Веле Штылвелд: Юпка дервиша

Веле Штылвелд: Юпка дервиша

-

Село называлось Жотла. Когда-то — шумное, с гусиными перекличками, с левадами, где дети гоняли мяч, а старики спорили о погоде. Потом пришла война. Остались только обугленные стены, ржавые качели, и тишина, такая густая, что в ней можно было утонуть.

Однажды, на рассвете, в центр разрушения вошёл человек. Он был бос, в пыльной одежде, с лицом, которое казалось одновременно древним и детским. Его звали просто — дервиш. Никто не знал, откуда он пришёл. Он не говорил. Он танцевал.

Юпка его — широкая, выцветшая, с прорехами — закружилась в воздухе. Сначала медленно, как будто вспоминала, как это — быть ветром. А потом быстрее, и в её круге начали вспыхивать образы: усадьбы с резными воротами, улицы, где пахло пирогами, луга, покрытые гигантскими красными цветами, как из детских рисунков.

— Смотри, — прошептала старуха Маруся, вышедшая из подвала, где жила с кошкой. — Он показывает нам, как было.

— Или как будет, — ответил ей мальчик Тимко, который до этого не говорил ни слова с тех пор, как исчезла его мама.

Дервиш кружился. Пепел поднимался, и из него — как из семян — начали расти дома. Не копии, а новые, добротные, с живыми окнами и дверями, которые сами открывались навстречу. Из глубины улицы вышло стадо коров, за ним — овцы. Они шли спокойно, как будто знали дорогу. За ними — люди.

Сначала один. Потом трое. Потом десятки. Они были разные: кто-то в военной форме, кто-то с детской коляской, кто-то с книгой в руках. Они не спрашивали, откуда всё это. Они просто шли — домой.

— Я думал, мы все исчезли, — сказал мужчина с седыми висками, глядя на восстановленный дом.

— Мы были в памяти, — ответила женщина, гладя по щеке девочку, которая снова начала смеяться.

А дервиш опустился на землю. Его юпка — теперь разорванная, обожжённая, но всё ещё прекрасная — начала растворяться в воздухе. Вместе с ним. Он не исчез — он стал частью пространства. Как ветер, как свет, как память.

И наступил мир.

На следующий день в селе снова пекли хлеб. На леваде играли дети. А в центре, где когда-то был эпицентр разрушения, вырос цветок — огромный, красный, как те, что кружились в танце. Его назвали Юпка.

-

Жизнь на приморских камнях

-

​Жизнь на скалах, на камнях, возводя новые камни, — это не просто существование. Это взгляд в завтрашний день, прорицание которого рождается из горького опыта вчера. Именно с этих приморских камней, нагретых южным солнцем и омытых холодной волной, можно увидеть суть того, что ждёт нас впереди. И в этом будущем нет места для наивных, нет места для тех, кто не готов принять жестокую правду.

​Я знаю, о чём говорю, потому что видел людей, которые так и не поднялись с коленей. Тех, кого матери не отпустили на войну, как когда-то не отпустили их отцов на Вторую мировую. Это не трусость, это просто другая судьба. Их души, лишённые материнского благословения на бой, не смогли найти путь к духовному и материальному росту. Они просто остались там, где были, — и таких, увы, большинство.

​Последние дни балканского лета — это время, когда Адриатика, ещё вчера полная безудержной жары, замирает. С первого сентября по приказу местные власти закрывают все дискотеки. Танцы здесь однажды уже привели к животной войне, и народ усвоил урок. Сервисы, труд, работа — вот что осталось. Танцы — ничто, услуги — всё.

​И эта истина воплощена в человеке по имени Славко Ожич, простом карусельщике. Утром его, поседевшего ветерана с протезами вместо руки, ноги и части таза, с пирса заботливо переносят на кораблик, чтобы отвезти к детской карусели. Карусель, которую он включает каждый день, для него — не просто работа. Это круговорот его собственной души, застрявшей в безысходности. В неё он, как и в детей, вкладывает себя.

​Славко тихо ворчит, и его рука — протез из выцветшего, потемневшего пластика — даёт строгую отмашку: «Подождите». Этот перст из пластикового мрамора, врезавшийся в память всем, кто его видел, — и есть та самая пластмассовая жопа, о которой я обещал рассказать. Это символ всего, что остаётся после войны: искусственное, твёрдое и пустое, но в то же время способное управлять, указывать путь.

​Дети любят Славко, потому что его карусель дарит им радость, а взрослые — потому что выросли, катаясь на ней. Они возят его, заботятся о нём, потому что помнят, как он был разорван на части на той бойне. Он отдал себя, и его карусель, возможно, когда-нибудь станет музейным экспонатом.

​А война… Самая последняя война на планете Земля уже, может быть, никогда не остановится. Она будет кружить, как та карусель, раз за разом, пока мы будем жить на этих приморских камнях.

-

«Гусиный Сад» — хроника одного переселения  

Марс, сектор VELE-3, 15 сентября 2025 года

-

В куполе «Гусиный Сад» пахло берёзовой пыльцой и синтетическим гусиным пером. Vele сидел на скамье из переработанного песка и читал вслух:

— «Мы стоим на краю древнего вулкана, но здесь — не только пепел. Здесь — начало новой мифологии человечества».

— Это ты сам придумал? — спросил Арлекино, поправляя шлем с маской. — Или снова цитируешь геолога?

