Белый пакгауз на сонной реке, продолжение 1

• Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя (Ницше)
  
  ©  ВелеШтылвелдПресс: Белый пакгауз на сонной реке, начало http://agitprom2014.blogspot.com/2016/03/1.html?spref=tw

Авторская графика
Ирины Диденко

3.

Законы денег, законы Кармы, законы Бога… Законы черни, законы счастья, законы сирых… Счастье - это квинт эссенция Радости, а радость по древним канонам Кармы – это выход во всегдашнюю Радосинь: чтоб и Радуга в дугу, и счастье в узел… Как поёт вечно не стареющий Потап со смешливо обворожительной Настей:

всё пучком, всё пучком – жизнь торчком!..

Ну и пусть себе поют… Только всё несколько строже: нет в человеке Бога до встречи с Бездной! Это более чем Нечто. Мой покойный отец называл это Рок. Он предписывает нам игральные кости Судьбы. Только бери две-три, пригорстню костей шестигранных в стаканчик и смело чуть не отчаянно швыряй на всегдашнее сукно Жизни. Глядишь, что и выпадет…

Моему отцу до самой смерти при его сорок первом размере ноги выпадали толковейшие ботинки сорок четвертого размера, обычно без шнурков на драных носках… Подобного житейского счастья не повторить. Мужик отменной жизни, овощной грузчик в нижнем течении жизни, он сломал ключицу правой руки. Обломился захватный механизм ключицы с мышечным управлением правой руки, когда он хватанул на себя очередную бочку с неладными ивасями. И всё. Мужика не стало. Столько не ходил по хирургам, новой управленческой связки с рукой они ему не приставили – ни костяной, ни титановой….

Пришли хандра, раздрай души, суицид и ни минуты прощания. Хотя бы со мной – тонкострунно единокровным сыном. Таким образом, однажды мой отец встретился с бездной, а я с бесконечной отчаянной тишиной… У них там в первой половине восьмидесятых прошлого века от самых тускло звёздных семидесятых, внешне сытых и как бы приглаженных, всё было на взрыде. Словно била некая воспаленная рында времени: впереди банки: банка, банка, и ещё одна житейская банка…

А это уже было время, которое предоставлялось уже собственно нам, после рокировок житейских ошибок, пустых-вась-васей и душевных фибромиом… Образца 1987 года, в то время - неоперабельных.

• Сон, как зона реализации всех допустимых в мире абсурдов, не ищет авторитетов. Ему, что Будда, что Карл Густав Юнг – одновалентно. В этом смысле, в веренице прошедших снов сон об отце в речном пакгаузе ничем не отличителен. 

Я просто ощущаю себя в белых рифленых стенах этого приречного строения, в середине которого в полуобороте ко мне вяжет рыбацкие сети отец, перемежая свои челночные действия с некой абракадаброй на польском русском французском и одновременно немецком языке, при этом на немецком особо жирно с размахом перепрыгивая с хох-дойча на баварский и тирольский диалекты.

Затем, ощутив на себе мой любопытный взгляд, он тяжело поднимает глаза. Но не на меня, а на такого же как сам суицидника, отца сошедшего с ума программиста Юрочки из отдела транспортного программирования Вишневского.

- Аркадий, твой или мой?

- На это раз, Николай, твой. Мой Юрик сейчас на очередном курсе лечения в психбольнице. Сновидения ему там медикаментозно блокируют, так что не шибко докучает, не то, что в прежние годы. Тогда он просто проходу мне не давал…

- А своего я сам пару раз посещал. Один раз в белом рубище в позе покаяния, правда, выпиши, так что весьма комично, а во второй раз звал его в Камышовую бухту…

- Это ту, что за туманным запрудьем. Так она ж пограничная… Не всякий дойдет. Тут же не умом, а одним наитием надо, это же как Явь переформатировать в Навь. Не многие отважатся…

- Вот и он не решился. А в этот раз, значит пожаловал. Давай попробуем поговорить. Ты, если что как бы в рефери… Идет?

И уже обращаясь ко мне из полутемного закутка, отец едва ли не прорычал:

- Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein. Перевести, киндер?

- Спасибо… С Ницше я перед тобой здесь же встречался… Опухший весь и словно объеденный навозными мухами… Он же, когда повесился, мало кого тревожил. Обнаружили едва ли не сразу, а вот похоронили не сразу… Судили, рядили, привычно чесали репы. И всё потому, что одутловацый немец изрек: «если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»

- И что ты об это думаешь, Аркадий?

