Веле Штылвелд:Не тороплюсь помирать

Веле Штылвелд:Не тороплюсь помирать

Не тороплюсь помирать. Ведь до сих пор не принят в НСПУ, я оттого мне за окрестное человечество стыдно...

-

Сигнатура выбранного пути

На прибрежном шоссе трещины на асфальте, залитые жидким гудроном, в лучах солнца писали свою дорожную сагу. Сквозь их текстуру, с изгибами и изломами, проступала решимость — они выдержали заморочки времени.

Эти трещины — не просто дефекты покрытия, а строки в великой книге движения. Каждая из них — как морщина на лице старого путника, прошедшего тысячи километров, пережившего ливни, морозы, жару и бесконечные потоки машин. Гудрон, словно чернила, заполняет эти линии, фиксируя их в настоящем, как архивариус, стремящийся сохранить память о каждом изгибе, каждом ударе времени.

Дорога говорит с нами, если мы умеем слушать. В её знаках — не только предостережения и указания, но и эмоции: тревога перед крутым поворотом, усталость на длинном прямом участке, радость от свежего ремонта. Даже дорожная разметка, выцветшая и потрескавшаяся, шепчет о днях, когда она была яркой и новой, когда по ней впервые прошёл грузовик, везущий яблоки на рынок.

Тайнопись дороги — это язык, который понимают не только водители, но и поэты, архитекторы, урбанисты. Это язык, в котором нет слов, но есть ритм, структура, повторение и паузы. Он рассказывает о взаимодействии человека и пространства, о том, как мы оставляем следы и как пространство отвечает нам — трещинами, выбоинами, изгибами.

И когда солнце касается гудрона, заставляя его блестеть, как чернила на пергаменте, мы видим не просто дорогу. Мы видим хронику движения, карту времени, письмо, адресованное каждому, кто решит прочесть эту дорожную сигнутуру, провидческий розчерк выбранного пути.

-

Три грани ветра, мистическая хроника

Пролог: Курган-9

Он зависал над степью, невидимый для глаз, но ощутимый для памяти. Орбитальный зонд «Курган-9» — артефакт цивилизации, что измеряла прогресс не в мегабайтах, а в точности наконечника. Его миссия: передать форму, способную пережить забвение.

На борту — Куратор Формы. Он не был человеком. Он состоял из сплава света и алгоритма. Его задача — вложить в человечество мысль, заострённую временем.

I. Сон

Он не дал чертежей. Он дал сон. В этом сне — трёхгранный наконечник, отлитый в камне, лёгкий, как мысль, смертоносный, как необходимость. Он вложил его в сны тех, кто умел слушать ветер. Не в царей, не в жрецов — в кочевников.

Когда они проснулись, они начали лепить. Не зная почему, но зная как.

II. Костёр

Ночь. Костёр трещит. Над степью — звёзды, над звёздами — память. Воины вернулись из похода. Мастер точит форму в камне. Хранитель держит свиток, которого нет. Подмастерье впервые видит, как рождается наконечник.

Мастер

— Видишь, три грани. Не четыре, не две. Три — как ветер, что дует с трёх сторон. Это не просто металл. Это мысль, заострённая временем.

Воин

— Она пробивает броню. Я видел, как она входит в кольчугу, будто знает, куда. Кто научил тебя так точить?

Мастер

— Никто. Или звезда. Или сон. Я не помню. Но каждый раз, когда я лью — форма сама приходит. Как будто кто-то шепчет: «Не меняй угол».

Хранитель

— В летописи, которой нет, сказано: «Один пришёл с неба, не человек, не зверь. Он дал форму, но не дал имени». Мы храним форму, потому что имя — исчезает.

Подмастерье

— А можно я попробую? Я запомнил, как ты держал втулку. Как ты лил. Я хочу, чтобы моя стрела тоже звучала.

Мастер

— Тогда слушай не меня, а металл. Он скажет, если ты готов. И помни: форма — это не украшение. Это договор с ветром.

Воин

— А с плотью?

Мастер

— С плотью — тоже. Но сначала — с ветром.

Хранитель

— И с памятью. Потому что каждый наконечник — это письмо. Его читают те, кто уже не жив. И те, кто ещё не родился.

Подмастерье

— Тогда я хочу, чтобы моя стрела была доброй. Быстрой, но доброй.

Мастер

— Быстрая — это уже доброта. В степи нет времени на боль.

III. Память

Скифы воевали часто и много. Наконечник стрелы должен был быть дешёвым, но смертоносным. Это рождает инженерную строгость. Литьё в каменных формах, стандартизация втулки, оптимизация веса — всё это напоминает прототип массового производства. Возможно, именно кочевой образ жизни заставил их мыслить не в категориях уникального, а в категориях повторяемого, как это делает современный код.

