудницу его матери постигло большое горе – сын сел в тюрьму за воровство.
В свете поступка своего чада, женская эмоциональность обрисовала Фиминой маме такие «радужные перспективы», что радикальность пресечения «в зародыше» подобных проявлений не показалась ей чрезмерной (в отличие от самого истязуемого, как, впрочем, и остальных членов их семейства).
Слеза раскаяния на лице собственной матери, узнавшей (после стольких лет неведения), что 4-х летний Фима (задумайтесь!) и понятия не имел тогда о бумажных денежных купюрах, навсегда вымела из Фиминого сердца ту давно затаенную обиду. Но это было потом.
Так Фима получил (и «намертво зарубил» в своем сознании) одну из главных библейских заповедей: «Не укради!».
А вообще, детские «приколы» (как на современном сленге выразилась бы нынешняя молодежь) сопровождали Фимину жизнь, как гирлянды новогоднюю елку.
В полтора года он своими возмущенными воплями содрогнул весь Крещатик, когда его родители решили попотчевать свое чадо мороженным в Пассаже. Крик, правда, быстро оборвался, ибо широко разинутый рот оказался хорошей мишенью для маленькой ложечки с лакомством. А последовавшая тихая фраза - «исё» - символизировала полное умиротворение протестующего. Кто, из родителей, осуществил снайперское попадание - история умалчивает.
- ДОМИНО | Игра, имеющая особый статус в их доме, постигалась младшим Факторовичом в периоды почти каждодневных баталий. Основными героями этих действ являлись патриархи – Фимины дедушки Саша – отец Фиминого папы и Арон – отец Фиминой мамы.
Совсем другим был его соперник по доминошным боям отец Фиминой мамы - дед Арон. В Фимином сознании образ любимого деда (несмотря на то, что его угасание и уход из жизни «в следствие тяжелой и продолжительной болезни» происходили на Фиминых глазах) оставался неизменным – невысокий, крепко сбитый, не без возрастной «трудовой мозоли» живота, совершено лысый старик, притаскивающий в дом такие авоськи, что (по Райкину-Жванецкому) «лошади оборачивались». В отличие от своего визави, дед Арон не был, как он сам говорил, «энтюлюгенция». По ходу игры, когда страсти «зашкаливали за точку кипения» (что случалось не раз в течение партии и, обычно, венчало подъем из-за стола), Фима не раз слышал его ехидную фразу: «Куда нам - шмуэлям до вас – коэнов?».
В три года Фима, обладающий достаточной любознательностью, подглядывая за дедами (нередко сидя у них на коленях) освоил азы и специфические термины домино.
Естественно, что термины он постигал на идиш, так как дед Арон, прожив большую часть жизни в русскоязычной среде, разговаривал на русском с характерным еврейским акцентом, часто перемежая свою речь оборотами родного местечка. Его словечки, типа «каструлык» или «билкес» цитировались всей многочисленной родней. Ну а идиш – был родным для обоих стариков от груди матери.
Через пять минут после каждой семейной встречи, на углу стола раскладывалась газета (ее чистые поля служили для записей итогов), и раздавался стук высыпаемых костяшек. «Эйн-эйн, цвай-цвай…фир-фир» - игра началась.
Интересно, что прозвучавшее через несколько лет с экрана телевизора райкинское: «фир ун зибцих» (не осознанное большинством слушателей и, вероятно, цензурой), было понято и оценено Фимой сходу.
Вначале игра проходила чинно и благопристойно. Но, по мере развития, страсти достигали апогея. Слышимые вполголоса числительные типа «фир ун драй» постепенно меняли тональность и окраску.
Часто «кипячение» дедов в их спорах принимало формы откровенного чудачества, когда на роль арбитра приглашался малолетний Фима. Его категоричное мнение, естественно, не снижало накал. Ну а к кому еще, как ни к этому, не отходящему от стола, любопытному созданию могло быть направлено стариковское пожелание справедливого арбитражного решения? Маленький разумник, любимец обоих, с детской непосредственностью безапелляционно развенчивал любой «шахер-махер», примененный одним из соперников. Кроме того, схватывая все нюансы «на лету», Фима быстро достиг в доминошной науке неплохого уровня, чем несказанно радовал деда Арона.
