Виктор Душко: Варавва – последний ученик Христа, продолжение 11

               В горах Галилеи. 21год от Р.Х.

– Сара! Сара!.. Куда подевалась эта негодная девчонка? – кричала во дворе Мирра, хозяйка дома. – Иезекиль! Иди, посмотри – за что мне такое наказание? Я присматривала за ней все утро и думала, что она мелет зерно! И что же?! Посмотри, сколько она намолола? Из чего мне теперь печь хлебы?

Всего этого «негодная девчонка» не слышала. Сара, восемнадцатилетняя сирота и племянница пастуха Иезекиля бежала к лесу, чтобы скрыться от всех. От всех – это от дяди и его жены. Саре было стыдно, и убегала она, чтобы пережить свой стыд в одиночестве.

Утром жена дяди усадила ее крутить жернов, чтобы смолоть пшеницу. Сара добросовестно крутила верхний круг, подсыпая зерно в отверстие. Снизу высыпалась мука. Монотонность такой работы убаюкивала, и Сара сама не заметила, как стала думать о Захарии. Мысли были приятными и уносили Сару далеко от дядиного дома – в объятия любимого. Для стороннего глаза в движениях Сары ничего не изменилось – она все так же крутила жернов. Вот только зерно в отверстие подсыпать перестала. Сара крутила жернов и мечтала, крутила и мечтала. Внизу живота нарастало тепло, потом там стало нестерпимо жарко, и Сара почувствовала, как по ногам стекает горячая влага. Очнувшись, она увидела, что результатом ее работы стала вот эта ничтожная горсть муки. А садун и даже симла оказались мокрыми ниже пояса. Устыдившись, Сара вскочила и бросилась прочь со двора.

Захария… Вспоминая о нем, Сара чувствовала, как быстрее начинает биться сердце. Познакомились они два года тому назад, когда в лесу вдруг объявились какие-то люди. Дядя Иезекиль отдал им свою палатку, несколько козьих шкур, а, потом послал ее с едой для этих людей. Пришедших было немного, всего пять человек. Но один из них сразу же обратил на себя внимание девушки – высокий светловолосый горец с голубыми глазами. Он настолько отличался от своих товарищей, что не заметить его было невозможно.

Рано оставшись без родителей и прожив большую часть жизни в семье родного дяди, где ее не обижали, но и не баловали, Сара привыкла к самостоятельности во всем. В том числе и в принятии решений.

Тогда, в день первой встречи, Сара сделала все, чтобы обратить на себя внимание мужественного незнакомца. И преуспела. Когда Сара, накормив зелотов, возвращалась домой, он догнал ее и сказал:

– Подожди, я хочу поблагодарить тебя за еду. Меня зовут Захария. Ты очень торопишься?

– Нет, просто иду домой.

– Можно, я тебя немного провожу?

– Можно.

– Как тебя зовут?

– Сара.

– Красивое имя.

– У тебя тоже – Захария…

– Ты далеко живешь?

– У пастуха Иезекиля. Он мой дядя

– А твои родители?

– Я их не помню. А там, в лесу – это твои товарищи?

 – Ты можешь их не опасаться, – разговор иссяк. Сара поняла, что спросила лишнее – то, на что Захария не может ей ответить. Она еще хотела спросить, чем галилеянин занимается, но увидела, как он поднял прутик и стал сбивать верхушки травы, и не стала. Еще не хватало, чтобы Захария подумал, будто она болтушка какая. Молчание затянулось, но Сара не чувствовала неловкости. Ей было хорошо и спокойно с Захарией. А ему? Сара незаметно посмотрела на горца. Он шел, помахивая прутиком и, казалось, не замечал свою красивую спутницу. Захария о чем-то напряженно думал. Сара разочаровано вздохнула – она-то думала, что Захария идет и любуется ею, а он смотрит себе под ноги и думает о чем-то другом.

Затянувшееся молчание нарушил Захария.

– Сара, я никому не говорил этого раньше – ты единственная из всех женщин, кому я хочу сказать – ты мне нужна. Я хотел бы жить с тобой долго и счастливо. Но я не имею права звать тебя в свою жизнь, она полна опасности и жестокости. В ней нет места для женщины – матери моих детей.

