Веле Штылвелд:Улица земных печалей
-
В копилку военных сновидений
итейская притча времён войны: «Улица земных печалей»
В один из тех дней, когда фронт был далеко, но тревога — рядом, мы стояли у двери бывшей казармы, переделанной в жилой блок. Осень была тиха, как выдох, и казалось, что город сам затаил дыхание. Накануне я звал санитаров — не по ранению, а по внутреннему надлому. Но никто не приехал. Видно, судьба решила: теперь лечат не по вызову, а по зову.
И вот — стук. Мы открыли. На пороге стояли трое: не святые, но будто из другого времени. В серых рясах, с белыми платками, на которых алели кресты, они напоминали санитаров времён Первой мировой. Косынки на головах — как у пастухов, будто пришли не лечить, а вести.
Старшая сказала без лишних слов:
— Мы знаем, что с вами. Вы теряете интерес к жизни, как к событию. Но мы умеем возвращать.
Мы не спорили. Вышли с ними. И увидели — улица, по которой шли другие троицы, с другими людьми. Все шли молча, будто в растерянности. Лица — удивлённые, но не осознавшие.
Это была Улица земных печалей.
На ней не кричат, не бегут, не спорят. На ней идут, как идут по жизни — ни шатко, ни валко. И если пройдёшь её до конца, не оступившись, не отвернувшись — обретёшь себя. Не как солдат, не как больной, а как человек, прошедший путь.
На горизонте улица растворялась в светлом небе. Санитары исчезали, как облака. А те, кто остался, вдруг начинали чувствовать — не боль, не страх, а душу. Свою. Настоящую. И это было исцеление. Без уколов. Без слов. Только шаг — и ты уже другой.
-
Мы уже стояли у входной двери, за которой начиналась внешняя реальность, отделённая от глубин коммунального лабиринта — бывшей общаги, ныне аккуратно преобразованной в светлые боксы квартирного типа. Осень звала нас на городскую прогулку, но накануне я вызвал скорую, которая так и не приехала — будто отказалась вмешиваться в судьбу, уже запущенную по иному маршруту.
И вот — звонок. Мы отперли замок, и перед нами предстала троица: не святая, но неотложная. Паромедики, как их теперь называют, были облачены в серые сатиновые рясы, напоминающие форму санитаров Первой мировой, с белыми платками, на которых алели вышитые кресты. Косынки, надетые на головы, напоминали пастушьи сумки — как будто они пришли не лечить, а вести.
Главная из них заговорила сразу, без предисловий:
— Мы знаем ваш диагноз. Вы теряете интерес к событийной парадигме окружающей жизни. Но мы поможем.
Мы не возражали. Мы приняли помощь. И вышли с ними — троицей странных проводников — на улицу, где нас уже ждали другие троицы, сопровождающие других людей. Знакомые и почти незнакомые, все они шли, растерянно озираясь, будто не замечая своих спутников. Их лица были полны удивления, но не осознания.
Это была Улица земных печалей.
Попробуй пройти по ней, не шатаясь, ни шатко, ни валко — и ты обретёшь путь к душевному исцелению. Ведь здесь все поставлены в равные условия, только никто этого не замечает.
И точно — на горизонте улица растворялась в светлом преднебесье. Санитарные троицы превращались в облака, уносящиеся ввысь, а люди, оставшиеся на земле, начинали вновь ощущать себя. Не как пациенты, не как потерянные, а как те, кто прошёл путь и увидел — пусть на миг — свою душу.
-
Протоматериальная археология Марса
Глиняная память Марса
Заключение: Проточеловечечиво как форма надежды
Мы стоим перед амфорой, найденной в марсианском кратере, и не знаем —
это сосуд или иллюзия сосуда.
Это память или проекция желания помнить.
Но в её изгибах — нечто большее, чем просто эрозия.
В ней — намерение.
Как будто материя, оставшись одна,
без жизни, без дыхания,
всё же решила —
сохранить форму.
Не ради кого-то.
Не ради будущего.
А просто потому, что форма — это способ быть.
Мы называем это состоянием проточеловечечива.
Это не разум.
Это — предчувствие разума.
Как тень, которую отбрасывает ещё не взошедшее солнце.
И если на Марсе когда-то была жизнь,
она, возможно, не оставила нам слов.
Но оставила ритмы.
Повторения.
Симметрии.
Фрагменты, которые можно собрать —
не в рассказ,
а в молитву формы.
Мы, земные археологи,
не ищем больше доказательств.
Мы ищем согласие материи с культурой.
И находим его — в глине, в камне, в пустоте,
которая вдруг оказывается — не пустой.
-
Эпилог: Завтра
Завтра мы будем создавать не технологии, а ритуалы формы.
Не машины, а сосуды для памяти.
Не цивилизации, а уклады,
где материя и смысл — не враги, а соавторы.
И, быть может,
в каждом гончарном круге,
в каждом орнаменте,
в каждом фрагменте разрушенного дворца
мы услышим —
не голос,
а вздох.
Вздох Марса.
Который когда-то тоже хотел помнить
-
Псалмы Давида это последний музыкальный проект херсонского барда Юрия Контишева.
Борис Леонидович Пастернак, Тарас Григорьевич Шевченко, Уильям Шекспир, Джон Мильтон, Райнер Мария Рильке, Поль Клодель, Елизавета Дейк, Осип Эмильевич Мандельштам и Анна Андреевна Ахматова писали сонеты, переложения и поэтические размышления на тексты псалмов Давида, переосмысляя их как форму молитвы, протеста, мистического диалога и философского свидетельства.
Херсонский бард Юрий Контишев стремился перепеть и поэтически переписать все 154 псалма, но жизнь оборвала его голос после исполнения сорок первого псалма Давида. но и исполненных псалмов было достаточно. Ими бард укреплял дух великого политического украинского народа. Аминь!
-
Комментариев нет:
Отправить комментарий