- ШАХМАТЫ | Этот вид игры культивировался в их семье средним поколением. Фимин папа был страстным болельшиком мировых шахматных баталий. В свободное время он мог часами разыгрывать, вынесенные на полосы газет, партии мировых звезд. Но детям это было бы не интересно, если бы они не ощущали рокот живых страстей. А уж это бушевало в их доме достаточно часто. Любителями «сыграть партейку», кроме Фиминого отца, были его родной брат – Аллан и его двоюродный брат Саша (которого Фима очень любил и, поэтому в течение долгого времени звал по имени – без употребления обязательного «дядя»).
Дядя Аллан, как и дед Саша, имел стройную, гордую осанку – сказывались порода и армейская выправка. От него веяло некоторой холодностью, и их с Фимой взаимоотношения напоминали отношения ученика и учителя, при любых обстоятельствах сохраняющего дистанцию. Дядя прошел всю войну, но, в отличие от других воевавших, практически ничего не рассказывал о своих ратных подвигах. В период «застоя», когда мемуары на военную тему котировались в писательской среде и были неплохим подспорьем семейному бюджету издателей и писателей, целый «подвал» из книги маршала Баграмяна повествовал о нем и его подвиге при обороне Киева. Фима долго не понимал, как сочетаются «лычки» капитана, на предвоенных фотографиях, со званием подполковника - офицера, прошедшего всю войну от начала и до конца. Четырехчасовая беседа с Фимой, за месяц до смерти дяди (как исповедь в преддверии кончины), расставила все на свои места.
В 1939 выпускник мостостроительного факультета киевского Строительного института был приглашен в «органы» и получил предложение (от которого не отказываются) работать в войсках НКВД инженерного назначения – в области наведения и взрыва мостов. Благодаря его статусу перед войной, семья Факторовичов была своевременно эвакуирована из Киева в июле 1941 года. Он же минировал и взрывал Наводницкий мост, по которому отходили последние защитники Киева в сентябре. Подвиг, совершенный Фиминым дядей при этом событии, как раз и был описан Баграмяном. Далее, как и большинство защитников Киева, возглавляемый им батальон попал в окружение, но с боями прорвался. Выйдя из «котла» во всеоружии, при знаках отличия, с документами батальон не испытал значительного давления со стороны СМЕРШа. Более того, часть батальона вскоре, по представлению, была награждена за этот выход орденами и медалями. Кроме евреев! О которых было сказано: «им в плен, в отличие от других, дорога была «заказана», поэтому и подвига никакого они не совершили». При этом сам дядя Аллан чуть не попал под трибунал и отделался снятием двух «лычек» за то, что командир батальона гаубиц, выходившего вместе с ними, оказался на допросе раньше. Его ложь, о затопленном в болоте, якобы по дядиной вине, вооружении его батальона, была принята как истина, невзирая на свидетельские показания их подчиненных. После войны, за два года до начисления военной пенсии по выслуге лет, дядя Алан (как и многие другие) был демобилизован, и был вынужден начать работать по полученной им довоенной строительной специальности, значительно потеряв в статусе.
Дядя Саша тоже воевал, но с 1943 года. В отличие от своего двоюродного брата он не утратил в жизненных баталиях ни чувства юмора, ни мягкости, ни душевности.
Шахматный уровень трех родственников был примерно одинаков, поэтому для каждого из них выигрыши чередовались с поражениями. Дядя Аллан, как старший по возрасту и в силу своего характера, поражения воспринимал очень болезненно. Наверно поэтому младшие Факторовичы чаще учились на играх своего отца и его двоюродного брата, «партейки» которых перемежались остроумными комментариями последнего.
В шахматный клуб, располагавшийся на первом этаже дома-замка (одного из творений архитектора Городецкого) на углу Подвальной и Лысенка, Фима попал в 5-ти летнем возрасте, «впристежку» к своему брату и его другу Лене Л. Данный клуб был очень популярен с довоенных времен среди шахматной элиты Киева. Сюда захаживало немало местных и заезжих светил.
Один из Фиминых многочисленных двоюродных дядьев со стороны матери – довоенный чемпион Киева – тоже был воспитанником этого клуба.
