 |
| Иллюстративная графика Ирины Диденко |
1
ах, моя добрая баронесса (есть ведь и злые),
если барометр не лжёт сегодня осени ровно год,
но всё-таки где Вы встречаете новый 1914-ый?
если барометр не лжёт сегодня осени ровно год,
но всё-таки где Вы встречаете новый 1914-ый?
и, кстати, с кем? снова Неаполь?
Джо Пуччини и компания острых перцев с такими же б.?
Ваше увлечение антропософией
г-на Шакьямуни меня едва ли обнадёжит
как полёт мёртвых на Марс – на носу война
а потому, зачем мне даже самая глубокая Бездна,
если в неё кто-то заглядывал прежде меня?
когда я думаю музы молчат – и думают тоже
если в неё кто-то заглядывал прежде меня?
когда я думаю музы молчат – и думают тоже
и я теряю под собой не только пол
но и стул – я уже не тот милый мальчик (полу-идиот)
или простатитный старик противный
или простатитный старик противный
кто ли я здесь, где Никто мне роднее, чем завтрак в витрине?
что Вам Бездна? что Бездне бзик?
но, Боже мой, почему я не говорю до сих пор того
но, Боже мой, почему я не говорю до сих пор того
что Вы слышите ухом, как ошибка, кричащим?
или это клетки мои кричат, где когда-то
щебетали зэки-чижи, пытаясь найти
мне гармонию в нерве? и Вы –
Вы тоже с ними летите на юг?
Вы тоже с ними летите на юг?
а я туда – уплываю
2
но позвольте так это Вы и есть – Океана?
и мой корабль – посланник пусть неуклюжий
но словно призрак желанный, или, допустим
как спрятанная награда? где же брови
Ваши тогда – два мира горбатых
один скорбит о другом, бесконечном как Былое,
другой возносит его на тесный Престол
другой возносит его на тесный Престол
с электропроводкой и фонарём
освещающим бедные дачи
Бог Ваш – Часы, дитя – Часослов
как же трудно держать тяжёлую воду
во рту, излучая сиянье стыдом – и сыпать песком
из рукава, будто мельница рогатая
стой, Океана! ни с места
мгновенье – обман, поскольку оно
может быть всем, надо ли дальше идти
покуда мир искушает Покоем не там
где стоим, а там, где роза трепещет?
но страшно сказать – «возьми»
страшно, когда всё возможно
3
колышется ветром душа и постель
а знаете – я-таки придумал велосипед
и он избрал меня судьёй, я рассуждаю
сидя на нём обо всём, это уже не так
страшно, масса интересных открытий
человек – жидкий чудак, сколько ни льёшь
в него воду мыслей, жажда неисчерпаема
как будто он – не Бездна а – Дыра,
куда проваливается безумная материя,
и когда, нажимая на педали
куда проваливается безумная материя,
и когда, нажимая на педали
словно на чужие клавиши ноутбука,
я читаю свои концепции, как Ваши желания
понимаю – что-то, в самом деле, не так
только не «уже», но навсегда
а, может быть, и не надо Иное?
легко превратить круизный лайнер в паром
подходя к Сцилле с Харибдой
заблудившихся в собственных мифах
женщины ломают законы мироздания
для них это хрустящие палочки
в колбочках хрустального зрачка
в горящем от вины бокале взгляда
вины, которую они, даже когда ее глотают
решительно не замечают – как всё мнимо!
