События вплетаются в очевидность.


31 августа 2014г. запущен литературно-публицистический блог украинской полиэтнической интеллигенции
ВелеШтылвелдПресс. Блог получил широкое сетевое признание.
В нем прошли публикации: Веле Штылвелда, И
рины Диденко, Андрея Беличенко, Мечислава Гумулинского,
Евгения Максимилианова, Бориса Финкельштейна, Юрия Контишева, Юрия Проскурякова, Бориса Данковича,
Олександра Холоднюка и др. Из Израиля публикуется Михаил Король.
Авторы блога представлены в журналах: SUB ROSA №№ 6-7 2016 ("Цветы без стрелок"), главред - А. Беличенко),
МАГА-РІЧЪ №1 2016 ("Спутник жизни"), № 1 2017, главред - А. Беличенко) и ранее в других изданиях.

Приглашаем к сотрудничеству авторов, журналистов, людей искусства.

ПРИОБЕСТИ КНИГУ: Для перехода в магазин - НАЖМИТЕ НА ПОСТЕР

ПРИОБЕСТИ КНИГУ: Для перехода в магазин - НАЖМИТЕ НА ПОСТЕР
Для приобретения книги - НАЖМИТЕ НА ПОСТЕР

понедельник, 14 марта 2016 г.

Белый пакгауз на сонной реке

Илюстративная графика Ирины Диденко
irina-didenko.blogspot.com
1.
Белый пакгауз венчал оконечье РОПа и растворялся в густом прибрежном тумане. Так по утрам парят украинские молочные реки, когда мчишься над ними железнодорожными мостовыми проездами. Самые страшные сны при этом могут присниться в самом бестолковом и временном поезде Чоп-Ужгород-Киев-Харьков. 22 часа вытряски до столицы.. Непременный рвотный рефлекс. С кем бы не ехал. Гарантирован.

РОП – речной охранный пункт не был в невидаль в здешних местах. В акватории Киева РОПов было и было. Но вот этот – он словно внезапно возник из сизой туманной мглы, и словно вывалился всем гамузом на прежде безлюдный берег, о котором только и было известно, что часть его относили в Печерскому району столицы, тогда как об иной его части никто ни сном ни духом не ведал….

- Короче, Склифософский, был тёплый белый туман, который при понижении приречной температуры стал быстро рыхло сереть и уходить в Преднебесье, уволакивая за собой старые моторки, лежавшие брюхом вверх каких-то особых сине-красных тонов. От эти тонов веяло оккупированной совками Прибалтикой и пастозным малярством.

- Всё точно… Всё это где-то именно так. Эта картинка вторую неделю преследует меня во сне, а затем непременно переходит в кошмары. Поэтому я здесь. Поэтому меня и направили именно к вам, господин Фройд… Сигизмунд Лазаревич…

- Ну, да-с, вас правильно направили… Ведь все эти уловки вашего мастера сновидений… Как вы его зовёте по имени? Тхен… Почему все мастера сновидений непременно вьетнамцы или иные экзотические личности. Это отдельная тема… У американцев – это тибетцы, а у европейцев – порой даже банальные турки. Так вот ваш мастер сновидений, этот тот ещё Тхен. Он начудит, а мне с вами выгребай. Ладно, чего уж там, разберемся. Располагайтесь на кушетке, разговаривать будем.

- Поговорим, - мирно соглашаюсь. - Деваться мне как бы некуда. Как в Берлинском музее мадам Тюсо. Я там уже леживал у вас на кушетки. Правда по-немецки аккуратнейшим образом вытертой до дыр… Несколько сиро, но и такое случается. Сначала видишь вашу восковую копию, а затем попадаешь целиком к вам квазиживому. И без талончика. А всё потому, что последний мой сон был действительно странным

Снился мне мой отец, однажды пошедший на суицид. Его соседка, кладбищенская старушка, ухаживавшая за могилами близких многих и многих киевлян, позже отрапортовала мне, что в последний свой день отец принес в крепко связанной им самим сетке семь бутылок «Лидии», по 0,75 литра. Их в ту пору «фаустами» называли, и при сдаче в стеклотарку за такие пустые уже бутылочки полагалось по 7 копеек.

