Андрей Беличенко: Афродита вплавь

Иллюстративная графика Ирины Диденко

1

ах, моя добрая баронесса (есть ведь и злые),
если барометр не лжёт  сегодня осени ровно год,
но всё-таки где Вы встречаете новый 1914-ый?

и, кстати, с кем? снова Неаполь?

Джо Пуччини и компания острых перцев с такими же б.?

Ваше увлечение антропософией

г-на Шакьямуни меня едва ли обнадёжит

как полёт мёртвых на Марс – на носу война

а потому, зачем мне даже самая глубокая Бездна,
если в неё кто-то заглядывал прежде меня?
когда я думаю музы молчат – и думают тоже

и я теряю под собой не только пол

но и стул – я уже не тот милый мальчик (полу-идиот)
или простатитный старик противный

кто ли я здесь, где Никто мне роднее, чем завтрак в витрине?

что Вам Бездна? что Бездне бзик?
но, Боже мой, почему я не говорю до сих пор того

что Вы слышите ухом, как ошибка, кричащим?

или это клетки мои кричат, где когда-то

щебетали зэки-чижи, пытаясь найти

мне гармонию в нерве? и Вы –
Вы тоже с ними летите на юг?

а я туда – уплываю

2

но позвольте так это Вы и есть – Океана?

и мой корабль – посланник пусть неуклюжий

но словно призрак желанный, или, допустим

как спрятанная награда? где же брови

Ваши тогда – два мира горбатых

один скорбит о другом, бесконечном как Былое,
другой возносит его на тесный Престол

с электропроводкой и фонарём

освещающим бедные дачи

Бог Ваш – Часы, дитя – Часослов

как же трудно держать тяжёлую воду

во рту, излучая сиянье стыдом – и сыпать песком

из рукава, будто мельница рогатая

стой, Океана! ни с места

мгновенье – обман, поскольку оно

может быть всем, надо ли дальше идти

покуда мир искушает Покоем не там

где стоим, а там, где роза трепещет?

но страшно сказать – «возьми»

страшно, когда всё возможно

3

колышется ветром душа и постель

а знаете – я-таки придумал велосипед

и он избрал меня судьёй, я рассуждаю

сидя на нём обо всём, это уже не так

страшно, масса интересных открытий

человек – жидкий чудак, сколько ни льёшь

в него воду мыслей, жажда неисчерпаема

как будто он – не Бездна а – Дыра,
куда проваливается безумная материя,
и когда, нажимая на педали

словно на чужие клавиши ноутбука,

я читаю свои концепции, как Ваши желания

понимаю – что-то, в самом деле, не так

только не «уже», но навсегда

а, может быть, и не надо Иное?

легко превратить круизный лайнер в паром

подходя к Сцилле с Харибдой

заблудившихся в собственных мифах

женщины ломают законы мироздания

для них это хрустящие палочки

в колбочках хрустального зрачка

в горящем от вины бокале взгляда

вины, которую они, даже когда ее глотают

решительно не замечают – как всё мнимо!

или – или, о нет! для мыла мы все мимо

и плывя наугад в Новый год, мир лишь предлог

сменить направление главного удара

4

чем далее в лес не пишущих морей, тем меньше замечаешь

несчастных зверей – кто я? кто стоит рядом мной? (без «с»)

куда девалось моё Я? я отделался лишь утонувшей идеей

она разделила судьбу потерянного острова-славянина

по суше ухожу вглубь континента

с не тем всё и происходит не так

буря мне брат, сестра – Океана

целый год стану ждать на пустом берегу

только каком? что есть Земля? теперь и я знаю, что значит

беситься с жиру – история литературы предлагает

столь широкий выбор, что вошедшему

легче исчезнуть, чем выйти одетым

в героя или романиста – нет, ничего не случилось

но рядом с Лукоморьем всегда где-то

валяется близко разбитое корыто

и девушка поёт на берегу

голос – это само Такое, голое как льдина,
я не прикрою срам произносимого слова,
из горла выковыривая причины спазмов

как Тело Христово, запечатанное в воскресной просфоре –
если есть Горе тут оно на воле

5

 «что ты задумал?», спрашиваю у себя

как можно более нежно – похоже

тебя занимает не Новый год а новый Бог!

но Вы и старого не замечали

так радикально, корабль – плывущая сцена

мой опыт мним-ален, как лапка мысле-белки

растёкшейся по безумному древу, словно

описавшийся ребёнок на паркете в царском селе

что Вам заменило ценности и ориентиры?

цыпки на коже? некоторые реплики?

Почему же, зная об их источнике – я голосу НЕ верю?!

не оттого ли, что Вы – хотите чего-то большего?
больше Бога только безбожник

пожалуйста, больше – не будем

хотя, что бесконечней тоски?
 но каждый ли тоскующий себя слышит?
скалы ропщут непреклонные, как хромые богоборцы

несгибаемые выи крутят перед небом

солнце, и совсем немного – вырастут хвосты

у тех, кто вчера еще стоял в хвостатой очереди

глаз думает не то, что видит, он двусторонен

как жук Эйнштейна на лужайке Мёбиусова листа

усиком он, не дрогнув, превзошёл янтарный

дирижабль – а что вообще значит мысль

для собаки и того, кто ее немного съел?

разное это – видеть и смотреть не на То

ну, как? можно окончить не так победно

зачем сотня слов, когда губ только две?

но чья из них чья? если я не в себе, кто там

на месте моём? чьё моё Я сегодня?