Признание Захарии было до того неожиданным, что Сара остановилась. Она не была готова к такому стремительному развитию их отношений. Женское тщеславие где-то там, внизу живота, вспыхнуло на миг и улетучилось, уступив место тревоге. Своим признанием Захария разбудил в ней женщину – мудрую и всепонимающую, способную принимать решения, охраняющую свой очаг.

– Захария, ты сказал свои важные слова, теперь наступил мой черед. Я не знала тебя до этой поры, но сейчас мне кажется, что я знаю тебя давно. Чем бы ты ни занимался – ты не можешь быть разбойником. А это для меня главное. Я хочу сидеть с тобой и с нашими детьми за субботним столом и есть твой хлеб. Но если ты не можешь предложить мне это сейчас, то я готова ждать столько, сколько понадобится. Я не буду задавать тебе больше никаких вопросов – все, что мне нужно будет знать, ты скажешь сам. Ты же это хотел от меня услышать?

В ответ Захария взял девушку за руки и посмотрел ей в глаза. Они стояли на горной тропе и молча смотрели друг на друга. Сара первая потянулась к Захарии и доверчиво прижалась к нему, тем самым предоставив своему мужчине полную свободу действий.

Захария осторожно гладил по голове девушку почти вдвое младше себя. Он – человек, который в своей жизни видел уже все, со смертью встречался чуть ли не ежедневно, сейчас не знал, как ему поступить. Девушка, о существовании которой он еще утром даже не подозревал, стала для него самым дорогим человеком на свете. Таким же дорогим, как и брат. И вот она доверчиво прижимается к нему, признавая его власть над собой. А он не может, не имеет права ее обмануть.

Так они и стояли, обнявшись и не двигаясь. Сара готова была так стоять хоть всю жизнь, женским чутьем понимая, что сейчас этот человек решает ее судьбу.

Захария поднял голову девушки и посмотрел ей в глаза:

– Я тебя люблю и ничего не могу с собой поделать. Ты будешь моей единственной. На всю жизнь.

Он взял Сару на руки и понес в сторону лесной опушки. Опустил девушку на землю Захария только для того, чтобы расстелить свой плащ. Даже когда они легли, Захария долго не решался прикоснуться к своей любимой – ее юное чистое лицо с огромными черными глазами светилось в последних лучах заходящего солнца. Он всматривался в ее лицо, снял с головы платок, чтобы вдыхать аромат ее волос, осторожно касался ее рук, опасаясь поранить своими грубыми руками ее нежную кожу. Солнце заканчивало свой обычный дневной круг, лицо любимого едва угадывалось в вечерних сумерках, и Сара закрыла глаза, чтобы сохранить его образ.

Когда рука Захарии легла на ее грудь, Сара лишь глубоко вздохнула – она была неопытна в отношениях с мужчиной, но доверившись Захарии с самого начала, была спокойной и уверенной в том, что даже если будет выглядеть смешной и неловкой, любимый ее поймет. Им никто не мешал: ни люди, ни природа; даже солнце деликатно спряталось за гору, когда Захария и Сара стали мужем и женой.

Когда они оделись, то, не сговариваясь, снова улеглись на плащ. Сара уже не была тихой и покорной – она получила власть над мужчиной и привыкала пользоваться этой властью. Ее голова лежала на груди Захарии, когда он смотрел в ночное небо и рассказывал ей о своих любимых звездах. Сара ничего не понимала в звездах, но когда о них говорил ее Захария, она почувствовала, что и ей интересно вот так лежать и смотреть в звездное небо.

Так лежали бы они и говорили обо всем еще долго, но спохватился Захария. Он взял на себя ответственность за эту женщину, и отныне он будет принимать решения за себя и за нее. Пора уходить. Сара с радостью подчинялась решениям возлюбленного. Они встали и быстро собрались. По дороге к дому Иезекиля договорились, как Захария даст знать Саре, когда у него будет возможность встретиться с ней.

