Веле Штылвелд: Санитарная зона-5

18.

А.
Снежные сказки о старых актрисах -
время уносит их прежние ласки
в мир с биссектрисами прошлых кумиров
в полу-ампирной пред миром привязкой.

Вздохи-дурехи, воздушные замки
от кутюрье и до пришлого люда.
В солнечной радуге жизнь на пуантах,
подле у рампы разбилась посуда.

В горках фаянса, в хрустальных осколках
кто-то читает Гарсия Лорка,
кто-то над прошлым своим торжествует,
кто-то о будущем сиром тоскует...

Кто-то в Тоскане, кто-то в Одессе,
кто-то в Крижополе и комбидрессе.
Кто-то в обилье прошедшего счастья,
кто-то не ищет от жизни участья.

Прожито, пробито, в дрызги разбито -
то ли в том Родина, то ли корыто...

*     *     *

При совке каждая значимая актриса имела как бы свои духовные лекала... По ним с согласия светской власти она мир мерила. Убивали жесткие оценки московских прима-актрис окрестного мира... 

Убивала их тупая безапелляционность. А иногда они вгоняли эти оценки в образы-маски - страшные, жуткие... Та же "Собака на сене"... Мрак!!

При всей средневековой легкости первичного материала Маргарита Терехова сыграла не женщину-вамп, а форменную мегеру. Теперь они умирает в нищете... Вы знаете, попробовал высказаться на сей счет и попал на вилы общественного мнения... Вспомнил незабвенно косноязычного Николая Яновича... А пошли бы  вы... Отож...

Дамы из театральных и кино трупп Украины, не переигрывайте, не заигрывайтесь в Терехову... Аминь! Спорьте!! Мне актрису не жалко... Ее едкий цинизм со сцены к ней и отошел через десятилетияI!

Гениальная блистательная Маргарита Терехова – откровенная совковая дура... Компартийная касса ей должна за пропаганду совкового образа жизни миллионы!! Знаковые роли этой стервы питали совок, пусть он ей и платит!! Из компартийной кассы нынешнего постсокового олигархизма!
I.
В летних радугах, в грозах весенних, на живом изумруде полей
Светный +нгел ступает степенно, разливая в пространстве элей.

И сливается с мелосом птичьим бирюзовая благость дождя -
в преднебесно-земном пограничье сирый мир обретает права.

В повседневном неряшливом мире просит шут благодатный элей,
а душа на оконном клавире на останок взывает: "Налей!"

В летних радугах, в грозах весенних изумрудно сверкает земля
в алых маках пылая, как в венах, накаляясь огнём бытия.

II.
Тем и ценны в мире маки, что в их коконах живых
закипают мира шлаки: «ширки» огненный гамбит.

В кровь заварка, в мозг запарка, а не +нгелы в соплях -
драйв не здешнего пригарка сеет смерть на скоростях.

Чуют +нгелы проруху, чуют лешие беду,
причитают в страсть старухи у беды на поводу...

Наркоманы, наркотрафик, нарко+нгельский барон
на груди не рвёт рубахи у поверженных икон.

Он страдает, очищает эту землю от чумы,
на краю Земли стеная от поветрия молвы.

Б-г нечаянно рассеял на земле чертополох,
чтобы +нгелы, седея, вычищали землю впрок.

В нашей жизни беспросветной, в нашей жизни не святой
им, амбрэ испившим в небе, на земле не дан покой.

Не дарована им участь проходимцев бытия,
и живут они, тем мучась — их не приняла Земля!

И теперь бредут по лужам в изумрудных красках дня,
но не прислан им на ужин +гнец божий — счастья для...

Лица +нгелов испиты и осипли голоса -
но не капает в корыто с Неба Божия роса.

И отверженные Богом на галерах блудных дней -
между Небом и порогом в Ад живут они теперь.

Глосолалят в благовестье, благочинно водку жрут,
но собраться как-то вместе им препоны не дают.

У икон рыдают хором хамовитые земляне,
ну, а в мире заиконном бражат инопланетяне.

Тех и этих не проехать и сохой не обойти,
Трудно жить на белом свете, а на Небо нет пути!


III.

+нгел, +нгел, солнце в луже, звёзды выжаты в росу,
рыжий кот жует счастливо, рвёт зубами колбасу.

Ни пррок он, ни +постол — просто вызванный на срок:
шибко мал умом и ростом милый комнатный божок.

С ним сдружился я недаром, потому что на весу,
я несу души нектары в человеческом лесу!

Вакханалия злодейства возникает тут и там.
Солнце в пиве с фарисейством растеклося по губам.

Ни сказав и слово другу, поднимаю свой бокал -
хоть до времени потуги мне давались по слогам.

Но сейчас, как с дна колодца виночерпий-прохиндей
наполняет кубок солнцем прежде пива лицедей.

Пей! И пью — за мать, за друга, отошедших в мир иной,
пью за рыжего зверюгу, стерегущего покой.

Пью за тех, кто перебрался в мир заоблачного сна.
Пью за эру Кали-юга, с тем чтоб кончилась она.

Чтоб явив себя блесною, вновь ушла на глубину,
чтоб воспряли мы весною той, что явится в миру!

IV.
Кот, вращающий башкой, на кругу гончарном ожил,
лепку пережив и обжиг, став вдруг комнатным божком.

И теперь глядит в окно с подоконника-божницы,
будто в будущность глядится сквозь волшебное стекло.

Котовасия в цене... Между тем, ни кот Василий,
ни его хозяин сирый не играют на трубе.

Отобрала жизнь альты, и гобои, и кларнеты,
горны, трубы и лорнеты у взлохмаченной толпы.

Прежде где ни плюнь, Васёк, жили в мире оркестранты -
всевозможные таланты — всяк имел свой голосок!

А теперь хрипят с утра электронные будилы
и ворчат по полной силе: - Эй, флейтист, вставать пора!

А у флейты не лады с этим миром, с этим летом,
с обесточенным поэтом и всесилием орды.

Разрушает мир орда с «котовасией» под солнцем,
и уходит в никуда кот в божнице на оконце.

Вновь потянутся дожди, кот свернется «халобуде»,
там, где мимо ходят люди, побывавшие в воде.

И в картонном сундучке по-гусарски взгляд он бросит,
и на сердце будет осень и печаль на кандачке.

Но покуда — кто куда, а Василий шмыг на солнце
и взирает за оконце: - Где вы кошки? Ходь сюда!

Поворкуем, покотячим,
мир собой переиначим
сводным МЯУ, господа!

Эй, оркестр, уйми басы — мы мурлыкаем в истоме
за «кровянку» в гастрономе, не по прихоти попсы!

Не усы, а камертон нам подарены природой
завершаем спич сей одой: - Мяу, мяу... Кошкин дом!