Вот бабушка и попросила Николай Авксентьевича оставить ей этот без копейки полтинник, на что пьянчеловек запустил пустыми бутылками в бабушку, а затем, уже к утру испустил дух. А затем уже, по словам разобиженной в лють бабулки, прибыли похоронные санитары и самого Николушку к ангелам срать унесли….

Ну, это случилось уже потом. А до того, что-то его беспокоило, тревожило, напрягало. Три последних земных трудных десятилетия, прежде капитан каботажного рыболовецкого сейнера с припиской в Керчи, он проработал грузчиком всяческих продмагов, оставаясь в душе малолетним узником фашистских концлагерей. Ему было бесконечно противно наблюдать за прилавочной тягой продавцов театралить и всячески опустошать, тренать чужие карманы, начиная от самых невместительных, мелких до чрезмерно вместительных и даже забористо жирных.

А то ещё прикрикнут:

- Эй, Николай, принеси бочонок мочёной капустки с яблоками, да такой же с клюковкой, да к тому же прими десять лотков с хлебом и донеси те припрятанные три ящика с пивом. Да не на клюкайся. Потому что по всему сегодня будет проверка.

- Бражного в рот не беру, - ворчал в жутком перегаре выгоревший за эти годы отец. - Водку пью, вино пью, пиво не пью, - со значимым для себя достоинством прибавлял он. – Вот у вас при разгрузке спиртого одна бутылка на десять ящиков идет на бой, так у вас разве допросишься…

- А ты бы не злобствовал из горла, а пил в коллективе, под ту же капустку на закусь и фуагру со свиной печени…

- Ну, да, только и осталось с вами развлекаться свинскою фуагрой… Вы хоть думаете, что несете, милейшие… Вашу свиную в луке перегоревшую снедь только с кислым пивом хлебать…

- Ой-ё-ёй… Фуагру ему подавай. Ты же из горла можешь выхлебать две бутылки за раз! Короче, не будешь пить умеренно с коллективом, получишь водку только в сухом пайке.

- Это как же?

- А то не знаешь, троячкой! Много на неё насосешься? Отож, так что за общий стол, а там из усушки с утруской да с боем нормовым – чем не ресторан. А раз брезгуешь – то на троячку лапу сосешь.

И отец мой не шибко брезговал, спиваясь в коллективе всё горше и горше. Зато в стране вечного совкового дефицита отец по выходным непременно поглощал гуся, запеченного с яблоками и запитого двумя-тремя фаустами всё той же «Лидии»..

- Доктор Фройд, Сигизмунд Лазаревич, я можно я о другом.. Знаете ли, грешен… Литератор, поэт… диагноз… Впрочем, это только слова… А тут, ранняя весна, понимаете ли… Пробуждение…

- Обострение, ну-с…

- Вот иду я сегодня, а у дома азаровские сосенки в захмелении… Посадили по распоряжению в канун евромайдана…

- И что же, батеньки, вы друид?

- Как бы не так, чтобы да… Да вот только и платаны, и молодые, стёбные сосенки, такие стройные, как сельские девственницы, а тут бац и усохли! Не прошло и трех лет… А тут вдруг сегодня на каждой желтой высохшей сосновой веточке молодые тонкие зелёные фаллосы! Знаете ли, я в шоке. «Земля наша сильно хлебами обильна, придите и правьте…». Как, по-вашему, переболела земля?

- Что значит, собственно, переболели…

- Перетужили, пережили, переначили все прошлые заначки киевских пилигримов, политических вздорных. Они и эти деревца садили в канун евромайдана тупо на отхлест времени, мол, нагадим и перебудим под зеленой всепрощающей аурой местечкового всеобщего благоденствия. Но Киев, хоть и не простил, да не осудомился… Фалолизирует, как последний босяк… Только у меня не отец, а дед Наум был босяком…

- Желаете поговорить?

