Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть пятая

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть пятая

Мы сидим за угловым добротным деревянным столом клёна на таких же стульях и лавке из мореного клена, и жена неторопливо беседует с мушиным королем:

– Вот ты кто, ваше мушиное величество?

– Дык, ясный пень, Мушиный король. Вот, например, этот подвальчик – это мое персональное присутственное место, а все эти развешенные здесь по стенам разномастные мушиные крылья, – это все элементы парадного антуража.

– То есть, доказательные вериги твоей местной исполнительной власти…

– Совершенно абсолютной и непрекословной. А иначе – незамедлительные вериги…Правда, за мелкие прегрешения – только предупредительные, как в случае с твоим мужем, в более жестких случаях – уже только принудительные…

– Это как в Зосином случае?

– Да нет же, я вам говорю…  Она, как бы поточнее выразить, – просто здешняя мазохистка… Такая себе бледоносная Играла… Ведь она даже не человек, а такая себе, мокрица… Кикимора подвальная… Сразу скажу вам, из местных…

Ведь все ваши давнишние вери́ги от старославянского  значат только «цепь», то есть изделие такое, ну, как эти мои настенные мушиные крылья. Только из  железа разного вида в виде цепи, полосы, кольца, носившегося христианскими аскетами на голом теле для смирения плоти; к ним так же относят всяческие железные шляпы, железные подошвы, а для лошадей, запряженных впервые в тогдашние ещё допотопные конки – направляющие железные рельсы, е ещё веригой могла служить медная икона на груди, с цепями от неё, иногда пронятыми сквозь тело или кожу и прочее. Но вот что интересно, что уже в начале тридцатых годов тогдашние футуристы, а за ними имажинисты, а за ними уже в шестидесятые годы прошлого века хиппи носили у себя на груди сперва вяленную морковку, а затем уже мушиные крылья в лабораторной пробирке! Да-да, правда, ещё в натуральную величину. Кстати, именно в одной такой пробирке однажды выносили меня. Крохотного, гунявого… Правда, с тех пор я несколько подрос и окреп.

– Да уж, крепыш… – с тонкими нотками иронии согласилась жена…

– Но вы, наверное,    сами понимаете, что никакой натурпродукт никогда не стал бы служить классическими веригами. Вот отчего сегодня здесь и прямо сейчас вы видите, то, что видите… Ведь вес вериг может достигать десятков килограммов. Вот почему в переносном смысле Верига – это бремя, обычно нравственное или душевное. Вот почему я и здесь продвинулся дальше: потому что у меня сразу два наказания в едином комплекте. А испытывать пришлось весь карательный арсенал пришлось на кикиморах, отчего те как бы и выметись из моего приватного подземелья…  А вот Зосю ещё надо будет вывести отсюда через ворота Нави и Прави… Потому что явь как бы не для неё…. Ты ее в одни двери прочь, а она через иные тут же проходит… Мол, типа, здравствуйте нам… А вы не ждали нас, а мы приперлися… Вот  и заказал я из-за этого здешнему кузнецу особые дверные заковки с такими же мушиными крыльями как и эти – настенные муляжи, то из серебра с золоченными вставками… Такие уж как прищелкнут двери, то всякого за ними прихлопнут…

Да, вот что ещё… Говорят, что первые вериги испытал на себе святой Пётр, в память  о чём существует древний христианский Праздник поклонения веригам святого апостола Петра, который празднуется 29 января, и относится он к тем цепям, которыми был скован апостол в Иерусалиме царем Иродом Агриппой Первым (Деяния, строфа12: строки1-11).

– Ты бы и себе, ваш величество, написал свою духовную книжицу… – осторожно посоветовала жена.

– А о чем бы я туда написал? – внезапно уже ко мне обратился опешивший Мушиный король…

– Я бы непременно начал с кикимор… Это же так романтично. – Внезапно посоветовал я… И сразу уточнил, ваш’величество, это были кикиморы болотные или запечные?