В один из приездов в Киев московский гость проторил туда дорогу маленькому Илье, произведя, по ходу, фурор в самом клубе. Его приход в данное заведение совпал с посещением одного из перспективных молодых киевских гроссмейстеров. Никому не ведомый гость умудрился «вдуть» гроссмейстеру. И только после игры выяснилось, с кем имел честь скрестить шпаги за шахматной доской молодое дарование.
История повествует, что в шестилетнем возрасте Фима впервые участвовал в показательной игре на 20-ти досках очередного заезжего гроссмейстера. По причине случайности этого события и небольшого количества завсегдатаев, сей отрок, с трудом видимый из-за стола, оказался в числе оппонентов маститого мастера. Илюша и Леня разместились за досками справа и слева от Фимы, с тем, чтобы помогать «малому». Собственно и переставлять-то фигуры Фиме не особо приходилось – старшие и этот нехитрый шахматный элемент взяли на себя.
Через час-полтора после начала турнира большинство соперников гроссмейстера с позором «зачехлили свои доски». Илюша и Леня не составляли исключения.
А вот самый маленький из присутствующих еще держался. Положение на его доске не оставляло сомнения в исходе, и собравшиеся сзади настоятельно советовали сделать ход и сдаться. Наивные. Они не знали, с кем имели дело.
Подошедший гроссмейстер, бросив взгляд на доску, с улыбкой спросил у Фимы: «Сдаетесь, молодой человек?»
«Не..а!» – с уверенностью в голосе ответствовал Фима.
Несколько секунд постояв в задумчивости, маэстро протянул к Фиме руку со словами: «Ну, тогда я сдаюсь!».
Домой Фима летел, как на крыльях.
«Мама! А я у гроссмейстера выиграл!.. А Илюшка с Ленькой проиграли. Вот!»
- КАРТЫ | Без игральных карт советское пространство представить себе трудно. Играли все и повсеместно – в вагонах поездов, в студенческих общежитиях, на пляже и на кухне. Уровень интеллектуальности карточных игр, в достаточной степени соответствовал социальному статусу советского гражданина. Рабочий класс культивировал «дурака», «девятку» (и в идеальном варианте «66» или «тысячу»). Наиболее популярной игрой в среде «интеллектуальной элиты» являлся «преферанс». Далеко не каждому было дано освоить его азы, ну а выйти на достойный уровень…судилось ограниченному числу.
Плохим тоном для студента–дипломника считалось неумение «расписать пульку». А инженерный состав или профессура «баловались префом», часто во вред работе и семейным обязанностям. Не брезговали этой игрой и в среде командного армейского состава.
Азы Фиме покорились в 5 лет, после трех дней наблюдений за игрой на пляже Остра (место ежегодного летнего выезда их семьи на так называемую «дачу»). При этом Фима проявил себя и как неплохой учитель, «поработав» над своими друзьями-одногодками и приобщив их к этому интереснейшему занятию.
С семилетним Фимой охотно гоняли «пульку» достаточно умудренные преферансисты, не делая никаких скидок на юный возраст.
Присущие «драконистому» льву азарт, в совокупности с природной смекалкой, наиболее проявлялись за карточным столом.
Еще в 4 года Фима, карточной игрой, очень шокировал мать близкого друга своего старшего брата. Придя домой после работы и открыв дверь своей комнаты в коммунальной квартире она изволила созерцать умильную картину. На широкой кровати расположились трое отроков: Фима, Илья и ее сын Леня. Илья и Леня, почему-то, восседали в одних трусах. Их нательные вещи кучкой возлежали возле Фимы.
Понимая всю нелепость картинки в глазах своей мамы, Леня лепетал: «Ма…а! Мы тут в карты играем на раздевание. Фимке, гадскому, все время везет».
Ну, не принимало детское сознание того, что дело - не в везении, а, просто, извилины младшего в данном процессе работала лучше.
Пристрастие к карточным играм и сноровка, проявляемые Фимой с раннего детства, были совершенно алогичны для их семьи. Его родителям, да и всей их родне был не свойственен дух авантюризма и азарта.