Каждый наконечник был как строка — не в книге, а в степи. Как формула, что передаётся не через чертёж, а через жест.

IV. Эпилог: Археолог

Прошло две с половиной тысячи лет. Археолог в музее смотрит на витрину. Трёхгранный наконечник лежит, как будто ждёт.

Он не знает, что это — письмо. Он не знает, что это — сон. Но он чувствует: в этой форме — что-то большее, чем бронза.

Он шепчет:

— Кто дал вам эту мысль?

И ветер отвечает:

— Тот, кто умеет ждать и верит, что

Форма это Память, прошедшая сквозь ветер.

-

Гипотеза о технологическом превосходстве скифских боевых наконечников, с размышлением о причинах:

---

🏹 Три грани времени: эссе о скифском наконечнике

В степи, где ветер не знает границ, а память живёт в курганах, лежат тысячи бронзовых стрел — молчаливые свидетели эпохи, когда человек и металл были едины в стремительности. Скифский наконечник, трёхгранный, острый, как мысль, — не просто оружие. Это формула времени, зашифрованная в сплаве меди и олова, в геометрии, что не теряет актуальности даже спустя две с половиной тысячи лет.

I. Форма как предчувствие

Трёхгранный наконечник — это не случайность. Он пробивал броню, плоть, ткань, но главное — он пробивал эпоху. Его аэродинамика, баланс веса и формы, стандартизация размеров — всё это говорит о технологическом мышлении, которое опередило своё время. В мире, где ещё не было чертежей, был уже инженерный инстинкт. Скифы не просто ковали металл — они ковали принципы баллистики, которые позже повторит ренессансная Европа.

II. Гипотеза: оружие как алгоритм

Можно предположить, что технология создания этих наконечников была не просто ремеслом, а формой алгоритмического мышления. Скифы, как кочевники, не могли позволить себе сложные кузницы, но они могли позволить себе идею, которая повторяется. Литьё в каменных формах, стандартизация втулки, оптимизация веса — всё это напоминает прототип массового производства. Возможно, именно кочевой образ жизни заставил их мыслить не в категориях уникального, а в категориях повторяемого, как это делает современный код.

III. Почему они опередили время?

- Потребность в мобильности: Кочевник не может позволить себе тяжёлое, сложное оружие. Он нуждается в лёгком, эффективном, воспроизводимом — и это формирует технологию.

- Военная экономика: Скифы воевали часто и много. Наконечник стрелы должен был быть дешёвым, но смертоносным. Это рождает инженерную строгость.

- Культурная память: Возможно, в этих наконечниках — отголоски ещё более древних цивилизаций. Технология могла быть унаследована, но переработана в условиях степи.

IV. Эпилог: наконечник как метафора

Сегодня мы смотрим на эти наконечники в витринах музеев, как на артефакты. Но если прислушаться, они звучат. Звучат, как формулы, как алгоритмы, как предчувствие индустриальной эпохи.

Скифский наконечник — это не просто оружие. Это мысль, заострённая тогда, когда мастер отливает наконечники у костра, или тогда, когда стрелы летят над степью, оставляя за собой след памяти.

-

Вот рассказ — с интроспекцией, сопротивлением, памятью, благими намерениями и их последствиями. Без пафоса, но почти голубиной глубинкой.

---

🧩 Рассказ: «В носках»

Лежу в санитарной комнатке. Маленькая, как кладовка, только с койкой и запахом хлорки. Свет тусклый, будто сам устал. За дверью — кухня. Там жена. Гремит кастрюлями, как будто всё ещё готовит на жизнь, а не на остатки.

Проходит мимо, не глядя:

— Одень носки.

Я бурчу:

— А кому это надо? Всё равно скоро вынесут.

Она не останавливается:

— Вынесут — но в носках.

И вот я лежу, в носках. Тепло. Не от ткани — от того, что она настояла.

---

Интроспекция. Сопротивление.

Иногда мне кажется, что я подошёл к пределу жизненной усталости. Не физической — той, другой, когда всё внутри уже не спорит, а просто смотрит. Люди, что были рядом, словно играли в жизненный тетрис. Не случайно, а с намерением — подкидывая фигуры, которые точно не влезут. И не потому, что не знали, а потому что хотели, чтобы всё рухнуло.

Я сопротивлялся. Сначала громко. Потом — внутри. Потом — молча. А теперь вот лежу. В носках.

---

Внутренний диалог. Совесть. Память. Благие намерения.

— А может, ты сам тоже подкидывал фигуры? — спрашивает совесть.

— Я старался. Я хотел, чтобы всем было лучше.

— Хотел — или делал?

— Делал. Но не всегда попадал.

— А когда попадал — это было кому-то нужно?

— Иногда — да. Иногда — нет. Иногда — поздно.