– А кик лихой знает их заблудшие души…Должно быть, злобно-подвальные, блудливо-вдовые, растерявшие за войну не одно пристанище домовое. Вот  Домовые и стали помирать пачками… А кикиморы, что? Они же жонки Домовиков  – и ныне здравствующих, и столь печально порушенных… Уж коль вышла замуж за Домового, то в свои вдовьи годы становись занудной подвальщицей…

На этой бравурной фразе мушиного Короля меня словно переклинило…

Шел по Троещине от детского кафе «Гарри Потера» к бомбоубежищу под районной поликлиникой. Шел уже не впервые, но привычно и жадно замечал вся еще бурную окрестную жизнь. 

Вот стайка местных старшеклассников пришла за своими дежурными кофе-какао. Двое уже успели взять по огромной порции американо в синих стаканчиках под черными крышками, из которых торчали наружу ядовито-зеленые трубочки. Оба незабвенно играли в очко, отсылая  друг дружке по смартфону свои проигрыши-выигрыши… В это время их сверстницы несли полную ахинею на деловом-державном неосветском жаргоне… Тут же, в пяти метрах от кафе прямо на садовой лавочке пробуждалась в образе бомжихи всем знакомая парковая кикимора, орущая при пробуждении зычным мужицким голосом:

- Собственно, а я уже… млядь…

Далее следовал переход на газонную предтерриторию поликлиники, которую строили более десяти лет и оттого уже не однажды подвергали  не одному капремонту… Ага, а вот и вход в местное бомбоубежище… Ну что ж, как видно пора… Спускаемся с женою по темным крутым лестницам…. Темнота в непрогляд… Где-то в глубине этого многосекционного помещения местные электрики налаживают местное освещение от вновь прибывшей по гуманитарке аккумуляторной станции… Так что, где избыточно светло, а где и отчаянно темно… Выбрали посадочные места на пограничье…

Напротив нас в том же коридорце расположились три белесых и по-лисьи хихахающие мойры…

Помню, прежде их ещё мойрами звали, о затем всех их словно выбесило… Хотя и домовым  сегодня толком не ведомо, то ли добрые они, то ли злые… Одним словом бабы, да сплошь шутихи гороховые… Да что ни мойра, то ли мара, то ли мокоша, то ли домовиха, то ли  шишига, то ли  лешачиха, а то ли болотница…

Народные поверья производят кикимор от умерших «неправильной» смертью – некрещёных или убитых детей, самоубийц , а то и от проклятых и похищенных нечистой силой детей. Также считалось, что кикимору могут наслать в дом недовольные строители и колдуны, подложив в него магический предмет, чаще куколку, которая затем оживала. А у меня самого в ту пору было время окуклится, вот я и разгневался…

Кикимору прежде описывали,  как низенькую скрюченную неряшливую и безобразную старушку, либо длиннокосую девушку или женщинку, а то ещё как маленькую девочку или даже как мужика-старика. Согласно многим описаниям кикимора может быть очень мала и тонка, с большой головой, длинными руками, короткими ногами, у неё выпученные глаза, мохнатые лапы, есть рожки, хвост, она покрыта перьями или шерстью. Она могла представать и в образе животного. Кикиморы обыкновенно невидимы. Они неугомонны, быстро бегают, с людьми могут общаться человеческой речью и при помощи стука. Или пересмешничают, вон как те…. Шалудивые… Что-то вдруг громко запели, зашыкали, и давай по окрестным людям, кого привела сюда очередная воздушная тревога. Ледовским фонариком пробивно и злобно гасать…

– Дамы, уберите фонарь по рожам светить. А то буду вынужден встать и сам его  чуть подвинуть…

– А ты только побробуй! Мы женщинки одинокие, в крик уйдем, да такой, что для тебя и сирена, дядя, будет пряником….