Пожалуй, только дед Арон (в карты никогда не игравший) мог похвастаться своим гешефт-махерским прошлым.
История о его бизнесе была поведана Фиме после смерти деда.
Во времена НЭПа он с семьей «держал» два «дела»: булочную и мастерскую по изготовлению оловянных игрушек. Несмотря на постоянный государственный побор и рэкет местных бандитов Фимин дед умудрялся держаться на плаву. Он исправно платил госинспекторам и бандитам, помогал многочисленным родственникам и оставался «не в накладе». Первый удар в спину им был получен от его партнера по оловянному бизнесу. Фимина мама вспоминала, как впервые она увидала отца плачущим над мешками с обычными булыжниками, вместо оловянных отливок, присланными его партнером после предоплаты за товар. Затем «сработало» государство.
Фимин дед бежал из Киева, бросив магазин и купленный на Подоле дом. Его семья вынуждена была съехать в Житомир. Ареста и, возможно, уничтожения они избежали, но в течение почти десятилетия вынуждены были скрываться от преследования. В Киев семья вернулась в начале сороковых – перед войной, когда Фимин дед устроился работать на завод. Фимина мама оказалась в Киеве ранее, поступив на механико-математический факультет Киевского университета.
Эвакуироваться из Киева им удалось в последний момент. Помог родной брат Фиминой бабушки. Их путь к спасению мог неоднократно фатально оборваться. Перевозящую беглецов баржу на Днепре несколько раз обстреливали немецкие пилоты-стервятники. После очередного бомбового обстрела и затопления баржи путь на юго-восток (в основном пешком) привел их на тупиковую железнодорожную станцию на Кубани. Там их, при редком стечении обстоятельств, разыскал все тот же бабушкин брат и, за три дня до захвата станции немцами, вывез в Армению. Благодаря энергии деда Арона им удалось пережить эвакуацию и, вскоре после освобождения Киева, собрав свои незначительные «бэбэхи», двинуться домой.
Счастливое возвращение прервалось совершеннейшим «сюрпризом».
Мало кто из коренных киевлян, кроме евреев, запомнил сокровенную фразу одного из «главных» освободителей Киева – Н.С.Хрущева о том, кому следует и кому не следует проживать в освобожденном городе. Эти слова претворились в действие для всех евреев Киева, кто не был расстрелян в Бабьем Яру, не удобрил своим пеплом земли Освенцима, Дахау, Бухенвальда и других подобных мест, кто не положил свои жизни на фронтах и выжил в условиях эвакуации.
Большинство коренных евреев Киева так и не возвратились в Киев, разбавив своим присутствием всю территорию от Буга до Тихого океана. «Хорошо в стране Советской жить» доносилось из динамиков, когда Фимины родные, в течение двух лет, каждую ночь меняли места обитания. Дед Арон, в это время зарабатывал нелегкий хлеб в лесах Украины, организовывая смолокуренные артели. Только в 1947 году семья смогла легализоваться в Киеве - после окончания Фиминой мамой университета и распределения на оборонный завод «Арсенал». Дед Арон тут же организовал артель по сбору металлолома, и до 50-го года их семья, как и многочисленные родственники, которых он, по мере возможностей, всегда поддерживал, благоденствовала.
В пятидесятом его «подставил» очередной «протеже», которого Фимин дед поднял и ввел в дело. Фимино рождение дед отмечал «в местах не столь отдаленных». После выхода оттуда по амнистии (по смерти «отца народов») дед Арон прекратил азартные игры с государством и ушел на заслуженный отдых - воспитывать внуков.
ШКОЛА | Фимина семья проживала на улице Стретенской (от церкви Стретения, взорванной в 30-х годах). Их дом торцами «глядел» на улицы Чкалова и Стрелецкую. С балкона их 5-го этажа золотились купола Софиевского собора.
Фима с детства помнил шум дровяного склада под балконом. Ровно в шесть утра его семью будил звук двуручной пилы и скрип колес ручных тележек, предназначенных для «этапирования» дров к местам их непосредственного применения.
