Веле Штылвелд, Игры в 14 строк, поэтическая лирика
Ирина Диденко: Иллюстративная графика
-.
Потею в розовом экстазе и низвергаю либидо...
Макушка лета в метастазе и пройден путь мой ОТ и ДО.
Меня не судят как поэта, меня не вытрясет молва.
Я сам в себе ищу ответа на опоздавшие слова.
Я – ортодокс своих ошибок. Я – рифмоплёт и изувер,
в себе не знающий подпиток на сопределе ложных схем
того, что выбралось и движет судьбой, наитием, мечтой...
Меня телок невинный лижет – ребёнок, девочка, изгой...
Сжигаю в розовом экстазе я юной блудницы лобок,
и тот, в пунцовой метафазе, взрывает айсберг между ног!
Какая чушь – на кромке лета собачить глупые стихи!
Устал я, братцы, быть поэтом под кровом разовой молвы.
Я скрыт от Прошлого – забралом, я срыт от Будущего – сном:
его легчайшим покрывалом – туманной проседи жнивьём.
-.
Симметрию мира направив на поиск оплаченных рент,
бои принимаем без правил, а души без солнечных лент.
В туманном, бесцветном узоре того, что не стало судьбой,
ныряем в житейское море, где сирый густой благостой.
И там обретаем участье таких же обломовых лет,
и их трехгрошовое счастье, и наше – в три сотни монет.
Смычки намастив канифолью, сживаемся с теми, кто глух. –
Таких не проймешь си-бемолю, таким отсифонило слух.
И все-таки: Моцарт – не Децил, вагон отворяется вдруг,
и к нам выпускает навстречу полсотни бредущих на звук.
Остывшая вечная тризна собой заполняет вокзал:
зловонием тел: – О, Отчизна! – Зловонием душ: – Криминал!
Отмыться б от этого с места, но Моцарт к истерикам глух:
ему, что дефолт без инцеста, ему, что Отчизна, что звук…
-.
Отметить и отместь земные боль и месть,
осколки бытия собрать в один ковчег,
в котором – ты и я, как прежде, на века,
а подле, – над землей, – струится черный снег…
Во власти страшных сил, среди духовных зим,
ни слов предположить, ни руки наложить…
Проведаны давно все боли падежи,
и жуткое кино, и Черные Кижи…
Отметить и отместь земные сласть и власть,
равно как в лужу сесть, равно, как выбрать масть
все так же – невпопад, как прежде в домино:
костяшки вроде есть, а ходу не дано.
Не те вчерашних дел грядущие слова…
Что сделать я сумел? Все вымыслы, молва.
-.
Когда строка к строке прижалась чутко и более на выдохе не врет,
тогда сейчас же явится минутка и выдохнет: "Поэзия, вперед!"
Нет за душою ни зимы, ни лета, нет за душой ни цента, ни гроша.
Вчера был прожит мир, в котором где-то был остановлен миг на букве "Ша".
И шелестела осень односложно, по капельке стекая на асфальт,
и по апрельским лужам непреложно бросал созвучья неболикий альт.
И отражалось зарево столетий: прошедших безымянно и давно
уже в ином, втором тысячелетье, в которое вернуться не дано.
И накипали вычурные строфы, возобновляя ритм и антураж
неведомой, непройденной эпохи, в которой свой несущий такелаж.
Мир обрамлял поэтов светлой смальтой, в которой было трудно остывать.
Но кто-то робкий, в трепетном азарте срывал легко с грядущего печать.
И время шло, и сладостные муки раскалывали тонкое панно.
И оставались в мире только звуки, которые забыть не суждено.
-.
СТРАДАНИЯ МОНТЕ-КРИСТО
-.
Дискуссий в обществе немало – о том да сём – да просто так! –
по разным поводам бывало судить готов любой простак.
И возникают пересуды, лишь чуть зальёт за воротник
и горы грязные посуды в отвалы вышвырнет пикник.
Заговорят о том в придачу, что комплекс вызрел, вот те на –
граф Монте-Кристо совесть прячет в богоугодные дела...
Тогда как месть животна в нём за плюмажами всех времён.
-.
Знамёна зависти черны, – граф Монте-Кристо чешет пятки.
Его поступки столь странны, что и чудит он без оглядки.
Он в и отмщении своём, к чему-то мир переиначил,
в последний миг, в котором он бежал из гавани удачи...
Граф всепрощения не нёс, – граф назидал, казнил и ведал,
что эта месть его всерьёз, – её он в камере разведал.
За что, и как, и отчего... Понять бы только – для чего?!.
-.
Ах, милый граф, монсир, пижон, далась Вам месть... Имея клады,
могли бы вы любить сто жён, а не давить из мести яды....
Не совращать своим злоством мишурный люд, чей взлёт – на рею!
Дались вам сказки с колдовством, в которых ангелы звереют.
В которых – суд и суета и от отмщения – угарность...
Монсир, такая правота – синдром и пошлая бездарность.
Её вы приняли итог – за вами – всяк... Прости Вас Бог!
-.
Во что играли родители? Они искали вредителей.
(Во всю "игрались" родители, – так много было вредителей!)
Чего боялись родители? – Что им припишут: ВРЕДИТЕЛИ!
Кем стали внуки "вредителей"? Был путь прямым – в расхитители.
