 |
| Мультяжные персонажи Аркадия Гарцмана |
- ГАРЦМАН АРКАДИЙ Двор моего детства - это Тургеневская 26. Мой дом потом стал банком "Таврика", а теперь не знаю, что там. Мы жили в полуподвале. Когда дом стал банком, окна полуподвала были замурованы. Спасибо за добрые слова.
- Веле Штылвелд Мэтр, хотите напечататься НА моем блоге ВелеШтылвелдПресс... Тока скажите... Таки жду с уважением, ваш Веле Штылвелд
- ГАРЦМАН АРКАДИЙ Можешь просто перенести.
Известно было, что в этом гастрономе продавцы зарплату не получают, а «под гастрономом» промышляли барыги(скупщики и продавцы краденого ) всех мастей. То и дело я слышал : «Ты где эту бобочку купил? – В «Босяцком»….Надо сходить в «Босяцкий» пиджачок присмотреть… Под «Босяцким» опять кого-то подрезали». ..
Между нашим и соседним дворами по вечерам дружной стайкой стояли на посту дешёвые проститутки – не какие-нибудь там гламурные блондинки, а прокуренные и пропитые замухрышки, на которых было страшно смотреть. Когда появлялся потенциальный клиент, «девушки» спрашивали друг дружку : «Кто будет подканывать, ты, или я?». В соседнем 24-м дворе жил отставной капитан дальнего плавания. К капитану частенько заглядывали в гости бравые морские офицеры в парадных кителях и проститутки лениво покрикивали им в спину: «Эй, мореман! Поссы на грудь - люблю морскую пену!».
В наши дворы очень часто и очень буднично заезжали милицейские «бобики» и под горящими от любопытства взглядами сбежавшихся соседок, из парадного под белы ручки выводили очередного кандидата на отсидку. По закону сохранения энергии в двор, откуда только что эвакуировали очередного зека, с «кичи» возвращался жилец такого же полёта, отсидевший «от звонка до звонка», или вышедший по «помилОвке». Было ясно, что возвращается он ненадолго.
Во дворе у нас стояло два стола. Создавалось впечатление, что один был предназначен специально для доминошников, а другой – для таких «возвращенцев». Очень часто возвращенцы (почему-то они любили сидеть за «своим» столом именно под проливным дождём) явно «под марафетом» пели…нет, скорее выли жалобные песни про холодный карцер, отнятую пайку и прочие прелести тюремной жизни. Помню, как к одному из таких возвращенцев – Михаилу Петровичу Сергиенко по кличке «Пида», по долгу службы пришёл участковый, подсел к «его столу» и провёл с ним, долгую и обстоятельную душеспасительную беседу. Беседой Пида остался доволен: с мечтательной улыбкой подсел за стол к доминошникам и прохрипел: «Не, в натуре, наш участок – мужик нормальный. Если всех сук легавых мочить надо, то этого - только ранить. Это я вам говорю!».
В нашем доме на шестом этаже жил дядя Миша-инкассатор. Ходил дядя Миша в любую погоду и в любое время суток в зелёной служебной форме - то ли так этой формой гордился, то ли носить ему в те бедные годы больше было нечего. Семнадцатилетний сын дяди Миши по кличке Борька Рыжий грабанул с компанией какую-то базу и притащил домой дивную по тем временам диковинку под названием магнитофон. В силу своего дебилизма Борька ничего умнее не мог придумать, чем поставить это диво дивное на подоконник и врубить звук на всю мощность, чтобы все вокруг слышали записанные на плёнку Борькины бессвязные возгласы , радостный хохот его младшей сеструхи Райки Рыжей, матюки пришедших в гости подельников и прочую лабуду. Естественно, очень скоро во двор въехал знакомый всем «бобик» и Борьку вывели со двора под белы ручки. А дяде Мише, дабы сохранить своё почётное инкассаторское положение в обществе, пришлось официально отречься от родного сына – начинающего рецидивиста. По выходу из зоны, Борька взялся за ум: переехал в Одессу и стал известным всей милиции Советского Союза профессионалом по специальности «катала в поездах»…
Однажды поздним вечером дядя Миша где-то на Шулявке был остановлен двумя урками. Урки вежливо предложили дяде Мише снять часы и «попрыгать» - то есть, вывернуть карманы. Дядя Миша не стал ломаться: достал из кармана заветный инкассаторский пистолет и предупредил, что будет стрелять. Будучи твёрдо уверенными, что в руках у дяди Миши обыкновенный муляж, или, как тогда говорили, «пугач» урки заржали и угодливо выставили перед дядей Мишей свои тощие пятые точки: «Давай, стреляй!»… На следующий день урки с дырками, известно где, обратились за помощью в районную поликлинику, где их благополучно и задержали…
Лично для меня знакомство с таким замечательным контингентом не могло пройти незаметно. Читать и писать я научился годам к пяти и, к огорчению родителей, гуляя с ними по улицам, или по дороге в детский сад, с удовольствием зачитывал вслух всё, что было написано на заборах. Я знал наизусть множество стишков и песенок, поэтому, когда приходили гости, мои родители, втайне гордясь, ставили меня маленького на табуреточку и просили прочитать гостям какой-нибудь стишок… Лучше б они не просили: пухлые детские губы выдавали такую похабель и нецензурщину, что на родителей было жалко смотреть.
