Веле Штылвелд: А вдруг это генеральная инспекция

Веле Штылвелд: А вдруг это генеральная инспекция

Или

Планета галактических выродков

— Ты это видишь, К’Тал? Это не может быть реальной фермой. Это… это какая-то ошибка!  

— Ошибки не бывает, — отрезал К’Тал, глядя на голографическую проекцию Земли. — Это одна из древних человеческих ферм. И она… выродилась.

На экране — бесконечные войны, биржи, корпорации, дети в пыли, танки, президенты, продающие воздух. Экипаж корабля «Сингуляр» молчал. Даже Тиаллы — эмпаты, обычно спокойные, — дрожали от ужаса.

— Они довели до абсолюта только два аспекта: войну и деньги, — прошептала Ли’Нара. — Всё остальное — выжжено. Искусство, эмпатия, даже любовь — всё сведено к транзакциям.

— Предлагаю стереть, — рявкнул командор Вракс. — Это не люди. Это паразиты на костях цивилизации.

— Ты не решаешь один! — выкрикнул техник Йо. — Мы обязаны провести Совет!

Совет собрался в центральной капсуле. Споры вспыхнули мгновенно.

— Они опасны! Их вирусы уже проникли в соседние фермы!  

— Но среди них есть дети, есть те, кто сопротивляется!  

— Сопротивляется? Ты видел, как они распяли своего мыслителя за то, что он предложил делиться ресурсами?

Голоса перекрывали друг друга. К’Тал ударил по панели.

— Тихо! Есть альтернатива: перепрошить лидеров. Внедрить в их сознание маркеры гуманности. Пусть сами изменят курс.

— Это наивно! — взвился Вракс. — Они уничтожат маркеры, как уничтожают всё, что не приносит прибыль!

— Мы не можем быть палачами! — закричала Ли’Нара. — Мы не боги!

И тут — нелепый случай. Техник Йо, пытаясь перезапустить архив, случайно активировал симулятор «Случайный контакт». На экране — запись: ребёнок на Земле, в руинах, спасает раненого врага. Делится последним пайком. Плачет, но не от страха — от сострадания.

Молчание. Даже Вракс не проронил ни слова.

— Вот она, искра, — прошептала Ли’Нара. — Она есть.

Совет проголосовал. Решение: перепрошивка. Операция «ПереЗагрузка» началась. В сознания политиков, генералов, магнатов внедрялись ядра эмпатии, фрагменты памяти о боли, о любви, о жертве.

Но радикалы не смирились. Вракс и его сторонники запустили вирус «Очищение». Земля содрогнулась. Города рушились, системы гасли, миллионы гибли.

— Ты ублюдок! — закричал Йо, бросаясь на Вракса. — Ты убил шанс!

— Я спас галактику от заразы! — орал Вракс, пока его не скрутили.

Зачинщиков отправили в Тартарры — древнее измерение, где сознание вечно переживает последствия своих решений. Их тела покрывались штампами: «непригоден», «без эмпатии», «разрушитель».

А Земля… выжила. Медленно, мучительно, но в лидерах начали просыпаться странные идеи: мир, сотрудничество, отказ от прибыли ради жизни.

К’Тал смотрел на проекцию планеты.— Назовём её «Граница надежды», — сказал он. — И будем ждать.

— А если они снова выродятся? — спросила Ли’Нара.

— Тогда… мы уже не будем ждать.

-

Сказка о фарфоровых эльфах и скрипящих арканах  

Жили-были в небесной провинции Аркании старшие арканы: Маг с треснутым посохом, Жрица с глазами, как заплесневелые зеркала, Императрица с венком из сухих одуванчиков, и Император, который каждое утро вставлял себе челюсть, как корону. Они не ходили — они скрипели. И не по земле, а над ней, как будто воздух был их трон.  

Они летали по делам: Маг — на поиски забытой формулы юности, Жрица — чтобы шептать луне свои пророчества, Императрица — чтобы гладить облака, как котов, а Император — чтобы считать звёзды, как налоги.  

Но однажды, в их воздушной канцелярии, появился мальчик с фарфоровым сердцем. Он сказал:  

— Я хочу свой аркан.  

— На что он тебе? — спросил Император, скрипя скулами.  

— Чтобы не скрипеть, а смеяться.  

И тогда они решили: пусть эльфы станут фарфоровыми статуэтками. Красивыми, неподвижными, как идеалы. Их поставили в витрины небесных музеев, рядом с летающими креслами и забытыми законами.  

Но эльфы не любили быть фарфором. Они начинали трескаться от скуки. Один — по линии улыбки, другой — по крылу. И когда трещины стали похожи на карты, мальчик с фарфоровым сердцем прочитал их.  

— Это путь домой, — сказал он.  

Он собрал треснувших эльфов, прошептал им сказку, которую слышал от деда, и они начали двигаться. Сначала — как тени, потом — как ветер, а потом — как эльфы.  

Они сбросили фарфор, как старую кожу, и снова стали смеяться, танцевать, играть в лунные прятки. А старшие арканы, увидев это, вздохнули.  

— Пора и нам на покой.  

Они сложили свои скрипящие костюмы, сняли челюсти, отдали посохи и венки мальчику, и улетели — не по делам, а просто так.  

Теперь в Аркании — эльфы, смеющиеся, живые. А в музее — фарфоровые арканы, красивые, неподвижные, как идеалы.  