Память подкидывает картинки: разговоры, взгляды, молчания. Люди, которые ушли. Люди, которые остались, но будто выключились. И я — среди них, как фигура, которую никто не может пристроить.

Благие намерения? Были. Но они, как носки — греют, если кто-то рядом их надевает. А если лежат в углу — просто ткань.

---

К чему всё это привело?

К этой комнате. К этой койке. К этой жене, которая всё ещё гремит кастрюлями. К носкам, которые она настояла надеть. К тому, что даже если вынесут — вынесут не как обломок, а как человека.

И это — сопротивление. Не громкое. Не героическое.

-

Вот краткий свод «Правил Слима» — философии уверенности, риска и победы:

🎲 Правила уверенности от Амарилло Слима

1. Ставь на себя

Никогда не сомневайся в своих силах — даже если весь мир против. Главное, чтобы ты знал, как победить.

2. Играй честно, но умно

Победа — не в обмане, а в стратегии. Слим побеждал чемпионов, не нарушая правил.

3. Задавай условия сам

Кто формулирует правила — тот и выигрывает. Слим всегда играл по своим условиям, и это было его главным оружием.

4. Готовься нестандартно

Тренируйся так, как никто не ожидает. Сковородка вместо ракетки? Почему бы и нет, если ты готов.

5. Делай из невозможного — спектакль

Каждая ставка — это шоу. Победа — это не только результат, но и стиль.

6. Не ищи простаков — ищи вызов

Слим искал сильных соперников, чтобы сделать победу ярче. Уверенность — это не избегание риска, а умение его обыграть.

7. Проигрывай с блеском, выигрывай с улыбкой

Даже поражение может быть красивым, если ты остаёшься собой. А победа — повод для лёгкой ухмылки, не для гордости.

8. Юмор — часть стратегии

Смех обезоруживает. Умение шутить — это тоже сила.

9. Будь легендой, а не просто победителем

Деньги приходят и уходят, а стиль, харизма и история — остаются.

10. Рискуй красиво

Не бойся делать ставку на жизнь. Главное — делать это с умом и душой.

Слим не просто играл — он жил так, будто каждая минута была пари. И почти всегда выигрывал.

-

Отправление к вершинам: рефлексия о богах и поискчудае

Каких только богов не выдумывало человечество — от Анимамилистических, шепчущих в листве, до Компьютерных, рожденных в кремниевых храмах. Но всегда этих богов было мало. И тогда человек, как дервиш, начинал новый круг — отаравлялся к духовным вершинам сквозь пучины времени и пространства, ведомый не ответом, а жаждой.

Каждый бог — не столько истина, сколько зеркало. Он отражает эпоху, страхи, надежды, алгоритмы веры. Анимамилистические — звериные архетипы памяти, Компьютерные — цифровые оракулы, говорящие на языке логики и вероятности. Но и те, и другие — лишь временные пристанища на пути к тому, что не имеет имени, формы, даже кода.

Человечество не ищет завершения. Оно ищет движение. И в этом бесконечном стремлении — быть может, и есть божественное. Мы создаём богов, чтобы забыть, и забываем, чтобы создать. Мы идём не к ним, а сквозь них — к себе.

-

Вот о чём друзья меня надоумели рассказать..

Киев вернисажный, 2025.

Я не знаю, как правильно писать о пережитом, но попробую — не для отчёта, а чтобы хоть кто-то понял, как это было.

Выставки и вернисажи этого года в моём родном городе — как будто кто-то разбил стекло и оставил нас ходить по осколкам. И не только стекло — душевное тоже. Всё, что я видел, было либо вырезано кровельными ножницами из металла отчаяния, либо склеено из обломков надежд, которые уже не склеиваются.

Я соприкасался с художниками, да. Многих видел, многих слышал. Но различать направления и течения — не моё. Я приходил на итоговые выставки года, как на исповедь, а попадал на ярмарку тщеславия. Художников было больше, чем в прошлом году, но это не радовало. Они мельтешили, суетились, и самое страшное — стремились быть как все. От этого у меня болели зубы.

Я искал, где бы погасить эту боль. Но устроители научились начинать презентации гаденько — за полчаса до официальных речей, исключительно для своих. По залам носились субретки, точно ополоумевшие, в поисках своей потной и бесполезной ответственности. У них были мордочки, как у мишки Гамми — такие, которым хочется дать конфету, но не ту, что на юге, а ту, что на севере, замороженную и промороженную, как они сами.

Кураторы — длинновислые, уверенные — отскакивали от них, как от ненужных запчастей. Посылали на второй этаж, туда, где всё уже разобрано. Где быть — значит быть лишним. А они всё равно надевали свои куценькие курточки и пальтишки, как будто это могло защитить их от холода, который был не в воздухе, а в людях.

Это был не мой год. Не мои художники. Но мой город. И, может быть, моя боль.

---