- Нет, ну, да что вы… Здесь с отцовскими кодами бы разобраться…Сажали варвары, но Природа взяла своё… Репер бы прибавил.. йо-ё! Вав… ё…

- Герр друид, позвольте вас ситуационно так называть. Вы страдаете, прежде всего из-за того, что выпали из нынешней современности. У вас просто наметилось отставание, но, знаете ли, не возрастное, а нравственное. Так что поищем к этому корешки… Вершки как бы вскрылись. Они в цветении.. У вас поллюции в современность, но самой современности нет… Так что я вас слушаю, герр ботаник… Пушистый и большой по жизни ботаник. Вам, похоже, нравится, когда вокруг – тишина. Никем не раскрываемая и нерасторгаемая абсолютная тишина. Так что же, собственно, в ней. Погружайтесь, герр, погружайтесь…

Илюстративная графика Ирины Диденко
irina-didenko.blogspot.com
 2.
Ох уж этот вздорный композит сновидений… В нём уже и не понятно, что от жизни, что от отца, что от книг.

Пластиковый домик бакенщика я уж точно где-то видал. Две высокие опорные стены, обшитые белой вагонкой и потолок, по которым протекает речная падь, по-украински – затока. А над потолком – ещё один потолок. И между ними словно амбарчик, но в разы поболее северного, для женщин с красными не полковыми знамёнами. В таких амбарчиках, в самый лютый холод им спать надлежало, а здесь – только две боковые и тыльная стена, тогда как фронтальная приподнята и словно открытая всем встречным ветрам.

Это и есть место хранения особой звёздной моторки. Она - то ли невидима, то ли давно уже не на месте. Всё полуоткрытое помещение, словно в сплошном запустении. Есть некие признаки жизни и речные аксессуары – багры, сети, крючья, уключины и даже вёсла. Сети в неком замешательстве переплетены с некими неземными повысохшими рептилиями, не рептилоидами. Это было бы оскорбительно как для серых, так и для зелёненьких человечков.

Здесь в присутствии весьма выразительных лиц и рож мой покойный отец крайне нетрезво читает Омар Хайяма. Рожи и лица узнаваемы. Все в пройденном, пережитом, несуразном:

Что пью вино – не отрицаю, нет,
но по напрасному хулишь меня сосед.
Когда бы все грехи рождало опьяненье,
тогда б сдыхали мы один лишь пьяный бред.


Поземному самое время как – сейчас полагалось горько и громко сморкаться и начинать видеть запредельные сущности. На сей раз, к слову сказать, было явлено сразу восемь простейших сущностей, и у каждой вид мокрично-сущнопакостный. Всяк одинаково зелён, лыс, низкоросл, злонамерен и вязок. Всяк с видом неким особым, словно уже пригнул отца, умял, связал мысли его и помыслы, члены и вздохи, и притом, порвал струны души…Взор у отца расплескался, растекся и мигом остекленел обезволено ломко, лишив всяческих новых помыслов и намерений. И ведь это только один.

И, ах если бы только один. А то восьмером навалили на отца мелкосущности боль восьмой степени и довели её до жесточайшего по гроб жизни бесчувствия…

Психоаналитик выдержал надлежащую паузу. Затем негромко и осторожно спросил:

- А у этих злонамеренно мелкосущностных есть имена?

- Как некогда отец, я сперва прозвал бы их просто зелеными. Но это не вполне точно. Прежде всего, они туманоидны, вязко туманоидны, как мармеладные мишки Тэффи…

- Позвольте уточнить, не был ли у вашего отца-батеньки при его жизни земной деллириум?

- Да нет же, хотя мне сперва тоже так плоско казалось, мол, белая горячка у него, горячка белая. Отец объяснял всё по иному  с ним в ту пору происходящее: несколько более осмысленно, хоть и на патетических нотах. Мол, сам он словно живой инкубатор, и через него происходит проникновение в наш человеческий мир чего-то мерзкого, иносущего, для жизни земной - ну, просто отвратительного… Хоть внешне, чисто карикатурного и как бы двумерно-плоского, но обоюдоострого, ещё и потому, что то и дело эта плоскость прорезает ткани живые жизни земной.