Не выдержал, подошел ко всем убоищам. Ведь не впервые здесь строят скандал. Решил рассмотреть и убедился: местные  эти миршавки. Из лаборатории поликлиники, где обычно писи-каки сдают. Фекальные лаборантки…И в точь рыхло-белобрысые, мелкие, мишурные. Одна точно вдовая, а две юные под ее вдовьим дуэньим присмотром…

– Вот такие они у нас… – как-то подстроечно вздохнул мушиный король…

– Не у нас, а у вас… – Поправила далеко не небожителя, дотошливая жена и прибавила, – Согласно народным представлениям, кикиморы обитают в жилых даже многоквартирных и панельных  домах, реже – в хозяйственных постройках, в бане, и в подвалах порушенного жилья… 

– Или пускаются в сумрачные шляния за новыми Домовыми, привлекая их зычным рыком…. 

– Так вот почему в пустых домах они даже братаются с Эхом... – Поддельно удивился Мушиный король. И почесав своими маленькими лапками нос внезапно прибавил:

– Вот разве что на войне им приволье – ведь сколько же сейчас порушенного  жилья, куда многие уже не вернутся… Ведь мужичье их повыбило, вот они и вышли на поиск точно под себя мужей домовых… В такой сложный период им все прочие по боку…

– А я читала, – осторожно заговорила жена, что прежде появление кикиморы считалось признаком того, что в доме «нечисто», неблагополучно. А ещё. Что днём кикиморы скрываются от людей в укромных местах строения. Да, наши троещинские, тоже как бы кикиморы подвальные, да только ни черта они не боятся! Мол, только ночью  выходят они из укрытия и занимается любимыми делами, на первом месте среди которых прядение и перемывание соседских костей. Хоть в этом они преуспели. Да, ладно бы… А эти ж смолят свои электронные сигареты прямо у бомбоубежищ… Настораживает другое… всю прочую работу эти кикиморы делают некачественно, так что после них… Мама не горюй… Ты ей на анализ мочу, а она тебе в ответку уже по неведомым фекалиям определит некую неведомую онкологию, хотя, как по мне, у них самих онкология душ едва ли не от рождения…

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть четвертая

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть четвертая

Мы пили за её здоровье, за её светлую Днюху и вечные древние сказки нашего невероятного Города… А сказки, плотно подсев к нашему столику ответно шли за нами и словно бы тем окликали нас… Был среди них на правах почетного гостя и сам Мушиный король… Но нас нисколько не занимал…

– Чего бы вы себе пожелали? – Вежливо, но настоятельно решительно спросил он…

– Ну, подсмотреть за Зосей, – с оглядкой на жену осмотрительно пожелал я.

– Ну, тогда бы я подсмотрела бы за ними двоими… Если честно, это просто идиотский дуализм, а тем более на мою Днюху… Если что, то и по морде врезать бы Зосе… А этому, –  обратился к моей жене предупредительно Мушиный король… – разве что больше не наливать…

–  Нет, золотко, –   возразил Мушиный король, – это тебе никак не поможет. Ведь они не живые люди, все эти его Зоси, Митьки и мало ли кто там ещё. Это не люди, золотко, а его образы. Так что, чем бы дитя ни баловалось, лишь бы в виртуальных мирах… Иное дело мое мушиное мулясе… Вот в нем всё в полный фарш ощущений… А муженёк твой попроще – всё время даже не работает, а только фордыбачит по стандартным «быкам»: у него вечная творческая привязка – если не к питерским митькам, то к швейцарским дадаистам, венским сионистам и львовским бабуистам, киевским контркультурщикам или Тифлисскими примитивистам, харьковским модернистам или одесским стилягам, керченским мореманам, бердичевскими хиппи или харьковскими футуристами…

– А почекунщики с пофигистами и халтурщиками, они-то чьи? – Тут же поинтересовалась жена.

– А мне почем знать? – парировал Мушиный король. – Все они родом из совка. Из тех, кому хоть однажды где-то как-то сказали:

– Встал и пошел, прямо на выход, вещами…

– По промокоду?