С тех прошло два года. Встречи Захарии и Сары были нечастыми, но очень трогательными. Захария каждый раз умудрялся принести какую-нибудь милую безделушку, которая для Сары становилась чуть ли не талисманом. А однажды принес такую редкую в горах белую лилию. Какое-то время у Сары получалось держать в секрете от дяди свои отношения с Захарией, но, как все тайны, была раскрыта и эта.

Иезекиль бил себя по щекам и кричал:

 – Она принесет нам мемзера! Позор ляжет на мой дом! – и кричал бы еще долго, но жена его, которая знала Сару получше, сказала мужу:

 – Иезекиль, перестань кричать. Сара не такая глупая, как тебе кажется. Она давно уже встречается с молодым человеком. Они поступают очень разумно и мне их не в чем упрекнуть. И еще, ты же не считаешь своего покойного брата глупцом?.. Тогда почему ты считаешь глупой его дочь?..

Пастух Иезекиль был простым человеком – честным, работящим и воспринимал мир таким, каким видел, не пытаясь понять больше. Он поднимался со своими козами и овцами в горы, выпасал их, лечил и защищал при необходимости, а когда приходила Сара подоить коз, то помогал ей, не гнушаясь женской работой.

Новость о связи Сары с молодым зелотом встревожила Иезекиля ровно настолько, насколько этого требовали приличия и ответственность младшего брата перед старшим за судьбу его дочери. Во всяких женских тонкостях, не уточняя в каких, лучше разбираются женщины, решил пастух. А для этого у него есть жена, и если она говорит, что Сара не наделает глупостей, то с чего переживать Иезекилю?

Единственное, что его тревожило – это беспокойство за свою судьбу и судьбу своей семьи в связи с тем, что избранник Сары был зелотом. А Иезекиль не без оснований предполагал, что не рядовым зелотом был Захария, а каким-то, хоть и не главным, но командиром. А таких людей римляне ищут с особой настойчивостью, и когда находят, то распинают на кресте. С этим знанием он провел несколько бессонных ночей, но Мирра его сомнения развеяла, когда сказала, что сама долго ничего не подозревала, хотя и находилась постоянно рядом с Сарой – настолько хитро и осторожно Сара обставляла свои свидания, так куда уж римским ищейкам.

Не верить супруге у Иезекиля не было никаких оснований – ни разу она не ошиблась в своих суждениях, ни разу не посоветовала дурного. Иезекиль давно уже переложил бы свою мужскую обязанность – учить детей Торе – на жену, больше бы толку было, но боялся гнева Господнего.

Лагерь XVI легиона. 21 год от Р.Х.

Вернувшись из Рима, центурион Руф стал ждать изменений в своей карьере. У него не было друзей в легионе, но было много обязанностей по службе, поэтому нетерпение быстро притупилось, и служба для центуриона вошла в привычное русло.

Разговор с сенатором Руф не считал пустой болтовней, но для себя сделал вывод, что даже сенатор не всесилен в делах военных. Ну что же, подумал Руф, он от своих слов не отказывался, выполнит свою часть договора сенатор – исполнит свою часть и он, Корнелий Сульпий Руф. Пока пусть будет центурион, а там посмотрим…

Отряд эвокати, которым командовал покойный Гней Назоник, недолго оставался без руководства. Префект долго ломал голову: что делать с этим ущербным формированием? Разлагающее влияние «заслуженных» мародеров ширилось по легиону, как лесной пожар. Срочно нужно было что-то предпринять. Вернувшийся из Рима центурион Руф повел себя как-то странно: он доложился по форме начальству, то есть ему, префекту, и сказал вроде бы все, что нужно. Но!

Вести из столицы префект получал не только официальные – были люди и средства для того, чтобы иметь полное представление обо всем, что происходило среди колонн курии Гостилия. От них, собственно, префект и узнал, что гибель сенаторского сынка подняла нешуточный переполох в сенате.

Было слушание и было решение, которое, пусть и не прямо, но касалось восточных границ империи. А значит, напрямую относилось к его, префекта, обязанностям. Центурион же об этом – ни слова! Как будто не было ни слушания, ни решения! А ведь он был в то время в столице и не мог не слышать и не знать того, о чем хоть и недолго, но говорил весь Рим. Что стоит за этим молчанием?.. Вопрос требовал разъяснения.