Когда пришла пора поступать в школу, меня повели на собеседование. Оно длилось ровно минуту, после чего директор школы скомандовал методистке: «В класс «А!». В класс «А» зачисляли самых одарённых детей. Но уже к четвёртому классу, стремительно, как нож сквозь масло, пройдя через классы «Б» и «В», я, несмотря на хорошую успеваемость, очутился в классе «Г» среди уголовной шпаны. Вопросом, почему так произошло, я по наивности своей никогда не задавался, и только лет через сорок, Яша - мой давний приятель ещё со времён детского садика, вразумил: «Неужели ты до сих пор не понял? С твоих родителей нечего было взять». У самого Яши отец был директором райпищеторга.
Шпана класса «Г» приняла меня, как родного, быстро научила драться (причём обязательно бить первым) никогда никому ни на что не жаловаться , даже родителям, и решать все вопросы самостоятельно. Материться и «ботать по фене» меня к тому времени можно было уже не учить. Отличников мои одноклассники презирали, поэтому я сознательно занижал себе отметки - когда вызывали к доске, комкал ответы, а в письменных работах сознательно делал ошибки.
Если попытаться описать этот период моей жизни подробно, пришлось бы замахиваться на повесть, в которой пятиклассники, получающие денежные компенсации за своих родителей, на переменах дегустировали водку из четвертушек , курили на переменах, демонстративно, на глазах у преподавателей вырывали из дневника страницы с двойками и даже метали в них( в преподавателей) ножи. Из того нашего класса не попали в тюрьму считанные люди, включая девочек.
Когда из-за переезда в другой район, я перевёлся в восьмой класс другой школы, какое-то время никак не мог понять, что занижать себе отметки больше нет необходимости, как, впрочем, сразу «заезжать в лобешник» любому, кто на тебя не так посмотрит. Когда понял, было уже поздно: в новой школе я – бывший «твёрдый хорошист» среди двоечников и «паинька среди бандюков» заработал репутацию отъявленного приблатнённого хулигана. Сам директор школы, улыбаясь фирменной гэбэшной улыбкой говорил мне : « Вы, Гарцман – чёрный ворон. У вас в жизни только две дороги: или в тюрьму, или в могилу». В этом самом недоброй памяти восьмом классе меня дважды за плохое поведение исключали на неделю из школы, выгнали из пионеров, не приняли в комсомол и объявили, что в девятый класс не возьмут. Слава богу, поступил в техникум…
Но это всё была присказка, или, на профессиональном сленге киносценаристов- «экспозито». Сказка, вернее, реальная история будет гораздо короче…
1995-й год. Иду по Ярославову Валу. Кто-то окликакает: «Гарцман, бля, своих не узнаёшь?». Передо мной стоит мужик моего возраста в кавказского образца кепке – аэродроме. В те годы по такой кепке можно было опознать профессионального водителя. В руках у мужика - большой картонный ящик из-под печенья. Он ставит ящик на асфальт перед собой. «Не узнаёшь? Я Шморгун». С трудом узнаю Юрку Шморгуна. По силе Юрка был первым в классе, но по харизме уступал нашему главному классному «авторитету» по кличке «Кола».
Ещё бы! Кола был чистопородным потомственным уголовником, а Юрка – просто дворовым хулиганом, хотя по наколкам на ладонях обеих рук видно, что отсидеть он успел и, скорее всего, не один раз.
Юрка хлопает меня по плечу: « На днях тебя по телевизору видел». - «Это был вечер юмора нашей газеты «Блин». Я там зам главного редактора» - «Молодец! Всегда знал, что ты кем-то вроде того станешь. Кола, Чёрт и Тарзан тебя тоже видели. Мы вместе теперь в одной конторе чалимся». Шморгун подаёт мне красиво оформленную визитку. Фирма с труднопроизносимым и ничего не говорящим названием. Конечно же, исполнительный директор, конечно же, член наблюдательного совета. Лезу в боковой карман пиджака и сразу вижу, как в каждой руке Шморгуна появляется по пистолету. Пистолеты наставлены на меня. Такое ощущение, что снимаюсь в боевике. «Я же только визитку показать хотел». – «Извини, рефлекс». – Шморгун прячет пистолеты и показывает на ящик.- «Из банка несу. Тачка сломалась, пришлось своим ходом. Всё равно офис рядом». Шморгун приоткрывает створки ящика и я вижу, что он до отказа забит аккуратно уложенными пачками купонокарбованцев номиналом по миллиону каждый. – «Ты не сердись. Пацаны тебя всегда уважали…
В общем так! Если кого-нибудь отметелить надо, звони. Можем одного пацана подослать, можем двоих… Если надо, можем целый грузовик пацанов с дубинками подослать. Для тебя, как для своего – за полцены». .. Я живо представил себе этот грузовик, заполненный пацанами с дубинками, сразу вспомнил кадры из фильма «Ленин в октябре» и, пытаясь всё перевести в шутку спросил: «А, если замочить?». Шутки одноклассник не оценил – на пару секунд задумался и отрицательно покачал головой: «Не, со скидкой замочить не получится. Сам понимаешь : тут всё по чистому делать надо, чтобы потом не переделывать. Серьёзному человеку поручать придётся… Так что извини… А отметелить – пожалуйста. Звони в любое время, хоть ночью». На том и расстались. Визитку я выбросил в ближайшую урну. Теперь жалею. Так иногда хочется грузовичок с пацанами вызвать!..
Комментариев нет:
Отправить комментарий