– Ага… Куда идёшь? На охоту. А где ружьё? Сзади несут…

– Ну и шуточки у вас, ваше величество… То есть, по-вашему, то получается, что в прошлые времена все было достаточно банально  и пошло: пуля – дуля и весь пиетет…

– Эй, ваше величество, а куда-то моего понесло…

– Да не так, чтоб далече. Нет, он сидит здесь, а вот его присутствие осуществляется в скверики, что за углом, наверху… стоял достаточно странный монументальный новодел, посвященный туркменскому поэту, родом из восемнадцатого столетия Махтункули Фраги, ни к кому за всю жизнь так и не приставшему. По сути, духовному бродяге, из которого почему-то решил сделать эталон некой всемирной туркменской силобитонической поэтической яви… Мол и язык изобрел и под восточнославянские летописные первоисточники умело прогнул… Одним словом, погнали лебедей…

Мои нынешние земные друзья – 

Эти космополиты и маленькие бродяги,

по планете бредущие мерным шагом.

Это рикши, и это стиляги

под Романтики вечным флагом...

Это фурыцы и акыны,

это странники сквозь года,

где однажды стать браминами

им получится без труда.

Но оттуда не возвращаются,

и покуда туда идут,

неожиданно воплощаются

хоть бы где – там, где их не ждут!

«Ворону жить семь столетий дано», – почему-то сетовал сам поэт. – «Времени ход нарушать не пристало»…

– Ну-ну, только и сокрушалась долговязая, неприглядная нынче лицом Зося. – Это мы еще будем посмотреть… Век-то нынче иной… Хотя, всё и прежде, как пописанному: «Мотыльки, любовники огня, кто из вас к блаженству не стремится?»… А если к этим блаженным да приложить мухобойку…

– Даже думать так, Зося, не смей! – внезапно заволновался Мушиный король… Забыла что ли иное: «дудку сделал я из тростника – ростовщик услышал должника»

– А ведь ты мне пообещал быть вольной царицей…

– Это от того, Зося, что пообещать-то тебе я пообещал, но только на фарси… «У меня в груди её стрела. Где она, души моей царица?»… Зосенька, где ты увидала в моем крохотном тельце  эту однозначно огромную неземную стрелу… Это что по нынешнему байрактар… Красиво-то как… Но не более, чем метафора…

– Да для тебя самого, твое Мушиное величество, хоть что-нибудь а есть свято? Хотя бы вот это, мол, «за годами промелькнут года, новые возникнут города». Где они твои города, ваше величество?

– Зося, что за вопрос? Я же король! Слово дал, слово взял, снова дал слово, и снова забрал… Но всегда при этом остаются предисловия и послесловия… За них и держись… Новых городов я тебе, конечно, не подарю, а вот в старые подземные залы киевского спецхрана я тебя проведу. Если только ты будешь готова…

– Я всегда готова, ваше Мушиное величество. Только ради Бога, отцепи ты от меня эти огромные несносные серебренные мушиные крылья…

– Да они сами отвалятся, как только ты откушаешь мушиное мулясе…

– А до этого, чем ты меня, старый лиходей потчевал?

– Гостевым десертом с сахарной пудрой… Славно изготовленным впрок еще в восемнадцатом веке….

– Не самим ли Махтункули Фраги?

– Нет, зато его законной женой…

– Видно, та еще была стряпуха…

– Ты мне, Зося, поговори…

– Так убери с меня свои мушиные крылья!

– Так прикрой ротик-бум! Ведь это не я у тебя, а ты у меня на контракте… Видно, ты точно забыла: «дудку сделал я из тростника – ростовщик услышал должника»… Ну, да ладно артачиться. В спецхран так в спецхран. Вход прямо со спины монумента…

– А как мы туда войдем…

– Не войдем, а прямо на крыльях влетим! Я – на своих изумрудных, навозных, а ты – на своих грибных серебристых… Так что напрягись и погнали мушиный помет мимо царских ворот…

Астролябию в студию!!

И мушиный король, честное слово, как-то внезапно запел:

Вползает татуаж, меняет антураж,

эпоха входит в раж, ну что ты ей подашь?

Увядшую весну, угасшую мечту,

салонно вяло – «ню», а как же – я люблю?

А как не промолчать, но изрыгаешь рык,

ведь хочется кричать от эдаких вериг...

Фанерность бытия, приковка к давним снам,

где мчалась по волнам Аврора сквозь туман...