Тогда Фима не знал, что две комнаты, занимаемые их семьей в коммунальной квартире, дед Арон купил в 1947году, как раз накануне очередной денежной реформы. Заплатив золотыми червонцами по курсу, уже через месяц дед смог оценить значительность своего пожертвования продавцу данной квартиры. Тем более что одна из купленных комнат к моменту продажи являла собой место для сушки белья всей квартиры – без пола, отопления и оштукатуренных стен. Но к моменту рождения внуков жилье, общей вместимостью 40 квадратных метров, являло предмет вожделения многих киевлян, чьи семьи порой ютились на 3-х …5-ти квадратных метрах.
В 13-ю школу, располагавшуюся по улице Владимирской вблизи площади Б.Хмельницкого, Илью и Фиму привел ряд обстоятельств. Первое - месторасположение. Для попадания детей туда не требовалось пересечение оживленных транспортных улиц. Во-вторых, эту школу до войны заканчивал их отец. И главное, к моменту определения чад эта школа отличалась от близлежащих уровнем учителей и руководства.
Эту школу, в годы проникновения туда младших Факторовичов, заканчивала Рада Хрущева (дочь генсека) и ряд деток других партбоссов (пониже рангом), что говорило о престижности данного заведения.
- БАСКЕТБОЛ | Школа №13 культивировала баскетбол. Это было тем более удивительно, так как зал физкультуры здесь был вдвое меньше нормальной баскетбольной площадки, посреди зала главенствовал столб, а высота потолка - 4,5 метра - позволяла установить игровые щиты на полметра ниже требуемой отметки, что исключало совершение броска с нормальной траекторией. Тем не менее, юноши 13-й школы, начиная с 1964 года, держали по городу 1-е место в двух старших школьных возрастных категориях. Это, в определенной степени, чудо происходило благодаря стараниям простого учителя физкультуры.
Илья попал в секцию Юрия Николаевича в 4-м классе и потащил за собой первоклашку Фиму. Вообще-то Ю.Н. не брал таких маленьких, но для настырного мальца решил сделать исключение.
Очевидно, зная Фиминых родителей, Ю.Н. мог не обольщаться в отношении баскетбольной перспективы младшего Факторовича, но огромное желание последнего - не отставать от более взрослых членов баскетбольной секции - импонировало тренеру. А чем черт не шутит? Может, вырастет второй Аллачачян (лучший разыгрывающий сборной СССР и ЦСКА тех лет, с ростом, всего-то, 168 см)?
Вслед за Фимой, по проторенной стезе впоследствии, в секцию пришли практически все мальчики его класса, и ряд из них впоследствии составил костяк сборной школы в их возрастной категории.
Физкультурный зал школы, активно эксплуатируемый в зимнее время, был не единственным местом шлифования мастерства. Ближе к лету тренировки секции перемещались на ДСШ-1 (детская спортивная школа), которая располагалась на месте взорванного в 30-е годы Михайловского монастыря. Там, на открытых непогоде, 3-х полноценных (по размерам и высоте щитов) баскетбольных площадках дорабатывалась тактика и стратегия спортивных баталий.
Именно в баскетбольной секции происходило первое Фимино формирование личности и …первое разочарование в любимом и уважаемом человеке.
В седьмом классе Фима, со своим невысоким ростом, не мог претендовать на место в первом составе и прочно обосновался на скамейке запасных. К этому моменту Илья из-за болезни коленного состава вынужден был расстаться с баскетболом, но в своем 8-м классе успел с командой выиграть первенство Киева. Младший брат не строил иллюзий насчет своего активного участия в решающих матчах, но в душе надеялся помочь команде и, хотя бы раз, повторить достижение брата.
Решающая игра на первенство города происходила на поле соперника, почему-то в вечернее время и, что особо удивило Фиму и всю их команду, при полном отсутствии зрителей на трибуне.
Уступая сопернику в росте, команда 13 школы компенсировала своим тактическим и техническим превосходством.
Игра долгое время шла с переменным успехом, как говорится, очко в очко. Наступала кульминация матча.
За 2 минуты до финальной сирены Ю.Н. делает совершенно странный ход, выпуская вместо основного разыгрывающего засидевшегося на скамейке Фиму. Ну, как не оправдать такое доверие? За минуту Фима умудрился заработать команде 6 очков: дважды «убежав в отрыв» и один раз слаломно протаранив половину команды соперника, с фолами основного их центрового. К его удивлению, Ю.Н. тут же проводит еще более удивительную замену, меняя Фиму на самого маленького запасника их команды Мишу Б.