- А что тут думать, Николай… Бездна – она же без дна… Вот и мы с тобою из неё так и не вырвались. Это ещё хорошо, что в бакенщики определили…

- А то что…

- Могли и не в бакенщики, а в те же навозники объедать трупы неприкаянных суицидников. И даже обсасывать до изнеможения…
- Да не пугай ты моего потомка, Аркадий. Как не крути, а наследыш, хоть и не последыш, по сути. Ты-то сам, какую бездну время от времени видишь. Ведь видишь?! Колись!

- А что, и вижу, - согласно киваю я. – обычно на асфальте… Прямо у дома на тротуаре. Вдруг вырастает силуэт… Но не бездонно темный, а как бы в клеточку. То вдруг темным окажется, то друг в радостно белые впишется и словно его уже нет…

- А бездна то есть! – обрадовался Аркадий. – Бездну-то не обманешь, Даже, если сперва покажется такая белая, пушистая, эйфорическая бездна. А ведь это не так! Бездна никогда не будет – ни белой, ни пушистой. Сколько не уверял я своего Юрика, а он всё белой бездну вкушал… Пока не вдовкушался… 

Отец у себя в углу больше не оборачивается в мою сторону. То же мне, знаток всяческих бездн и батутов, черно-белых над безднами… Такое себе лихо украинское – или пан, или пропал. Это как чиновником был, так по ниточке красненько, словно в Лилипутии сфивтоской в пляс кромешный пустился. Выпрыгнул выше иных – чин тебе и медалька, а сорвался, скрутил себе шею и прямиком в бездну… На вынос! А бездна не признаёт выносов. Ей, бездне, плевать на то, каким образом ты старался от неё отчухрынится. Смотрел в бездну, значит, смел ведать, что будет дальше…

- А что дальше, бать, не для меня ваша бездна. Что ты, что Аркадий, вы сами встречи с бездной искали, вот и оскоромились, потому что делили жизнь на черное и белое, и получалось по-вашему, что белых кубиков меньше, и вы их вовсе отбрасывали, всё глубже и упорнее впитывая всё темное и вязкое. Вот оно вас и повязало с бездною. Что, не так?

- Да, как тебе, умник, сказать и за себя и за Аркадия… Мы не умели прошлое свое белой пыльцой сосновой моли припудривать. Да и некогда было нам копить эту белесую пыльцу в наших ещё в тех сосновых борах. Это вы, нынешние в трех сосенках всё бы притрусили по-белому… Где известью, где хлоркой въедливой. И оттого всё всем вам кажется, что зазомбировали вы навсегда всё ваше темное и черное в себе, а получается, что как бы глаз на жопу натянули, чтобы не увидать бездны… Не провалиться в неё… А ведь провалитесь, если что…

- А что, если что?

- А то, что мне уже, сынуля, пора. Правда, не особым почтом, а с маячками – зелеными да красными… На сей раз, прямо до Камышевой заводи по воде, затем туманами по Борисфену, а затем уж звездно на Млечный путь за пять световых лет. Ты если, что не поминай старика лихом, а поговори больше с Аркадием, он мужичонка толковый, хоть и Юрик его на белый порошок напрочь подсел. Тоже, видно, подсекал в себе прошлое… Мол, как это его отец-музыкант, да без его сыновнего ведома в петлю прошмыгнул… Ты всё же проще… Обрубистее, хоть со своим белым виртуальным навозом… Но запомни… Не смотри больше в бездну. Всей темноты и простоты её никаким белым маркером, никаким корректором не замажешь,… как не тужься… Как не пыхти… Будь убористее с окружением, и честнее с собой.. А больше говорить что? Больше говорить не о чем… Я - в бездонной горловины бездны, ты - у её края. Здесь даже не скажешь театрально-патетическое: Прощай… Бывай – да, а прощай – не пройдет…

Подошел утло-обтекаемый катер. Отец по воздусям спустился в него и отбыл в туманном направлении…

- Храни тебя Харон, - процедил скупо Аркадий и занял место отца. Видно сети плести и ему было не внове…

Авторская графика
Ирины Диденко

4.