Но сонм из Эвредик уже повержен в ад.

И только сквозь тату взирает мир Наяд...

– Где-то я уже это слышала, – заупрямилась Зося. – Не ты ли, ваш величество, прежде заманивал этим нашу творческую молодежь в Москву, где и высасывал каждого, кто повелся до последней кровинки… И умирали они у тебя там в метро, либо на кольцевой, либо прямо на выходе… В никакой спецхран я с тобой не пойду… Я и без того знаю, куда прежде пропадали рукописи и дневники всех наших авторов от киевских сионистов до винницких  бабуистов, от житомирских контркультурщиков до полтавских примитивистов, от  харьковским модернистов до львовских пофигистов…

– Фу, Зося, тебя и впрямь занавозило, а ведь нам уже время перемещаться, так что либо сама а приросших крыльях своих, либо я тебя туда же перемещу, но уже в коматозном состоянии дурой безвольной…

В воздухе неожиданно зазвенело:

Беспричинные кисточки в небе,

рябь мазков шелестит чуть шурша...

Вдруг внезапно, как корочкой хлеба,

надломилась вселенной душа...

В ней ни слова, есть только тропинки

полуснов, полурадуги дней,

в ней ноябрь проступает снежинкой

и становится небо мудрей...

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть третья

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть третья

– Местные ещё говорят – Днюха, – вмешался мывший бокалы Богдик.

– Пиратский флаг в руки, вашим местным. Что они у вас питерские Митьки из застойно-перестроечных девяностых? Так их уже давно разменяло время, а их сапожища лежат в болотах да в падях на юге украинском падалью закудышней. Лучше бы прибрали с палубы это тело, а то его, похоже, штормит…

– Подумаем, – успокоил Богдик. – да она и сама отшвартуется, как только ее попустит Мушиный король... С Митьками здесь на дух ни-ни-ни… А их прежние киевские подражатели давно успели пооткрывать центровые барби-салоны, и  вообще, Митьки нынче даже не контркультура, а так себе  – банальная зарубежка. А что до тела, то оно труженица сценического пуантилизма… Понимаете ли, тонкая натура и все такое прочее, а к тому же четыре раза в неделю она действительно труженица пуантов… Милейшая балерина второй категории Национального театра оперы и балета. Вон там под мушиными крыльями ее  пуанты лежат… А рядом с ними баночка из-под кабачковой икры. Посмотрел, пощупал, денежку брось, не проходи мимо… Но видно день с утра не задался… Когда бомбят, мы прикрываемся по всем правилам военного времени.  Все лестничные марши в подвал закладываем вот теми мешочками. С виду хоть не большие, но в каждом – не менее пуда… Хоть и лежат её пуанты на самом виду, но никем сегодня не нюханные, потому что там, наверху – ракеты… Стало быть бомбят, вот только никак не определюсь, по шкале Алепо или Генрики, Варшавы или Берлина, Белграда или Киева… Но вот Зосю похоже точно тошнит…

В следующее мгновение в тонких длинных руках анарексической балерины в цвет серых кварцевых вставок на шикарной паре мушиных крыльев оказался обыкновенный стеклянный гранчак... Как пить, от самих давнишних  питерских Митьков!

– Что за хрень, Богдик, ты здесь несешь? По какой такой шкале, говоришь? По шкале Киева или Белграда? Вот уж врёшь! По шкале Брянска и Белгорода, по шкале Москвы и Воронежа! И вообще, странно,  почему ты подаешь мне не евробокал, окончательно огорчилась Зося. – Я бы ещё чего-нибудь выпила…

– Вот и пей, дура, что тебе от сердца велят. Это тебе микстура такая забористая, прямо  из киевских подземных ключей. Пей, тебе говорят, и выматывайся отсель… А то глянь, какие мушиные крылья стали к тебе прирастать напрочь. Теперь их так просто без зелья отворотного не отодрать. Да, помни, как только выпьешь, тут же мушиные крылья с себя сами спадут. Но если замешкаешься, то не надолго… Тат что сразу же забрось их в самый дальний угол. И несись, дека, отселяя очертя голову! 