Но префект понимал: уж если центурион не сказал ничего в докладе, значит, не скажет и теперь. А вот это никуда не годится! Такие подчиненные префекту и даром не нужны... Так решился вопрос кандидатуры командира для отряда эвокати.

Центурион был вызван в штаб легиона. Разговор с начальством был дружеским, даже доверительным – его, центуриона, не назначали, а как бы просили возглавить отряд.

– Любезный Руф! – на префекта это не было похоже, центурион напрягся. – Законы боевого братства – единственное, что делает нас настоящими защитниками империи! – Глаза Корнелия Руфа полезли из орбит: так вот, оказывается что главное в их службе? Боевое братство, о котором никто и понятия не имел? Был устав, была система поощрений и наказаний за выполнение или невыполнение устава. Какое такое боевое братство?.. Значит, если легионер уснул на посту, то его уже не казнить? А что же его – обнять по-братски?.. И расцеловать?.. Что-то происходит…. Понять бы, на что командир его подбивает... или подставляет? Во всяком случае, оставлять без внимания явное неуважение к цезарю пропускать нельзя – себе дороже выйдет потом.

– Префект, я служу цезарю, великому и славному Тиберию, да хранят боги его дни, и это делает меня настоящим защитником Рима, а боевое братство – хорошая штука, но в службе помогает мало. В своей центурии я требую не братства, а дисциплины. В бою я хочу быть уверен в том, что мои приказы выполняются беспрекословно, а не в том, что вся центурия считает меня своим братом. Возможно, префект, я не справляюсь со службой, ибо не понимаю задачи – тогда я готов продолжить службу рядовым легионером.

Центурион, не встретив возражения, убедился, что затевается какая-то интрига, в которой он призван сыграть не последнюю роль, и эта роль – болвана. Предположив это, Руф стал вести себя осторожнее. Он верил, что разговор с сенатором все-таки будет иметь продолжение и его защитит влияние сенатора Назона. Если сам Руф не допустит никакой грубой ошибки, разумеется.

– Центурион, прошу меня простить, я, признаться, засомневался – вернулся ли из столицы тот бравый Руф, которого я знаю, или воздух столицы заставил изменить его взгляды на службу? Твой ответ меня успокоил. Скажу больше, он решил вопрос о командире отряда эвокати, который после смерти Гнея Назоника остался обезглавленным.

Голос префекта изменился. В нем зазвенел металл:

– Я приказываю вам, центурион Корнелий Сульпий Руф, возглавить отряд. Приведите в порядок личный состав так, как вы это умеете. Задачу отряду я поставлю позже. О боевом братстве я упомянул лишь потому, что эвокати – заслуженные воины и опытные солдаты. Дисциплина дисциплиной, куда же без нее, но в своем отряде уважение подчиненных вам, так сказать, не повредит, учитывая те задачи, которые предстоит решать вашему отряду. А задачи будут самые серьезные, и первая среди них – истребление этих разбойников-зелотов. Вы все поняли, центурион Руф? Выполняйте! – на этом встреча была окончена.

Так центурион Корнелий Руф получил под свое командование сброд, с которым ему придется отправиться в пасть льву. Ему не надо было объяснять, кто такие эвокати. Руф знал им цену так же, как и сам префект. Он только не мог понять, почему его так неприкрыто отправляли на смерть?.. Но потом немного раскинул мозгами, и картина стала ясной и понятной: уж очень он, Руф, лихо провел время в столице. В сенате прозвучало его имя, с сенатором в сделку вступил, планы начал строить… Решил, что Рим слеп и глух к чужим успехам? Не подумал, что префект лагеря тоже не стилусом рисованный, и у него есть глаза и уши в столице, которые и доложили префекту об организаторских способностях простого центуриона. Не простого, понял префект и решил пристроить говоруна к «настоящему» делу. Так, чтобы наверняка.