— Геолога. Но я добавил запятую. Без неё — не миф, а просто отчёт.

Арлекино усмехнулся и достал из рюкзака открытку: Папа Карло и Малвина в скафандрах, машут с орбиты. На обороте — надпись: «Почта задерживается. Пишите друг другу сами».

— Думаешь, они приедут? — спросил Vele.

— Переселенцы? Конечно. У нас есть театр, песок и гуси. Что ещё нужно?

В этот момент из купола Malvina-9 донёсся голографический голос:

> «Премьера спектакля “Голем Київський” начнётся через 15 минут. Баллистическая трансляция активирована».

Vele встал. Его тень дрожала на марсианской пыли.

— Пойдём? — спросил он.

— Только если ты по дороге объяснишь, как работает “Козлина книга шляхетності”. Я всё ещё не понимаю, как кирпич может быть этичным.

— Кирпич не может. Но архитектор — может. А если архитектор — гусь, то всё зависит от маршрута.

Они пошли по поэтической тропе, где каждая берёза шептала строки из «ГусинBe ипостасі». Вдалеке, над Олимпом, вспыхнула антенна — прямая трансляция началась.

И где-то в бюро «Жлобства WAU!» уже писали новый номер:  

«Бюрократия на Марсе: инструкция по выживанию. Приложение: как подать жалобу на гусей».

-

Сентябрьский выпуск «Марсианского обозревателя», 2025  

Специальный номер для тех, кто ещё колеблется между земной скукой и марсианской авантюрой

На обложке — Арлекино в скафандре, стоящий на фоне багрового заката Olympus Mons. Его взгляд — не в камеру, а в сторону, туда, где начинается миф. Под заголовком: «Пора переселяться. Здесь уже есть театр, песок и гуси».

Внутри — не просто статьи, а приглашения. Ведущий материал номера — «Память и мифология в условиях низкой гравитации» — утверждает, что на Марсе легче не только ходить, но и вспоминать. Здесь, в куполе VELE-3, память не давит, а парит. Vele, мальчик, который никогда не покинул свой двор, теперь стал символом устойчивости: его образ встречает вас в биокуполе «Гусиный Сад», где берёзы шепчут по-украински, а гуси ведут экскурсии по поэтическим маршрутам.

Наука? Конечно. Но с душой. В статье «Голем и гравитация» исследуется, как архитектура будущего может быть не только функциональной, но и этичной. Проект «Козлина книга шляхетності» предлагает стандарты, где каждый кирпич несёт ответственность. Даже песок здесь имеет курс — 3.2 единицы за кубометр, и это не просто экономика, это доверие.

А если вы думаете, что на Марсе скучно — добро пожаловать на станцию Malvina-9. Там идёт премьера «Голем Київський», спектакля, который одновременно транслируется в трёх куполах. Театральная труппа «Піро і Пил» обещает баллистическую постановку: сцены, где трагедия и комедия сталкиваются в условиях пониженного давления.

Почта с Земли задерживается — магнитные бури над Фобосом. Но это лишь повод писать друг другу открытки с изображением Папы Карло и Малвины в скафандрах. А журнал «Жлобства WAU!» уже готовит спецвыпуск: «Бюрократия на Марсе — инструкция по выживанию».

Этот номер — не просто обзор. Это зов. Если вы ищете место, где мифы живут, где гуси философствуют, а песок стабилен — Марс ждёт. Здесь уже есть всё, кроме вас.

-

Вот переписанный начисто рассказ «Запоздавшая новость» 

— Я почти опоздал, — посетовал звёздный мальчик. — Ещё немного — и мы бы разминулись в Вечности.  

— Что тебе, — буркнул земной старик, не отрывая взгляда от потрескавшегося экрана. — Разве я не предупреждал тебя ещё накануне о взрыве сверхновой? Но ты, малыш, обычно меня не слушаешь. С чем на сей раз пожаловал?

Мальчик замешкался, но затем вытащил из-за пазухи гусиное перо, тонкое, чуть светящееся, будто впитавшее в себя остаточное излучение звезды. Он протянул его старику, не как дар, а как весть.  

— Я просто хочу, чтобы ты услышал. Не как учёный, не как хранитель хроник, а как человек. Это перо — не артефакт. Это память. О том, что было, и о том, что ещё может быть.

Старик взял перо, и в его пальцах оно зазвучало. Не голосом, а дрожью — как будто в нём хранилась песня, которую когда-то пели на берегу исчезающего мира, до того как небо стало зеркалом для умирающих звёзд. Он хотел отшутиться, но не смог. Мальчик смотрел на него слишком серьёзно.

— Ты знаешь, — сказал мальчик, — я видел, как сверхновая вспыхнула. И в тот момент я понял: мы всё ещё можем быть вестниками. Даже если опаздываем.

Старик молчал. Он вспомнил, как когда-то сам бежал по пыльной дороге, неся в руках плёнку с последними кадрами исчезающего города. Тогда он тоже опоздал. Но кадры сохранились.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Значит, напишем. Не отчёт. Не хронику. А главу. Для тех, кто ещё не родился, но уже ждёт.

Он взял перо, и экран ожил. На нём появились первые строки:  

"Когда сверхновая вспыхнула, никто не знал, что это — не конец, а начало. Запоздавшая новость пришла не по каналам связи, а в руках мальчика, который не хотел быть героем. Он просто хотел быть услышанным."

Мальчик улыбнулся. Он знал: теперь они не разминулись.