Но с тренером не спорят. Но более всего Фиму поразил тяжелый взгляд тренера встречающего его на скамейке.
Как не странно, но и Миша «каши не испортил» - и в отрыв убежал и время потянул.
Команда победила, как объявила судейская бригада, с разницей в 4 очка. Но что-то странное происходит с Ю.Н. Он подходит к тренеру соперников, они о чем-то шепчутся и направляются к судейскому столику, где, долго жестикулируя, что-то доказывают главному судье.
Затем Ю.Н., без тени улыбки, отправляет свою команду в раздевалку. Второй акт «марлезонского балета» состоялся уже в раздевалке, где он, прервав взаимные поздравления, сообщил команде о судейской ошибке. Мол, при пересчете зафиксирована ничья и предстоит переигровка.
«Не может быть» - в сердцах воскликнул Фима. «Мы «сделали» их!»
Он и Миша Б. чувствовали себя наиболее ущемленными данным поворотом событий. Это был их триумф. За минуту до прихода Ю.Н. они «купались» в редких лучах славы, и вдруг такой реверанс.
«Я тебе право голоса не давал» – резко осадил Фиму Ю.Н.
«Вы фактически их сделали, но с судьями не спорят».
До этого случая команда не сталкивалась с «договорными» играми. Но все имеет свое начало.
Через неделю состоялась переигровка. Ни Фиму, ни Мишу Ю.Н. на игру не взял. Команда проиграла. Почему? Участники скромно отмалчивались. Но факт остается фактом. Второе, непривычное место. Для 13 школы это был провал. Фима и Миша своих грамот не дождались. После этого случая Фима еще пару раз по инерции сходил на тренировку. В конце одной из них, его зазвал к себе Ю.Н. и, поведав Фиме о бесперспективности его баскетбольных надежд, предложил переквалифицироваться в «вышибалы». «Есть у команды необходимость в таком специалисте». Суть искусства такого «профессионала» заключается в умении, незаметно для судьи, нанести травму базовому игроку соперников.
В команде Ю.Н. об этом грязном элементе знали не понаслышке. Неоднократно, при жалобах на жесткость соперников, Ю.Н. учил своих питомцев маленьким хитростям ответных демаршей, особо останавливаясь на контактных ситуациях при борьбе под щитом. Именно там, по его наставлениям, наиболее удобно не убрать локоть или колено из-под взлетевшего к мячу соперника. Такие болевые заставки присущи практически каждому поединку. Но предложить такую роль Фиме, который, невзирая на свою горячую натуру, никогда не переходил черту жесткости, было верхом несоответствия кодексу чести 13-летнего подростка.
- МУЗЫКА | Фимина музыкальность, проявленная им с младенчества, не была для их дома чем-то инородным. Считается, что талант передается через поколение и на детях отдыхает.
Фимин папа, в юности член школьного «джазбэнда», в отличие от многих пианистов профессионалов, не относился свысока к неклассическим мелодиям. Обладая достаточно тонким вкусом, он каждую, даже впервые услышанную мелодию, в течение 5 минут подбирал, обрабатывал и «намертво забивал» в свой музыкальный архив. Маленький Фима, как и папа, ловил мелодию на слух.
Очень рано он начал петь. Вначале украдкой от всех. В четыре года для родственников, из-за занавески («ребенок стесняется») Фима исполнял репертуар большинства эстрадных певцов. Причем исполнялось все это громко и достаточно чисто. По настоянию родственников, к 7-ми Фиминым годам вопрос его музыкального образования «стал ребром». К этому моменту Илья, занимавшийся с частным преподавателем, высказал родителям настоятельную просьбу освободить его от этого процесса. С учетом того, что Фима изначально был более перспективен, на семейном совете постановили, что двоих музыкальных вундеркиндов один рояль не выдержит. По финансовым соображениям было решено определять младшего в музыкальную школу при доме учителя, располагавшуюся не так далеко – на площади имени «всесоюзного старосты» Калинина (ныне Майдан Незалежности). Но, предварительно, ребенок должен был выдержать первый в своей жизни экзамен. Не понимая толком «что, куда и зачем?», Фима постарался выполнить мамино наставление:
«Сыночка! Ты, пожалуйста, делай то, о чем тебя попросят».