Одного только не учел префект. Сенатор Назон не напрасно возил в Рим папирус – бюрократическая повозка медленно, скрипя, но ехала. Приказ о назначении центуриона Корнелия Руфа трибуном был уже в пути. Сенатор Назон все свои решения и планы всегда доводил до конца.

Получив приказ, префект даже не удивился. Если за другими бумагами из Рима торчали чьи-то уши, то здесь торчал не чей-то, а конкретный огромный нос сенатора Назона. Префект усмехнулся: «Поздно! Дело сделано – центурион ли, трибун ли Руф, но он – командир отряда эвокати. Хорошая драка с иудейскими разбойниками центуриону гарантирована. И пусть только попробует вернуться живым!»

В горах Галилеи. 22 год от Р.Х.

Центурион Руф был взбешен. Из последней стычки с зелотами он едва унес ноги. Ни на кого из этих собак-эвокати, поразили бы боги их всех коростой, нельзя положиться. Руф прослужил в легионах кесаря, твердо усвоив, что в бою он может положиться не только на себя, но и на легионера, стоящего слева и легионра, стоящего справа. Враги были перед ними, и задача стояла простая и понятная: бей, руби, коли – добывай победу для великого кесаря.

Сегодня, как и все последние месяцы, с того самого момента, как он получил под свое командование этот сброд, Руф только и делает, что пытается выжить в каждой, даже самой быстротечной стычке с разбойниками. К опасности со стороны врагов, пусть даже это и подлые зелоты, он был готов. Но то, что врагами, даже большими чем зелоты, станут для него свои же подчиненные – к этому Руф готов не был.

Все началось с того, что на первом же построении центурион доходчиво, но без членовредительства, рассказал подчиненным о своих взглядах на службу. Среди категорических табу был безусловный запрет на мародерство и неоправданные убийства мирного населения.

В первой же операции, когда Руф с отрядом вошел в галилейское селение, где по информации была база зелотов, эвокати принялись грабить жителей селения. Там же, не сходя с места, своим испанским мечом центурион Руф напомнил самому непонятливому из эвокати, что раз услышанный от командира приказ должен оставаться в голове подчиненного до самой его, подчиненного, смерти.

Потерю одного солдата из своего отряда центурион объяснил «внезапностью нападения зелотов». Префект сделал вид, что поверил – на этом вопрос был исчерпан.

Но отряд не простил своему командиру такого «чистоплюйства». В первом же бою Руф увидел, как в то место, где он только что стоял, воткнулся дротик, брошенный кем-то из его команды. Командир не подал вида, что заметил и не стал выяснять, кто бросил дротик. Но для себя сделал вывод, что опасность для него теперь удвоилась. Или утроилась.

Казалось бы, чего проще – махнуть рукой, пусть делают, что хотят. Тем более что сами зелоты не лучше – нападают всегда из засады, исподтишка. Никогда не принимают открытого честного боя. Но центурион Руф был именно таким, каким и был всегда: со своими взглядами, от которых сам же и страдал.

Руф не ждал от судьбы подарков. Прямой и бесхитростный, он и в легионы кесаря пошел не за славой – жить как-то надо! И хотел центурион, чтобы все было по-честному. Слава – кесарю, новые земли – кесарю, почести – кесарю. Все – кесарю! Великому кесарю, любимцу богов! Да продлят боги его дни! Пусть все будет кесарю. Центуриону Руфу же нужно только одно: служить, раз иначе в этой жизни устроиться не получилось. И Руф готов служить честно и выполнять условия контракта. Но не с этим же сбродом!!!

Тактику борьбы с зелотами Руфу пришлось придумывать самому. Первое, что пришло на ум центуриону – это наладить разведку. На своих «заслуженных» соратников рассчитывать не приходилось, и Руф обратился к префекту лагеря.

Рапорт центуриона Корнелия Руфа о том, что для выполнения приказа префекта ему нужны сведения разведки легиона, прозвучал на военном совете у префекта с трибунами легиона. А еще лучше – тесная взаимосвязь с тайной службой наместника и разведкой преторианской гвардии. Префект только головой покрутил от подобной наглости, но вынужден был признать, что требования центуриона разумны.