Но вот беда, – разворовано, все то, что было так здорово
записано в КОНСТИТУЦИИ, – НАРОДНОЕ… – Проституция!
Но не дождаться родителям, чтоб наши души похитили…
-.
Королева дискотеки мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки примеряют тут и там,
ирокезы-забияки бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все на контрольной полосе.
-.
У стариков в глазах борозды, а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз – не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам – известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те, как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы! За всё ответят старики.
Почуяв партии финал, старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад. – Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
-.
Беда, когда большую сказку ухватит маленький герой.
Он тут же выстружит салазки и не отправится домой.
А будет юзом, перекатом, переполосицею лет
хандрить весомо и горбато и утверждать, что сказки нет.
Он счастьем сон перелохматит, – бездумный маленький герой.
И в царедворца сытом платье пробьётся в будни сам не свой.
И перед буднями чумной, он к сказке выставит конвой.
-.
Спарринг. Выставка эмоций, переборки наших душ.
Не хватает в мире лоций, – сублимаций сломан луч.
Перекошен, перекрашен. передавлен сотни раз.
Перемазан, перегажен, будто утренний мираж.
Матерщинистые реи вместо светлого луча.
Жизнь нашлёпала по шее? Подвывай под ча-ча-ча!
Спарринг, выслуга мечты, блюз, элегия, кранты!
-.
Столоваться с птичьей расой, жить на бреющем полёте,
нависать над миром массой, налегке, не в самолёте.
Говорить с собачьей расой на исконном языке.
Пить из кружки не для кваса, век сидеть на поводке.
Всё знакомо, да не ново. Всё картинно. Не списать.
Вмиг отрыв с аэродрома – зависать, так зависать.
Ведь не канула надежда жить парящим псом, как прежде.
-.
В монетарных передрягах утонул двадцатый век.
Пересортица, бодяга – время нищих и калек.
Подле лестницы на небо перебежчики. Пора!
Нажевались вдоволь хлеба,прочь без пуха и пера!
Разномастные мартышки, мартышата, мартыши
не желают лет облыжки прозябать да на шиши.
Зуд всемирного убоя – на ступеньки встала Троя.
-.
Уносит Кукольник игрушки. Сыграли, милые, своё.
Пустые тушки-раскладушки, плечо, прибившее хламьё.
Наброшен плащ. Захват у шеи. Упал на плечи паланкин.
Вчерашний занавес от швеи, не шившей дамам пелерин.
Плащ театрального покроя. Под ним прикрылся кич кулис.
Ему равно, что пала Троя, что плачи вздорные актрис.
Уносит Кукольник хламьё. Реликт. Истории жнивьё.
-.
Стреляют истин арбалеты в потусторонние слова,
в феминистические Леты, взрыхляя правды острова.
На островах души облыжки и обестыженные сны,
во лжи пропитанные книжки, и в ложь измазанные дни.
И бестолковая услада с горчинкой яда на двоих,
и лет изъеденных прохлада, и оборвавший повесть стих.
На дне истории земной стреляет в истины конвой.
-.
Эмаль расколотого лета, эмаль разрушенного дня
стреляет в вечность арбалетом, а, значит, собственно в меня.
Миф элитарен, легендарен. Легенды юз – тяжелый груз.
Статист и алчен, и коварен. Он – итальянец, грек и друз.
Он интриган. Он лжец и комик. Он разночтивый трус и мот.
Он злых историй вечный хроник. Он безобразный обормот.
Он расколол эмали сна, в котором нежилась весна.
-.
Чудинка не подвластна чуду, как пересудам чудаки.
Эмаль лица – души причуду с себя сбивают дураки.
Они сбежали понарошку за полгороховой версты.
Их увозили в неотложке, схлебавших чудо яко щи.
И опостыла им удача под вечным знаменем забот.
Души лоскут своей на сдачу они сорвали в недород.
Воротит их от прошлых дней среди знамён пустых затей.
-.
Я в Город шёл своей удачи. Я верил в то, что есть Мечта.
Я жил как мог, не смел иначе,привычно, с белого листа.
О, да! Мне многое сулили мои обыденные сны.
Но мимо сказки проходили за полгороховой версты.
Я уставал на перепутье уже без выстраданных слов.
Меня, враги, не обессудьте, – я бросил сказочный улов.
За полгороховой версты, где в кровь души сбил постолы.
-.
Я не боюсь угроз. К чему? И без угроз я не живу.
Мне тесно жить, мне глупо ныть, о том, что счастья рвётся нить.
Такого разного... Изволь. Над ним вскипает алкоголь.
Под ним ста плакальщиц аврал, но их-то, впрочем, я не звал.
Угрозы жмутся неглиже в былые истины уже.
Их скорбный прах протух и сник. Я не ребёнок, я – старик.
А старику дана печать печаль от счастья отличать.
-.
Окрыски прошлых позолот сифонят с утренних болот,
тогда как вечером они тиранят тех, кто без любви.
Окрыски прожитого зла – уже вчерашняя зола.
Сегодня хочется любви, но только в небе журавли.
Пора им улетать на юг. И ты, увы, давно не друг,
хотя из недругов взрастут иные, те, что позовут
в покровах ночи лечь в постель, как будто ласки – в счастье дверь.
-.
Комментариев нет:
Отправить комментарий