Это напоминало Фиме игру, а играть он очень любил.
Детей запускали по одному, а родители толпились перед массивной дверью и пытались хоть краем уха услыхать, что происходит в «Святая святых». Через пару минут после Фиминого захода, дверь приоткрылась. Оттуда выглянул один из преподавателей:
«Чей это ребенок? Послушайте все…»
В приоткрытую дверь «весь приемный покой» получил возможность лицезреть и слушать, как Фима лихо отбивал все тактовые задания и исполнял свой песенный репертуар, повернувшись, как привык, лицом к стене.
Когда Фимину маму пригласили на комиссию, ей сообщили, что ребенка однозначно берут на класс скрипки, ввиду наличия у него идеального слуха. С большим трудом удалось убедить комиссию в целесообразности обучения Фимы игре на фортепиано, что по «слуховым» требованиям почему-то считалось ниже классом.
Так мир потерял перспективного скрипача, не приобретя, как выяснится в дальнейшем, и пианиста.
Последующие два года учебы в музыкальной школе оставили двоякий след в Фиминой памяти.
Блестящие выступления на уроках сольфеджио, где наигранную или напетую мелодию он воспроизводил в нотной тетради и быстрее, и точнее всех (в том числе и старшеклассников). Что касается основного предмета – игры на фортепиано – прогресс шел с «большим скрипом». Каждодневные два часа за инструментом для активного Фимы были несносной пыткой. Вместо того чтобы «побацать» мячом со сверстниками, сидеть и пиликать нудные гаммы, разучивать и доводить до совершенства, пусть и красивые по звучанию, различные этюды, фуги и т.п.? Это – верх истязательства.
В самой школе мнения о нем преподавателя сольфеджио и основного преподавателя-инструменталиста диссонировали. «Это – чудо ребенок. Такой музыкальный слух встречается чрезвычайно редко. Это – дар!», - говорил Фиминым родителям первый.
«У Вашего ребенка маленькая кисть. Ему надо годик отдохнуть. Кисть подрастет и он сможет брать нужные аккорды», - вворачивала вторая. Параллельно дирекция заверила Фимину маму, что за таким ребенком место сохранится. Трояк на исполнительском конкурсном экзамене заставил Фиминых родителей согласиться с доводами.
Год Фима честно прозанимался с частным преподавателем и после 2-го класса был готов «нести свой крест». Но приход его мамы в музыкальную школу ознаменовался сакраментальной фразой директрисы: «Место? Какое место? Мы не можем себе позволить роскошь держать год для кого-то место!»
Предложение родителей о продолжении музыкального образования частным образом Фима с негодованием отверг. Родители не стали настаивать. А сожаление об этом посетило Фиму после его 18 лет, когда поющий Факторович в кругу друзей специализировался в исполнении a`kopelo, без возможности подыграть себе на музыкальном инструменте.
- ФУТБОЛ | Эта игра входила в Фимино бытие от рождения. Хотя на его памяти папа не играл в футбол, да и представить своего отца, пинающего мяч, Фима не мог, но трансляции футбольных матчей по телевизору ребенок созерцал уже из своей плетеной детской кроватки.
Телевизор с малюсеньким экраном и большой линзой, наполняемой дисцилированой водой, был предметом гордости Фиминой семьи и зависти соседей, как их коммунальной квартиры, так и всего их подъезда. Но в те времена зависть не была окрашена в нынешние «подлючие» тона. Подъезд их дома, за малым исключением, жил как одна семья – радуясь успехам соседей и искренне переживая их горести. Поэтому первый в их доме телевизор марки «КВН» собирал у своего экрана достаточное количество зрителей.
А дом находился в Киеве, а в Киеве была футбольная команда «Динамо», за которую болели все, без исключения киевляне. И те, кто не был в состоянии попасть на матч, не мог не пользовать гостеприимство первых счастливых обладателей телевизоров.