– Так они ж разобьются…

– Не разобьются… Многоразовый реквизит. Так что и не думай их утащить… А то и сама намыкаешься, и ни в чем неповинным беды наделаешь...

– Это почему же?! – внезапно удивляется Зося.

– Потому что на поверхности – там,  – тут Богдик решительно указал пальцем вверх на некое надпотолочное пространство, – они обретают злобу Кощееву! 

– А можно, я хоть кристаллик от них отщипну… Можно мне это, дяденька, или лучше вы, тётенька?

– Я тебе отщипну… – Здесь юный бариста и крупнобедрая барменша были единогласны.

– Мы тебе отщипнет, повторно  брякнули оба барменша и бариста, и для верности окатили Зосю ещё сверху ведёрком водой.  

– Ну, ты только глянь на них, – там же в этом ведёрке прямо во льду недавно шампусик стоял!

– Да выхлебала ты весь тот шмусик вместе с мушиным королем. Он тебя угощал… и всячески привораживал…

– И что, приворожил?

– Ага, если бы он тебя приворожил, была бы теперь ступицей стесанной… А так вроде бы цела…

– Ну, тогда я пошла, хоть и не знаю, о какой такой ступице, здесь вы мне парите…

– Вот, Зося, и пиши отсюда побыстрей свои рабочие ноги, пока сама еще во хмельке. Потому что как только хмель отойдет, тебя, возможно, и вывернет... Надо же тебе было писаться перед самим мушиным королем! Так что точно вали, но без тех серебряных крыльев. Мушиные они. Такая себе игрушка самого Аспида.  

– Вот так всегда, поигрались с крошкой и вяжи себе ножки, чтоб не попасть в неотложку… А что до мушиного короля, то и сами вы нечисть немножко…

– Ты только не оскорбляй! – Решительно возразила дородная барменша  Фери. – Да какая же ты крошка, д+евица стоеросовая. Ладно одно, пришла с бланжем на пол-лица, а Мушиный король по доброте своей его тебе высосал... Правда, теперь пол-лица будет у тебя во тьме временно неразличимо… Многие при встречах с тобой могут даже и разрыдаться, Но сама только при этом не дрейф. К утру это пройдёт... вся эта безликость и только по ночам будет нет-нет да являться…

Что-что, а безликость Женщины неодинакова, вот почему неоднажды уже успели преобразовать и опробовать идею новоформатного женского facebook-дневника, в котором существует и работает две отдельные частицы женской самофиксации. 

Первая частица – это обычно расхожие строчки окрестной женской поэзии, или,  на худой конец, хотя бы нравственно-бытовой, а второй части – фотографии моментального психологического портрета очередного ментального состояния героини: сначала эта идея показалась самому мне банальной, но потом я подумал – сколько за всем этим потрачено личностного труда, с тем, чтобы хрупкой женской самости уловить не только себя, но и свою многострунную и многотрудную сущность,  не упустив однако  и те ощущения, которые соразмерны этой внезапно рождаемой виртуальной женщиной в достаточно простоватых строчках ФБ-поэзии... 

В принципе это оказалось мило и многозначно, и даже системно оправдано, поскольку так стали поступать многие. Получились не статические оттиски времени, а сущие женские виртуальные образа в психологическом раскрытии во времени и пространстве. Так возник очередной формат давно забытого со времён Александр Сергеевича Пушкина женского дневника… Многих отныне он и греет, но не многих утешает, хоть и редко кого оставляет безучастным... 

Иногда в таких дневниках проскальзывают и авторские строчки, которые я бы не стал судить по законам классической верификации. Пусть будут и они в нашем мире, но пусть еще случается и прислужницы мушиного короля Зоси, в которых с давних пор спеленованы в единое целое слетевшими с ее ног  и катушек судьбы пуанты, о которых мы еще только начали говорить. Но на  том пока и аминь!