• Всё тот же пакгауз над рекой, так же плетут в уголке сети. На сей раз Аркадий. Подле на табурете у стола сидит старик. Настоящий согбенный временем старец Ноэль Арховедович Архонавт. То ли падший ангел, то ли иной какой истории плесень Видно в этом амбарчике над водой отродясь так заведено. Один в наряде – сети плетет, иной бодрствует, а третий примеривает на себя роль разводящего. И хоть не берут его на дело заранее, но он весь на предвкусии.

- А что, - соглашается Арховедович. – Сети из ошметков чужих бед и несчастий плести – это я выдумал. Иные так в бездну неслись, что при пролете фик знать кудась рассыпались на форменные ошмётки. Вот их я и стал прихватывать на особое веретено. У шаманов скифских позаимствовал. Когда ещё в пределах земных пребывал. Хоть и давненько всё было. Сам ведь тоже почти жизнь прошаманил, а только однажды, обходя бездну по краю, сам же и сорвался в неё.

- Эка невидаль, шаманя у края бездны, да не сорваться. Вот нас при коммунизме учили строить над всякой бездной настилы из белых хлипких полотен. Такими на сцене школьной самодеятельности ещё изображают волны… Но ведь тут же дело в чем. На сцене обычно все эти волны плавные, медленные, справедливые.. А срывались-то все мы в бездну со стоячей волны, потому что сегодняшние, мы никогда не могли до конца постигнуть и перекрыть всех вчерашних ошибок. Потому что нас не учили жить здесь и сейчас, потому что нас словно всей страной притягивали к этой бездне.

- Да потому, что вы куроеды, хоть и куриного мяса только при совке не поели… - хмыкает старый шаман.

- Объясните, пожалуйста… - это уже я осторожно подаю голос.

- А чего уж тут объяснять… Повелись на Карле Густавовиче Юнге, на его психотипиях, на его соразмерности белых и черных пятен, да ещё надумал белым прикрывать черное. Я ещё понимаю мошонку прикрыть не срамным рубищем белым. Это уже от цивилизации, понимаешь ли. А вот с другой стороны в великий пост на в дальнем селе… Корову не больно слопаешь… Перестанет подвывать во время отдоя, придут соседи, да высмотрят – нет коровы. Значит, слопал. Или того-же медведя-шатуна в лесу на рогатину напорол. Так и тут без должного обряда медвежатина в горле станет. Да и протащить её хоть и на санях, надо через всё село… И опять же ты дать и отступник – какому богу не молись – что Мокше, что Иисусу. А вот куры. Их во дворе кто считал. Кто по закуткам твоего подворья бродил? Да никто! А если что, то и сказать можно, что тхор да лис курятину с петухами подрал. Одно только пух-перо у хозпостройки оставил. То-то и оно… Все вы нынешние куроеды…

- Да что ты заладил, Арховедыч, да что ты запричитал… Аксцысь! Ведь с бездной у каждого своя несваруха собственно приключилось. Вот мне не хватило нот! Чуть потянусь за мелодией, а меня в колхоз на шефский концерт… Пока струны в душе не лопнули, и приступила на сердце кода. Вот и затянуло в петлю. А из неё уже бестелесно прямо в этот отстойник. Это для тех, кто о белой бездне тревожится. Ты её хоть всякий раз побелочной кашицей заливай, а все равно рано или поздно она явит себя в самой мрачной гримасе. И эта гримаса и будет бебе настоящим, сколько за прошлое не держись и не ищи в нем для себя оправдание. Вот ты, дед, плененных полонянок грёб?

- Регулярно грёб… - согласился старый шаман. Так от этого же одна только польза…

- Духу или телу?

- Что духу, что телу, потому что любые шалости теми же полонянками заедал.

- Да никак ты, дед, людоед?

- Сам ты людоед, потому что из самого людоедского прошлого со Сталиным и вертухаями, красными комиссарами и смершем. Вот они – людоеды. А я так, только мудрый шаман. За всех своих соплеменников самый мудрейший, так что моё мне же и полагалось. А вам, нелюдям, нет! Я ведь от такого пропитания особую силу набирал для людей, тогда как вы отбирали у людей последнее… Жизнь….

- Нет, только не я, - возразил слабо Аркадий. – Это мой отец-инвалид. На фронт из-за колченогости даже в ездовые не взяли, вот и определили в вертухаи колымские… А он якуток хоть и потреблял, да не ел… Для этого была сушеная рыба и оленятина… струженная… Той строганиной он и питался до полной цинги и выхода на пенсию по профнепригодности…

- Я сам ты на что был пригоден?!