Сначала в виде отдельных каверн и пятен, а затем идут на прорыв к тебе, человек, и тебе, и тебе, и нам, круша мир людей до оснований и полного низложения в людях всего человеческого… И если при этом каждый отдельный человек не меняется, не мобилизует все свои внутренние ресурсы духовные, - он обречён!

Потому что каждый отдельный человек слаб и всегда в одном броске, рывке, экивоке от той Запредельной бездны, в которой он непременно будет низложен и растворен в грязи житейские. В одном броске… Был человек и словно бы нет уже него. А есть некий никому доселе не ведомый оборотень, хоть и сам он о том ни сном, ни духом не ведает. И этих самых пор он сам себе и Понтий Пилат, и Марк Крысобой, и Аспид… Кто угодно, но только не агнец небесный.

- Я вас понимаю: когда смотришь в бездну, бездна ответно начинает вглядываться вам в лицо… Вам не кажется, что вся первопричина в том, что ваш отец беспробудно и до последних минут на этой земле пил. А когда человек пьёт, он всё больше зашивается в себя, в особый свой мир, где никого ему самому равного нет. И это не только очевидно, но и печально.

- Нет, Зигизмунд Лазаревич, мой отец был не более одинок в мире близких ему литературных героев, чем вы в ваших психиатрических заметках о бесконечной веренице пациентов, среди которых отныне присутствую и я сам. Но если вы не выбираете своих пациентов сами, то отец – определенно имел выбор, называемый сыстари вкусом. Так вот во вкусе моего отца никогда не было ни донов карлионов всяческих мафий, ни тем более местечковых воров в законе. Он с ними даже виртуально не пересекался. Никогда и ни разу.

- У каждого свой вкус, - сказал индус, целуя в попу попугая.... Да, уж... В чащах юга жил бы цитрус, но фальшивый экземпляр... Вы, батенька, продолжайте... Это я так...


- Но у отца всегда находились некие опорные слеги, как в литературных предпочтениях, так и в горячительных напитках. Скорее вино, чем пиво, скорее водка, чем коньяк, скорее неумеренно вино и водка в тандеме, чем в раздельном умеренном потреблении. Да и то в последнее время перед суицидом отец пил всё же скорее в удовольствие, точно так же, как в удовольствие по выходным он поглощал приготовленного им самим гуся в яблоках и непременно шоколадный рулет.Обильно жирный шоколадно-мучной рулет совковой пригарной выпечки...  Оттого и запекали его на обильно промаслянной бумажой подложше...

И вызываемые к жизни потреблением тяжелой алкогольной нагрузки всяческие образные ряды, отец считал только за благо. Высшее элитарное благо, тем и шиковал до последнего вздоха жизни своей, никем не понимаемый и всячески осуждаемый.

А уж в области микширования всяческих капитанов ему не было равных. По его особому мнению – могли рассыхаться бочонки из-под рома и экзотических вин, стареть и рассыпаться в пыль корабли и в прах морячки с пиратами, а с ними уходить на дно пучины морской года и эпохи, но только не капитаны!

Я не стал бы их здесь перечислять поименно, поскольку и сам отец был отставным капитаном – от Бога и до последнего вздоха. А вот после его физической смерти у меня во сне он оказался всего лишь в ранге речного бакенщика. Видно в вечности в капитаны он так и не вышел.

- А вам не кажется, что это вы опустили своего отца до этого ранга, продолжая в преддверии вечности свое особое сыновне отмщение? Ведь это же ваше собственное сновидение. Вы конструктор его предвечных терзаний, вы и только вы безоговорочно списали его на берег?!

- Нет, Зигизмунд Лазаревич, это он сам прочно сел на крепкую житейскую банку, или если более общедоступно, то на житейскую мель. А без драги, как мне прочно казалось, оттуда его уже после смерти не вымыть.

- Вот так и отметьте, "как мне прочно казалось"… Когда крестишься – казаться надо… А когда кажется, то почему бы вам не рассказать, что собственно было в вашем беспокойном сне дальше?




© ВелеШтылвелдПресс: Белый пакгауз на сонной реке, продолжение 1 http://agitprom2014.blogspot.com/2016/03/1_21.html?spref=tw

Комментариев нет:

Отправить комментарий