Поэтому каждая трансляция становилась событием в Фиминой квартире.
Первым начал работать над «чемпионским почерком» белобрысого создания их сосед по квартире, тезка меньшего из Факторовичов, Фима Ф. Восьмилетняя разница в возрасте с Ильей допускала игнорирование им обоих младших соседей. Но Фима старший, как обозначался он в их коммунальной квартире, всячески опекал «малых». На многочисленные вылазки на природу со своими сверстниками Фима Ф. всегда брал и эту пару. Ну, а без футбола, как понятно, на природе не обходилось. Так, понятия «побацать» и «помотаться» младший Фима усвоил довольно рано.
Любил это занятие и Илья. К пяти Фиминым годам трехлетняя разница в возрасте на футбольных полях практически не ощущалась. Сверстники Ильи тоже не брезговали приглашением Фиме поиграть с ними.
В первом классе Фима даже сумел это тонко использовать.
Очень не давалась ему каллиграфия. Эти палочки, крючочки каждый раз норовили в Фимином исполнении поменяться местами или уйти за положенные поля.
Остальные предметы Фиме не особо досаждали. А по арифметике он вообще блистал. Но эта нудная каллиграфия…
В качестве домашнего задания ее Фима всегда оставлял «на закуску».
В один из дней, когда он корпел над очередной порцией закорючек, в комнату влетел Илья со своим школьным товарищем Леней Л.
- Фимка! Пошли в футбол побацаем.
- Не..а. Пока не закончу, не пойду.
Поерзав пару минут за Фиминой спиной, старшие осознали, что процесс ковыряния пером по тетрадке грозит стать бесконечным.
- Леня! У тебя почерк лучше моего. Давай наваляй Фимке его задание, а то мы его и через два часа не оторвем от стула.
Упрашивать себя дважды Леня не стал. Пять минут, и Фимино задание по каллиграфии идеально вписалось в его тетрадь.
На вопрос учительницы, как это Фима умудряется так красиво выполнять домашние задания и так коряво «графить» в классе, ученик неизменно отвечал, что дома он старается, а в классе спешит.
Ну а футбольные баталии, при этом, не были омрачены задержками.
Особую гордость Фиминого класса составляла спортивная площадка во дворе дома №3-Рыльского переулка, которую они – ученики 4-го класса отбили у владельцев гаражей. Их инициативу, подкрепленную ходатайством школьной дирекции, поддержали в РАНО и Райкоме комсомола. Этот футбольный пятачок в центре старого Киева на 6 лет стал для Фимы и его друзей местом, где не только шлифовалось их футбольное мастерство, но и отрабатывался кодекс дворовой чести, который в 60-е существенно отличался в достойную сторону от нынешних законов «братков».
После переезда 13-й школы на Сырец, в 1968 году, владельцы личного транспорта быстро реваншировались, приватизировав под себя дворовую спортплощадку.
Площадка 3-го номера так же мало подходила под определение футбольного поля, как и понятие баскетбольной площадки для спортзала 13-й школы. Точнее было бы сказать, что размеры спортзала и этого пяточка были одинаковы. Но именно в условиях ограниченного пространства совершенствуются техника и скорость мышления игроков.
А что говорить о чувстве локтя и товариществе.
«Третий номер» в районе пользовался огромной популярностью у любителей «погонять шарик». Были площадки и больше, и более отвечающие футбольной эстетике, но сюда, как магнитом, тянуло и игроков, и зрителей. Возрастные категории менялись здесь, как в калейдоскопе. Фиме, как достойному футбольному представителю своего поколения, частенько предоставлялась честь участвовать в баталиях даже взрослых игроков.
В одиннадцать лет Фима и его одноклассник Миша Б. сделали попытку поступить в школу юных футболистов при команде киевского «Динамо». Их смелый шаг (без просмотра и показательных тестов) был пресечен «в зародыше» кем-то из администраторов: «Опоздали хлопцы. Мы сейчас девятилетних отбираем».
Так, не начавшись, закончилась карьера одного из возможных звезд советского футбола.
(продолжение следует: http://agitprom2014.blogspot.com/2016/06/1.html)
Комментариев нет:
Отправить комментарий