- Только на скрипичных инструментах играть. С тем вот и надорвался.

- Ладно, чего уж там, я выйду кудели из распада бездны ловить, как наловлю, начну нитки сучись, так что ты, милок, - это уже старик-шаман строго обратился ко мне, надолго здесь не задерживайся… Шевели батонами, делай ноги, одним словом, поскорей отсюда рули…

Авторская графика
Ирины Диденко

5.

• А собственно, как я сам здесь оказался, в этом белом приречном пакгаузе, вполне заметном со стороны Южного моста у метростанции Славутич, которая переходя в кисейные берега впадала в Камышовую бухту, а оттуда уже не по-днепровски кротко, а неукротимо вязко текла необузданным древним Борисфеном, по которому в сосновых стругах шли из варяг в греки предки.

Вот они пристали к берегу и костыря обстановочку выскочили на прибрежную отмель. Вот бы им в ту пору услуги хоть какого-нибудь бакенщика. Отмель оказалась плавуном с зыбким песком, и сошедшие едва не сразу погрузились в холодную воду по горло… Доспехи пришлось спешно сбрасывать у самого речного проселка, и понесла река трофеи через столетия. И потянулись они волоком, и вытащили их только в конце 2010 года. Уже из Днепра достаточно проржавевшими, но всё ещё в позолоте…

В реальности над этими доспехами предков тряслись да всё спорили до хрипоты, без просыпа, княжьи то доспехи или пришлых сановников. И так глотки рвали, и сяк диссертациями крыли, что и не заметили, что просто в очередной раз облили бездну разноцветными красками, которые, кстати, из одной бочки разливали. Другой бы от этой сентенции умом тронулся, а я и в том разобрался, что сколько каких красок в бездну не лей, а всё она бездна, и все мы давно не у края её, а в самой её сердцевине.

Я всё сидел да сидел на странном свидетельском табурете, где-то щелкали свиристели, где-то кричали вечно ненасытные речные чайки, а прошедшие горнило бездны всё подходили и подходили, чтобы убыть на Чумацкий путь бакенщиками грядущего, ничем не утруждая прочих – ни раскаянием, ни прощанием, ни лишним словом.

Только вдруг по всему необъятному небу стали возникать зеленые да красные огоньки. Это стала заметна работа убывших уз бездны в невозвратную бездны бакенщиков – и моего отца Николая, и отца киевского программиста Юрика, севшего однажды на белый неспасательный порошок, и старого шамана, буквально поглощавшего в своем древнем шаманическом раже юных полонянок, и многих прочих. Бакенщик за бакенщиком непрерывно упрочняли передо мной определенную в будущем, хотя и необозримую вечность и желали только одного…

- Ты только свидетельствуй. Сам у бездны, у края бездны не стой, не ретушируй бездны ни белым, ни иным другим окрашенным порошком, не рисуй над бездной белых пятен, не принимай порошок белый, не становись бакенщиком, не сдавайся… Будь сам в своей собственной судьбе капитаном…

И только один угрюмо носатый, чей нос имел характерную форму вязко изогнутой карельской ели промолчал и очень знакомо мне ухмыльнулся. И тогда уже я сам рявкнул ему в ответ:

- Пошёл вон! Ступай себе прочь, ирод!!

- А меня уже нет, - отвечало за него мне безмолвие. - Это ты изжил меня прежде, но ты ещё свое отгребешь!

- Будь капитаном, - доносилось из вечности… - Не ведись, не стыдись своего прошлого, ни перед кем не прогибайся, изменяйся… Сражайся за себя, и тем ты защитишь многих…

- Но это же не все! – огорчался я.

- А и не надо всех… Карас - не матрас. С каждым не ляжешь… Все идеалы скрываются под одеялом. Ты свою волыну греби… Вот тебе… ноты, охота, и хоть как-то это казенно, квоты…

- На спасение?

- Дурак ты, раз так и не понял, в бездне никто не обречен на спасение, но все прошедшие её мучительную бездонность облачены в ризы праведников ушедшего во спасение человечества. Храни себя, человек, во спасения душ заблудших…

- Прощайте, небесные бакенщики из бездны бездонной.

- До встречи, капитан, сын капитана, на бесконечном Млечном пути…

С тем я и пробуждался и садился стучать за комп, чтоб ни слова, ни звука ушедшего сна уже ни за что не упустить…