Вечный второгодник Колька Чмыхало по
кличке Мелкий страшно не любил
морковнощёких мордастых продавщиц из
местного продмага, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не продавали ему
«Биомицин» который переводился как «Билэ мицне», и содержал всего в себе один рубль и двадцать
семь копеек настоящую панацею от всех его мальчишеских бед
Морковные щёки синехалатных тёток-гастрономщиц
говорили только о том, что они – все эти
торговые тетки совершенно неискренние не настоящие… А всё потому, что не было в
них здоровой сытой пунцовости, хотя явный пережор повседневно в них наблюдался…
А ещё был на них какой-то блеклый марафет, грубо нанесённый на остатки их давно
отшумевший юности.
Вот эти чёртовые тётки и назвали его как-то метким словцом, которое тут же
пристало к нему на годы: Мелкий. Сказали, как окрестили на все его последующие
страдания интернатовского сиротского пацана. Ведь кто-то это совершенно
случайно подслушал, а кто-то намеренно услышал, но уже чисто по-своему, а ещё кто-то
подхватил и повторил их выкрики громкими мерзкими голосами теперь уже обрыдлое
погоняло, и стал Колька навсегда только «мелким», и от того ещё более жалким,
чем был на самом-то деле…
Так что в повторно новом для себя седьмом «В» классе доставалось ему, так и не
ставшему восьмиклассником в очередной в жизни раз, и в хвост и в гриву. А всё
потому что в этот класс пришла вместе со своими учениками новая в его биографии,
и совершенно несносная классная дама- Надежда Севостьяновна Максимова, которая даже у своих всегдашних воспитанников имела
стойкое прозвище: «тётя Стерва».
А поскольку и тётя Стерва, и Мелкий были признанными авторитетами в своих по
сути несоосных мирах, то не схлестнуться они попросту не могли, и тётя Стерва откровенно
устроила на несоосно-несносного Кольку
Чмыхало ловы.
Каждое утро перед уроками тетя Стерва встречала Мелкого то с огромными далеко не медицинскими ножницами,
чтобы тот тут же подстриг себе на кое-как помытых руках ногти, а то и вовсе уже
с куском хозяйского мыла, чаще всего с обмылком, чтобы тот и впрямь руки помыл…
А то вдруг набрасывалась на его синюю спортивную распашонку, которая вечно
светилась ветошно под рваный клетчатой рубашонкой с почти ультимативным
требованием, мол, снимай с себя, Мелкий, эти свои обноски, я тебе дежурную белую
майку выдам.
- Надежда Севастьяновна, упорствовал
мелкий Колька, А зачем мне эта ваша блеклая майка - это не мой стиль. Я же не
бледная спирохета.
- А вонючая синяя кальсонька - это
твой стиль? Не дури, Чмыхало, я тебя к себе на урок географии не пущу. Но и за
дверь не выставлю. День отстоишь в углу, два - и оденешься как все не в свои
босяцкие, а в стандартно интернатовские изыски...
- А вот и не дождётесь, не оденусь эту бледнокровку. А спортивку мне мамка ещё
живой подарила. А потом она умерла.
- И что же теперь всем нам делать -
нюхать вот эту твою спортивку, от которой просто ипритом разит. Думай, что
говоришь, а то отведу к старшему воспитателю.
- Да не боюсь я вашего Виталия Гестаповича. Он хоть и инвалид войны, да только
я сирота и с меня взятки гладки… - И при этом маленькое Колькино тельце только мелко и нервно заклокотало.
Кончик носа отчаявшейся стал грозно белеть…
Такое состояние классной дамы мы уже хорошо знали. Сейчас она уже готова
запустить в Кольку чернильницей. Но Мелкий об этом еще не догадывался и оттого
его просто нагло несло:
- Никакой футболки я не сыму, сама,
если хочешь, сними с себя свой псевдо французский блузон и советское платье
одень, как настоящая училка, а не районная выдрыгалка.
Тут уж тётю Стерву взорвало.
На своей послевоенной педагогической
практике педагог Максимова видывала и подлецов, и нахалов. Но вот такого
мелкого и откровенного хама ей пришлось увидеть впервые. И поэтому она просто
встала из-за своего надзирательно-учительского стола, и, крепко ухватив этого
несносного мелкого мальчонку за руку и протащив его сквозь сиротскую анфиладу
повинно скукоженных парт, безо всяких слов потащила его,
брыкающе-четырехкающегося, через бесконечный интернатовский коридор трёх
корпусов учебных и спальных копусов, нет, едва ли не поволокла его прямо в школьный
медпункт.