Префект не был убийцей, он был служакой. Таким же, как и центурион, только постарше, и потому опытнее. Подставив Руфа под камни и ножи зелотов, префект просто решал поставленную перед ним задачу. А если его подчиненный для выполнения поставленной задачи требует дополнительных средств и полномочий – он их получит.

Теперь служба для Руфа снова приобрела конкретную, четкую форму. Времена, когда вместо понятного когортного боя, когда от него, как от командира центурии, требовалось вовремя скомандовать, чтобы его легионеры заполнили образовавшиеся бреши в строю и слаженно перестраивались по приказу трибуна, ушли в прошлое. Теперь ему, как командиру отдельного отряда, предстояло каждую минуту быть готовым по тревоге выступить маршем в заданную точку и действовать самостоятельно, по обстоятельствам.

В стратегических замыслах штаба при наместнике Квиринии отряд Руфа использовали для превентивных и отвлекающих действий. Эвокати скрытно окружали подозрительное селение, блокировали его, и только потом входили отдельной декурией, обыскивая каждый дом. Такие облавы никогда не приносили результата. Зелотов там не было. Если, конечно, не считать повстанцами детей, женщин, пастухов, ремесленников и торговцев. То есть тех, кого великий кесарь и взялся защищать от этих самых зелотов. Проблемы у отряда начинались при отходе.

Возвращаясь в лагерь, отряд обязательно подвергался нападению. Нападали на арьергард походной колонны. Стреляли в спину. Камень из пращи или стрела делают свое дело бесшумно, но наверняка. После каждого такого выхода Руф недосчитывался двух-трех своих подчиненных. Но не расстраивался, а был где-то даже благодарен врагам. Их «стараниями» он постепенно наводил порядок в отряде.

Руф сразу понял, что назначенные в арьергард становятся почти гарантированными смертниками, и ставил туда тех, кто мутил в отряде воду, подрывал его, центуриона, авторитет и делал все для того, чтобы на место Руфа назначили такого же разбойника, как они сами. Подчиненные тоже это поняли и попытались бунтовать.

 Но приказы в легионах кесаря никто отменять не собирался, равно как и публичные казни тех, кто эти приказы выполнять отказывался. Поэтому, глухо ропща, смутьяны шли в арьергарде отряда и не все из них возвращались в лагерь.

Многих это отрезвило. Те, кто не были ослеплены жаждой наживы и продолжали ценить свои жизни, поняли, что центурион их переиграл – и присмирели.

Укрепив дисциплину, Руф решил изменить тактику. Для этого нужен был один, но толковый декурион. Такого декуриона Руф нашел. На первый взгляд, новая тактика почти ничем не отличалась от старой. Но… Центурион теперь во время отхода находился в колонне ближе к арьергарду. За арьергардом же незаметно двигалась декурия, которая вступала в бой, как только на арьергард нападали зелоты.

Пару раз такая тактика сработала, и Руф принес в лагерь не только трофейное оружие, но и убитых зелотов. Приносить убитых – таким было требование тайной службы наместника. Убитые выглядели как обычные пастухи. Только у одного был штатный римский гладий, а на втором была легионерская лорика. Именно лорика вызвала после боя вспышку злобы у солдат, и Руфу пришлось успокоить подчиненных, чтобы выполнить приказ и доставить убитых в лагерь. Успокоить – означало, взяв меч плашмя, обрушить пару ударов на головы озверевших эвокати. Это срабатывало, и Руф в очередной раз с удовлетворением отмечал, что он – толковый солдат. Профессиональный военный. В когортном бою короткий, в локоть длиной, гладий, конечно, незаменим. Но в таких условиях, когда с противником выходишь сам на сам, испанскому длинному мечу нет равных.

Новая тактика Руфа принесла хоть и локальный, но успех. Префекту не оставалось ничего другого, как наградить центуриона Руфа браслетом.