лишь небо пусто неспроста

6

во времена Александра Пушкина пушки тоже

не молчали, война прерывала линией фронта

любой туалет – и разные писатели могли лишь мечтать

о такой печати – но ведь тогда и в голову не приходило

тиранам рукам свободу давать в виду гнутой, как вымя

обложки! заверните в неё быка или ноябрь – мне

не по нутру все эти коза ностра – видите ли, так

схватка разгоралась среди стоящих над схваткой

и вся королевская рать, застывшая над поверхностью

как рожь по-над пропастью, пирамидой пялилась

в безземельное нищенство верха, рядом с каким

даже курица сияла, как князь – тогда-то, только

не помню – вечером и утром – я и встретил

в соседней каюте девушку, что была прекрасна

без глаз, ее бонна представилась вместо неё

«зовите ее Бебе, она и сама не знает точно

кто в ней кто, ее отец был великий исследователь

а за подвиги отцов, как известно, умирают их дети»

мы полу-улыбнулись и полу-наклонились,
да она  и сама была, как видите, не старше этого дитя

7

зачем ей всё было принимать в виде картинок?

она довольно сносно играла на пианино

и я предложил ей себя в виде Кашалота

чтобы как-то скрасить призрачную и одиозную

невинность – в общем, я читал ей книгу

а поскольку их не было где найти на всём корабле

пришлось сочинять и выкручиваться, а ночью

при луне море рябило от иглистого света

словно там плавал Феофана Грека расплавленный

и таинственный иконостас, а возле и сам старец

прямо не судно, а конспиративная квартира

мы быстро выучили птичий язык и звериное имя

и чтобы своё повторять, нам хватало, за руки взявшись

их легонечко сжать, чтобы Б последовало вслед за тем

где А сидело – и вместе с трубы не упасть

вот что нас соединяло, как капитана с машинным отсеком

если целоваться сквозь дырочку в нэцкэ или

через соломинку коктейля очень быстро превращаешься

в пьяного от песка муравьеда или даже

в простоволосую, как баба с ведром, землеройку

лучше там сон забычкую – проснувшись, всегда

такое чувство, будто кого-то ночью предал

8

а вдруг – Бог незрим, ибо слеп?!

Бога видел Никто, без сомнения

именно Бог придумал телефон

а дьявол заключил договор с провайдером

и разместил в нём свою дьявольскую

социальную сеть – но пардон

в море не было видно даже пьяных рыбаков

а наши слуги варили нам только кофе

и сами играли в козьи носы, словно студни

жирующие на разрисованных васильками

блюдных хлебах, и вот однажды Бебе

негромко спросила – «правда ли, что я

с рожденья слепа?», мы были одни

включая двух-трёх чаек, кто почему-то

при словах ее замолчали, сузив вострые

и строгие глаза, я что-то начал нести про судьбу

и поскольку я в это всё верил не больше, чем

в лотерею, она почувствовал некий скрытый шарм

ведь мой правый шрам сейчас был не очень и прав

мало ли кто пил мою кровь в пустынной галерее?

я что-то сказал – кажется, пустое

«милая, кто тебе сказал, что ты – родилась?!»

9

она смущённо улыбнулась – «может быть

ты тоже слепой?», это прозвучало как открытие

большого секрета, чем тот, какой подразумевался

сам собой – «тогда бы я не верил своим глазам

что красота разрезает мир на части, как Божественная

Пила», она огорчилась, и мы перешли на другую

сторону борта, потом ей захотелось пить

и добрый мальчик принёс пьяного старика

так без особых рефлексий мы вместе следовали

за своими рефлексами, пока она не уткнулась

в мои глаза – и влага, солёная, как грузинская еда

скатилась мне в полуоткрытый рот, и раньше

чем я понял, какой я идиот, я тоже понял

но уже другое – на этом свете нас не рождённых

двое, и я ей сын, она мне – дочь, ведь не рождёнными

заведует и правит из песни маркитантка-ночь, в конце

которой вязнет наш обоз и рыцари садятся

за столом, и им Мерлин, обвязанный усом

читает роднящий их друг с другом приговор

«постой, не то – ведь ту ты звал, я помню, Океаной!

тогда какой погоды мы утекшие глаза?»

по ней плывём мы, притворившись, что реальны

кто не родился – тот живёт всегда

10

прозри же, Бог – призри на удивленье

пойми, что сам хочу в Тебе обнять

как больно сознавать свою невинность

когда тот, кого я победил – лишь человек!

и так печальна эта очевидность, ее глаза

закрытые плющом волос, косая прядь

вся нищая неосторожность, в которой днесь

ночует Сам Христос, я только тень кочующего

взгляда, как совесть белая, и грозная, будто фантом

весь мир ее сокровищем болеет

и красота страдает ее девичьей слепотой

растает тень, и гости разойдутся

куда плывёт корабль – Феллини всё равно

но, кажется, и берега сойдутся, как толпы тех

кто ждал ее в кино, мрак прошлости

и пошлость мемуара, муаровые сходы

выхлоп фраз, нас ослепляет то, что нас влюбляет

и время вынимает зрение из глаз

увидь же, Господи, что разрыдалось в голос

и окаменело в сомкнутых очах

уж раз Ты не услышал мою нервность

весь мир сведи из моего ума

и лишь потом, в другие окончанья

в конце иных времён, как Плюшкин

стерегущий фрак, я соберу ушедшее

как мужество, всем тем, кто жизнь свою

перед Тобою проиграл

10 – 11.11.2013