Нет, не ст+оит её  шугаться, даже если они вдруг явлена вам в самом необычном месте и самом невероятном обличии… Так поступать – это плохая привычка. Со временем вы даже отыщите для себя в этом особую выгоду: когда всякий раз при встрече будете примерять и накладывать к ней всё новый и новый свой собственный макияж, пока во все более нарастающем присутствии ее плоти не проявится нечто вечно молодое и новое… даже когда вам самим уже будет необходимо состариться…  Ну, и ни хрена себе перспектива. Вот именно в такие мгновения начинаешь понимать, как славно, что сам ты уже давно и прочно женат. И жена твоя – ангел.  Или его земное подобие…

Отож... Правда, тебя самого попустит, если только ты сам будешь заглядывать сюда изредка и только затем, чтобы пропустить в себя всего два-три евростаканца древнего отворотного зелья… Хотя бы месячишко, а там, гляди, и сам не в ведьмы, так в ведьмаки согласно полу окончательно посвяту пройдешь, и все станет тип-топ… И ни ты мушиному королю, ни он тебе не должны будете более ни шиша… А Зося что? Кто она, а? Подвальная Ведьма, приблуда, лялечка… Ах, ишь ты, подишь ты. Шиш на бакшиш… приблудная Мара, наваждение… То-то… отож…

Да вот и встала она на своих тонких тощих ногах пошатываясь и стеная, направившись прямиком к ступенькам на выход из подвала в наружный мир, где только начиналась очередная воздушная тревога. В то гремя как она просто загупала гулкими шажищами вверх на выход, нам с женой принесли вино, кофе и вафельный десерт… Предстоял тихий семейный праздник. По углам подвальца вспыхнули зелено-красными огоньками разномастные мушиные крылья – серые, черные, червленые, коричневые, янтарные, черные… развешенные вдоль стен, и только Зося волокла приросшие к ее спине даже не крылья, крылища согбенно куда-то вверх, ни кем не останавливаемая на перепутье миров…

Юрий Контишев: «Рашистский некролог». Текст совместно в Веле Штылвелд

Юрий Контишев: «Рашистский некролог».

Текст совместно в Веле Штылвелд

Очень трудно оставаться Человеком

в эту пору, в это время, в эти годы,

если прожита уже, увы, не веха -

просто жизнь – от несвободы до свободы.

То душила нас, то снова обнимала

вместе с теми, кто  пытал, казнил и мучал.

Им Господь не дал на это в жизни право,

но они опять прошли по нашей Буче,

где творили всё отъявленно, отвратно,

унизительно, ущербно, нетерпимо...

Не к добру на солнце выгорают пятна -

так и в жизни  - злость с войной нерасторжимы.

В этих днях давно прощупал каждый тризну -

для себя и для врагов своих безродных.

Только  Бог мне дал особую Отчизну -

в ней живу я тяжело, зато свободно.

Хоть сейчас  моя страна живёт в рассрочку.

но, в цене беды - свобода на пороге.

И Господь поставит скоро просто точку

на войне и на российском некрологе.

Юрий Контишев: «Голый труп», авторская песня

Юрий Контишев: «Голый труп», авторская песня

Я не бедный на всякую вредность:

Кнопка в стуле. Подключен ток.

- Проходите сюда, ваша светлость!

Так бабахнет, что вздрогнет бог.

Пропарнасит поэт на вздроге, -

зарифмует  полёт души

и такие родятся строки,

что расхочется вам грешить.

Поиск истин в холодном виски,..

а в итоге – штамм гриппа в нос.

И штрихую я в ценник риски,

повышая на слово спрос.

«Пуля-дура» - какая глупость!

- «Пур ля-ля!» и - другая жизнь.

Полететь бы – да снизу пропасть.

Параллельны земле - стрижи.

Я - не циник, - «слеза ребёнка…»

Что слеза, если смерть кружит?

Целый мир в паутинке тонкой,

обрываясь, листом дрожит.

Шар земной, точно мяч футбольный.

Заигрались. Не чуем ног.

Гол!

И вдруг –

Голый труп.

Как больно!

Почему не свистишь, мой Бог?