И мальчик с фарфоровым сердцем стал новым арканом. Не старшим, не младшим — просто своим.  

— Спи теперь. Сказка закончилась. Но если сердце треснет — читай трещины. Там всегда будет путь домой.

-

Последний Выкуп

или 

Цена Разрыва

Сон прерванной ночи оборвался в 3:40 утра. Я очнулся в заброшенном железнодорожном депо в районе села Леоновки. Вокруг меня возвышались проволочные заграждения, а за ними, в тусклом свете, мои ноги исчезли, оставив лишь призрачные намеки на свое существование. Я был здесь пленником — не мира, а времени.

Питание здесь было странным — только отработанное машинное масло, которым я не мог напитаться. Это была метафора той пустой, горелой энергии, что осталась после ухода самого дорогого человека.

Я пошел к Дому. К тому единственному месту, где мне когда-то было позволено быть отцом.

Там меня встретила Лея, молодая вдова в сером платке химхет. Она была не просто вдовой; она была Остатком Моей Семьи, той частью, которая помнила мир до разлома. И именно она, с болью в глазах, показала мне на причину всего.

В углу комнаты, освещенной лишь мигающим светом, стояла кукла. Она была сделана из засохшей глины и обернута в сине-белые нити, которые в этом мире казались чужими, почти враждебными.

Каждый раз, когда Лея пыталась заговорить, чтобы произнести имя моей дочери, платок душил ее. Это был молчаливый договор той параллельной реальности: ты можешь жить, но не можешь назвать причину своей боли.

Молча, она указала мне на дверь. Она не могла меня спасти, но могла вернуть туда, где боль была хотя бы реальной.

Я упал в нашу реальность, где царила война и повсеместные военные комендатуры. Меня схватили.

На допросах я мог лишь повторять: "Я прежде здесь жил."

"Где ты был?" — кричали мне.

"В месте, где нет моего ребенка," — отвечал мой разум, но вслух выходило: "Я прежде здесь жил."

Мне верили, но моего места здесь больше не было. Я был человеком, который потерял не только дом, но и гражданство в сердце дочери.

Я сидел в подвале, ища ответ на вопрос: Кто же выкупит меня обратно в эту реальность?

И вот тогда пришел ответ.

Это был не голос Леи. Это был гнев, переплавленный в любовь. Я услышал не слова, а требование, пробившееся сквозь тысячи километров и годы молчания. Требование, произнесенное там, в другой стране, под другим небом.

Это была Она. Моя дочь.

Не деньги. Не приказ. Её окончательный, бесповоротный разрыв с отцом был тем самым выкупом. Её решение, её отчуждение, её выбор наконец-то стал настолько плотным, настолько реальным, что он физически разрушил мой лимб.

В тот момент, когда я осознал: "Её нет. Она выбрала свой мир, и там нет меня," — мир затрясся. Лампочка в подвале мигнула. Офицер, склонившийся над картой, замер. Из-за стены хлынуло отработанное масло, но оно было уже не ядовитым, а освобождающим.

Мои ноги проявились. Я встал.

Я понял: меня выкупила не надежда, а принятие. Я не вернулся в "свою" реальность. Я вернулся в реальность, где я свободен от иллюзий. Это была тяжелая, военная, жестокая свобода, но это была моя земля.

Я посмотрел на офицера. В его глазах отражалась моя новая, ужасная правда. Я был здесь. Я был цел. Но та невидимая кукла в сине-белых нитях, та, что осталась в той параллельной реальности, навсегда перерезала последнюю связь.

И я вышел из подвала. Не спасенный. Но оплаченный ценой, которую я не мог себе представить. Цена — окончательная потеря. И теперь мне предстояло научиться жить в мире, который не только воюет, но и не помнит, что такое отцовская любовь ...

-

Авторская рецензия: «Последний Выкуп: Цена Разрыва»

Украина — страна, в которой меня тупо ненавидели и тихо не признавали все предыдущие годы и десятилетия. Не как врага, а как тень. Как того, кто когда-то был, но больше не нужен. Это не обвинение, а признание: я был частью памяти, которую вытеснили, частью любви, которую не смогли удержать. И именно из этой точки — из изгнания, из подвала, из депо, где ноги исчезают, а масло становится пищей — рождается «Последний Выкуп».

Этот текст — не просто аллегория утраты. Это миф о том, как любовь может стать выкупом, но не спасением. Как дочь, выбравшая другой мир, не предает, а освобождает. Как платок химхет душит не женщину, а саму возможность назвать боль. И как кукла из глины, обмотанная сине-белыми нитями, становится символом параллельной реальности, где память — преступление.

В этом рассказе нет героев. Есть только остатки. Остатки семьи, остатки отцовства, остатки гражданства. И именно они — Лея, подвал, офицер, масло — становятся проводниками в ту реальность, где свобода не сладка, а горька. Где выкуп — это не возвращение, а окончательное принятие своей ненужности.

Стиль текста — рваный, как сон в 3:40 утра. Он не просит сочувствия, он требует признания. Признания того, что иногда боль — это единственное, что делает нас реальными. Что иногда разрыв — это единственный способ вернуться в землю, которая не ждала, но всё равно осталась нашей.

«Последний Выкуп» — это не история о войне. Это история о том, как любовь может стать оружием, а молчание — приговором. Это текст, который не лечит, а вскрывает. И в этом — его сила. И его бесконечная боль непрощения...

-