или – или, о нет! для мыла мы все мимо
и плывя наугад в Новый год, мир лишь предлог
сменить направление главного удара
4
чем далее в лес не пишущих морей, тем меньше замечаешь
несчастных зверей – кто я? кто стоит рядом мной? (без «с»)
куда девалось моё Я? я отделался лишь утонувшей идеей
она разделила судьбу потерянного острова-славянина
по суше ухожу вглубь континента
с не тем всё и происходит не так
буря мне брат, сестра – Океана
целый год стану ждать на пустом берегу
только каком? что есть Земля? теперь и я знаю, что значит
беситься с жиру – история литературы предлагает
столь широкий выбор, что вошедшему
легче исчезнуть, чем выйти одетым
в героя или романиста – нет, ничего не случилось
но рядом с Лукоморьем всегда где-то
валяется близко разбитое корыто
и девушка поёт на берегу
голос – это само Такое, голое как льдина,
я не прикрою срам произносимого слова,
из горла выковыривая причины спазмов
я не прикрою срам произносимого слова,
из горла выковыривая причины спазмов
как Тело Христово, запечатанное в воскресной просфоре –
если есть Горе тут оно на воле
если есть Горе тут оно на воле
5
«что ты задумал?», спрашиваю у
себя
как можно более нежно – похоже
тебя занимает не Новый год а новый Бог!
но Вы и старого не замечали
так радикально, корабль – плывущая сцена
мой опыт мним-ален, как лапка мысле-белки
растёкшейся по безумному древу, словно
описавшийся ребёнок на паркете в царском селе
что Вам заменило ценности и ориентиры?
цыпки на коже? некоторые реплики?
Почему же, зная об их источнике – я голосу НЕ верю?!
не оттого ли, что Вы – хотите чего-то большего?
больше Бога только безбожник
больше Бога только безбожник
пожалуйста, больше – не будем
хотя, что бесконечней тоски?
но каждый ли тоскующий себя слышит?
скалы ропщут непреклонные, как хромые богоборцы
но каждый ли тоскующий себя слышит?
скалы ропщут непреклонные, как хромые богоборцы
несгибаемые выи крутят перед небом
солнце, и совсем немного – вырастут хвосты
у тех, кто вчера еще стоял в хвостатой очереди
глаз думает не то, что видит, он двусторонен
как жук Эйнштейна на лужайке Мёбиусова листа
усиком он, не дрогнув, превзошёл янтарный
дирижабль – а что вообще значит мысль
для собаки и того, кто ее немного съел?
разное это – видеть и смотреть не на То
ну, как? можно окончить не так победно
зачем сотня слов, когда губ только две?
но чья из них чья? если я не в себе, кто там
на месте моём? чьё моё Я сегодня?
лишь небо пусто неспроста
6
во времена Александра Пушкина пушки тоже
не молчали, война прерывала линией фронта
любой туалет – и разные писатели могли лишь мечтать
о такой печати – но ведь тогда и в голову не приходило
тиранам рукам свободу давать в виду гнутой, как вымя
обложки! заверните в неё быка или ноябрь – мне
не по нутру все эти коза ностра – видите ли, так
схватка разгоралась среди стоящих над схваткой
и вся королевская рать, застывшая над поверхностью
как рожь по-над пропастью, пирамидой пялилась
в безземельное нищенство верха, рядом с каким
даже курица сияла, как князь – тогда-то, только
не помню – вечером и утром – я и встретил
в соседней каюте девушку, что была прекрасна
без глаз, ее бонна представилась вместо неё
«зовите ее Бебе, она и сама не знает точно
кто в ней кто, ее отец был великий исследователь
а за подвиги отцов, как известно, умирают их дети»
мы полу-улыбнулись и полу-наклонились,
да она и сама была, как видите, не старше этого дитя
да она и сама была, как видите, не старше этого дитя
7
зачем ей всё было принимать в виде картинок?