- Ах, это ты, Надя, - чуть удивилась ей сцепленной с Мелким Надежда
Филипповна, прежде фронтовая медсестра, а нынче интернатовская всеядная медработница.
- ты зачем это ко мне Коленьку привела.
Тут уж только тётю Стерву прорвало:
- Надежда Филипповна, сделай ты с ним
что-нибудь доброе, хоть рот его зеленкой замажь, иначе я сама с ним что-нибудь недоброе
сделаю.
После этого гневный ее порыв внезапно
улетучился и она оказалась сидящей рядом со Чмыхало на клеенчатом смотровом
диванчике желтого цвета, потому что вся иная медицинская мебель прочно стала не
функционально способной, как зрительские ряды в неком закарпатском ромском
актовом зале. Сейчас оба только злобно дышали.
- Эй вы, оба цвайн, ану, сели оба тут и успокоились! - Строго распорядилась она.
– Сейчас все мы вместе со мной, кто еще помнит, Надеждой Филипповной успокоительный
липовый чай пить будем.
В дальнем от окна углу медицинского кабинета приоткрылась плотная белая ширма,
за которой оказался миниатюрный хохломской расписной столик, стоящим на нем
сахарницей и тремя чайными приборами – блюдце, ложечка, чашка, на напольной
керамической плите со спиралью уже надувался паром белый цинковый чайник
вместительностью литра на полтора, который числился за санчастью для
процедурных надобностей. И вот, как видно, время для очередной такой процедуры
пришло. Надежда Филипповна отключила пыхтящий электроприбор из розетки и жестом
пригласила своих взбудораженных пришельцев к столу. За чаем пошла неторопливая
беседа, которые обычно имеют место в обычных домашних условиях многопалубные
семьи, где есть и бабушки, редко дедушки, и мамы, редко папы, и дети… Даже если
это те ещё детки…
- Так вот, Севастьяновна, ты только не перебивай, - первой произнесла Надежда
Филипповна. - Коленька у нас человечек непростой: когда у него умерла
мама, он даже не сразу вызвал врача, а целые сутки просидел у её тела. Так был
шокирован, что случилось горе такое. Правда, конечно, не с мамой, а с ним. Ведь
это он остался один! Обычно так и бывает. Мелкие, они всегда эгоисты. Зачем их
за это винить. Так вот случилось это в начале прошлого учебного года. Оттого и
угодил Коленька во второгодники. А тогда его едва уговорили переместить своё
измученное голодное тельце в наш интернат. Здесь он прижился, но на правах как
бы маленького короля.
- Блатняк фиговый этот ваш интернатовский
королёк, Надежда Филипповна.
- Тебе ли, Надя не знать, что он
просто трудный ребёнок, а ты и я – просто взрослые тетки. Но у нас с тобой,
думаю, ещё силушек будет и даже более чем на одного то мальца даже с виду
некрупного. Да у меня на него тут уже давно шайка стоит и содовый порошок к ней,
да хозяйское мыло. Чай то уже хоть попили? Так что по счёту раз, два, три…
И Коленька не успел ахнуть, как с него содрали и внешнюю рубашоночку грязную, и
трикотажную синюю рубашку нательную, которая уже давно была бурого цвета, и всё это шматьё прежней Колькиной неухожености
сиротской всё та же Надежда Филипповна тут же залила где-то обнаружившейся
тёплой водой и засыпала кальцинированной содой, строго одной столовою ложкой, будто
в аптеке.
- Всё, Мелкий, назад дороги нет. – чуть
не прорычала победно Надежда Севостьяновна. – Получите и распишитесь, король. Баня
в два хода!
- Так я уже вместе со всеми был на этой
неделе в вашей бане.
- Точно был?! – на всякий случай переспросила
Надежда Филипповна.
- Угу…
- Тогда его просто надо обтереть
вафельным полотенцем, обсушить и надлежаще переодеть достойнейшим образом.
Тут Мелкий неожиданно посмотрел на них
затравленным щенком и заплакал.
- Плачь, Коленька, калачей в жизни
немного, но и ходить гадким галчонышем среди людей тебе не положено. Ты ведь
человечек, Коленька, а не зверюга.
Фронтовая медсестра Надежда Филипповна
во время войны опекала не одного, и не двух найдёнышей в местах, где прежде
были украинские сёла, сожженными врагами дотла.
Комментариев нет:
Отправить комментарий