В лагерь пришел приказ из Рима о назначении центуриона Руфа трибуном легиона, но префект позволил себе небольшое нарушение. Как он сам себе объяснил: в условиях боевых действий, которые ведет отряд под командованием центуриона, приказ о назначении Корнелия Руфа трибуном может и не «успеть». Действия зелотов вполне могут вопрос назначения решить по-своему. Но боги решили по-другому. Парки судьбы все-таки приготовили для Руфа лорику и плащ трибуна. Центурион не только не сложил голову от рук бандитов, а, наоборот, принес в лагерь трупы своих врагов. И префекту не оставалось ничего другого, как зачитать приказ из Рима и поздравить своего боевого товарища с новой должностью. Себя же Руф наградил во стократ лучше – сохранил свою жизнь.

Трибуну не по чину было командовать только отрядом ветеранов-эвокати, и Руфу передали в подчинение еще и себастийскую сотню. Префект все-таки не удержался, чтобы не напомнить удачливому подчиненному, кто в легионе командир – не дал римской центурии. Обставил свое решение префект грамотно: легионеры обучены для профессионального боя. Знают тактику. И для задач, которые решает легат Руф, совсем не подходят. А вот себастийцы-самаряне с поставленной задачей справятся лучше других. Потому что, такие же бандиты, как и зелоты, добавил про себя он.

Развивая свой успех, Руф добился от командования для себя и своих подчиненных разрешения на время проведения операции отказываться от формы и штатного оружия в случае необходимости. Он не боялся теперь дробить силы своего отряда и собирался действовать против зелотов их же методами.

Укрупнившись, отряд Руфа становился серьезным войсковым соединением. Теперь в штабе наместника на его отряд не смотрели как на назойливую муху, которую надо отогнать, чтобы не мешала заниматься серьезными делами.

Рим в лице своей тайной службы в центре и на местах проводил старую как мир, но от этого не потерявшую своей эффективности доктрину: разделяй и властвуй. Жизнь подсказала, что только так можно сохранить контроль над завоеванными территориями.

Руководил тайной службой сам наместник, если можно было назвать руководством выслушивание докладов от начальника тайной службы. Начальник же тайной службы, трибун преторианской гвардии, подчинялся напрямую наместнику, что вносило некоторое напряжение в его отношениях с непосредственным начальником, префектом преторианцев. Но так поставил дело сам наместник Квириний и никто ничего не пытался изменить – официально, по крайней мере.

Но неофициальная, повседневная служба выглядела совсем не так, как того требовал наместник: префект преторианцев и начальник тайной службы сотрудничали – до определенного момента, но сотрудничали. Начальнику тайной службы нужны были люди префекта для облав или силовых захватов. А префект нуждался в информации агентов начальника тайной службы.

В наместничестве Сирия, куда также входили Иудея, Самария, Галилея и Идумея всегда было неспокойно. Да к тому же в иудейские дела совали нос и парфянские провокаторы.

Когда стало понятно, что Архелай не способен навести порядок в своем царстве, встал вопрос: что делать дальше? Трон у Архелая отобрали, прокуратора поставили – проблема осталась. Иудеи продолжали бунтовать. Стали появляться бандиты, которые называли себя зелотами-ревнителями. Им хватало ума не собираться в организованную структурированную силу в виде армии и выходить против римских легионов. Если бы было так!.. Наместник решил бы такую проблему в течение одной-двух декад и получил бы свой заслуженный триумф.

Но зелоты действовали тайно и задание по их ликвидации поручили тайной службе. Здесь за дело взялись профессионально. Агенты выследили небольшую, но очень активную банду некоего Элиазара, бандита с амбициями кесаря. Внедрили в банду своего человека, чтобы действовать на опережение, и дело пошло: отныне каждое нападение Элиазара и его подручных натыкалось на засаду и заканчивалось неудачей. Элиазар терял людей – кого в схватках мертвыми, кто уходил сам от потерявшего удачу командира. Агенты не могли понять, зачем столько возни с обыкновенным бандитом, когда можно было в первом же нападении обложить его банду и уничтожить. Ответ знал только начальник тайной службы – Элиазару готовили роль «троянского коня» для зелотов. Сам Элиазар об этом еще даже не догадывался, а в тайной службе уже рисовали планы с его участием.

(продолжение следует)