она довольно сносно играла на пианино
и я предложил ей себя в виде Кашалота
чтобы как-то скрасить призрачную и одиозную
невинность – в общем, я читал ей книгу
а поскольку их не было где найти на всём корабле
пришлось сочинять и выкручиваться, а ночью
при луне море рябило от иглистого света
словно там плавал Феофана Грека расплавленный
и таинственный иконостас, а возле и сам старец
прямо не судно, а конспиративная квартира
мы быстро выучили птичий язык и звериное имя
и чтобы своё повторять, нам хватало, за руки взявшись
их легонечко сжать, чтобы Б последовало вслед за тем
где А сидело – и вместе с трубы не упасть
вот что нас соединяло, как капитана с машинным отсеком
если целоваться сквозь дырочку в нэцкэ или
через соломинку коктейля очень быстро превращаешься
в пьяного от песка муравьеда или даже
в простоволосую, как баба с ведром, землеройку
лучше там сон забычкую – проснувшись, всегда
такое чувство, будто кого-то ночью предал
8
а вдруг – Бог незрим, ибо слеп?!
Бога видел Никто, без сомнения
именно Бог придумал телефон
а дьявол заключил договор с провайдером
и разместил в нём свою дьявольскую
социальную сеть – но пардон
в море не было видно даже пьяных рыбаков
а наши слуги варили нам только кофе
и сами играли в козьи носы, словно студни
жирующие на разрисованных васильками
блюдных хлебах, и вот однажды Бебе
негромко спросила – «правда ли, что я
с рожденья слепа?», мы были одни
включая двух-трёх чаек, кто почему-то
при словах ее замолчали, сузив вострые
и строгие глаза, я что-то начал нести про судьбу
и поскольку я в это всё верил не больше, чем
в лотерею, она почувствовал некий скрытый шарм
ведь мой правый шрам сейчас был не очень и прав
мало ли кто пил мою кровь в пустынной галерее?
я что-то сказал – кажется, пустое
«милая, кто тебе сказал, что ты – родилась?!»
9
она смущённо улыбнулась – «может быть
ты тоже слепой?», это прозвучало как открытие
большого секрета, чем тот, какой подразумевался
сам собой – «тогда бы я не верил своим глазам
что красота разрезает мир на части, как Божественная
Пила», она огорчилась, и мы перешли на другую
сторону борта, потом ей захотелось пить
и добрый мальчик принёс пьяного старика
так без особых рефлексий мы вместе следовали
за своими рефлексами, пока она не уткнулась
в мои глаза – и влага, солёная, как грузинская еда
скатилась мне в полуоткрытый рот, и раньше
чем я понял, какой я идиот, я тоже понял
но уже другое – на этом свете нас не рождённых
двое, и я ей сын, она мне – дочь, ведь не рождёнными
заведует и правит из песни маркитантка-ночь, в конце
которой вязнет наш обоз и рыцари садятся
за столом, и им Мерлин, обвязанный усом
читает роднящий их друг с другом приговор
«постой, не то – ведь ту ты звал, я помню, Океаной!
тогда какой погоды мы утекшие глаза?»
по ней плывём мы, притворившись, что реальны
кто не родился – тот живёт всегда
10
прозри же, Бог – призри на удивленье
пойми, что сам хочу в Тебе обнять
как больно сознавать свою невинность
когда тот, кого я победил – лишь человек!
и так печальна эта очевидность, ее глаза
закрытые плющом волос, косая прядь
вся нищая неосторожность, в которой днесь
ночует Сам Христос, я только тень кочующего
взгляда, как совесть белая, и грозная, будто фантом
весь мир ее сокровищем болеет
и красота страдает ее девичьей слепотой
растает тень, и гости разойдутся
куда плывёт корабль – Феллини всё равно
но, кажется, и берега сойдутся, как толпы тех
кто ждал ее в кино, мрак прошлости
и пошлость мемуара, муаровые сходы
выхлоп фраз, нас ослепляет то, что нас влюбляет
и время вынимает зрение из глаз
увидь же, Господи, что разрыдалось в голос
и окаменело в сомкнутых очах
уж раз Ты не услышал мою нервность
весь мир сведи из моего ума
и лишь потом, в другие окончанья
в конце иных времён, как Плюшкин
стерегущий фрак, я соберу ушедшее
как мужество, всем тем, кто жизнь свою
перед Тобою проиграл
10 – 11.11.2013