© Copyright: Юрий Контишев, 2014

Свидетельство о публикации №114060704852 

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть вторая

 Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть вторая

А это уже другое киевское наложение, одно из всех, которым я так часто подвержен. Просто представьте ещё не старинное, но давно не новое пианино нет, простите, скорее рояль, постепенно превращается во мраморную окрошку памяти. При этом цвет этой окрошки далеко не благородный, а жутко размыто-ляповый, словно остывающий слепок прошедших в недавнее прошлое уже очевидных, но бестолковых событий… Это они прежде отобрали у вас время, память, надежды. Это они подмяли под себя ваши мечты, и теперь, сколько ни играй на этом остывшем инструменте, он будет только хрипло рыдать над когда-то не состоявшимся... 

Но если только вам не нравится то, что я сейчас предположил, то напишите нечто от себя и для себя в виде некой скрипичной партитуры или текстового сценария сами!  Прямо здесь, под этим постом, а я подумаю, брать ли вас к себе, в группу мечтателей... Одним словом, не бойтесь мечтать, не бойтесь, что отпечатки ваших несбывшихся мечт осложнять вам вашу нынешнюю бестолковую жизнь. 

Как ни крути, но вы, по крайней мере, хотя бы пробовали прожить прошлое время чуть более радостно и блистательно! Вот и напишите об этом прямо у крышки этого остывшего инструмента... Я же ещё не раз за вами приду, ведь я не только мечтатель, но и писатель...

И вот что ещё непременно не следует забывать... Нечто может просочиться просто напрямую на мольберт вашей памяти и превратится в часть фона нынешней повседневности. В этом случае всегда постарайтесь отыскать, где спрятан или просто находится этот ваш бесхозный мольберт, на котором нарисована ещё что-то, что вы, увы, пропустили и не приняли для себя в жизнь... 

Так что если кто-то хочет впредь быть в моём союзе мечтателей, обращайтесь! Мы непременно это с вами обсудим, поговорим и постараемся услышать то, о чём вы бы хотели сказать этому повседневному миру... А пока позвольте, буду говорить я…

Поскольку нынче заинтересовали меня странные запредельные сущности. Живут ли эти запредельные сущности в старых киевских подвалах киевского правобережья? Если да, то откуда они к нам приходят, из какой глубокой архаической вечности и какие тайны прошлого они так долго и надежно хранят, и что они приносят с собой: какие прежде ведомые Коды и Знаки?

Ведь они не просто между мирами пересекают наше пространство, потому что они почему-то обязательно приходят в пространство, где существует разруха, боль и расторжение чувств, физический голод и множественные страдания, где существует и над всем довлеет душевная боль и несостоявшаяся любовь, застывшая между пространствами…

А в этом кафе на стенах почему-то висят парами заплечные мушиные крылья: от самых больших и оттого намеренно стыдных до почти незаметных и вроде бы совершенно бесстыдных, но оттого не меньше прочих бессильных.  Только примерил, и тебе тут же не то что ногу, а всю душу свело! И никто не знает – надолго ль?..

Да воистину у меня словно бабочки в животе проснулись в мои почти семьдесят земных лет… Хотя тут тебе не крылышки и воробышки, а мушиные крылышки и хворобушки… Надо бы срочно выйти наружу… Но жене известно, что я не курю. Удивленно провожает меня из-за выбранного нами столика взглядом. Вынимаю из брючного кармана еще досмартфонный мини-самсунг и показываю жестом, мол, выйду поговорить. Жена соглашается… Вроде бы утряслось. Но тут же слышу прямо у себя за спиной:

– Ты хоть гостевые крылья, паря, одень. А то, вишь, как радостно тебя понесло… Эти крылышки, гляди, тебя и попустят. Ты ведь за дивным настроением шел? Вот гостевые мушиные крылышки тебя и попустят. Хоть начнешь понимать, какая сила за ними… по шкале, кх-м, демонстрационного временного бессилия…

Когда я ещё ощущал, как ведёт себя в последние часы октября озорной киевский ветер – он как ребёнок игрался с жёлтыми листьями странных новоявленных деревьев-экзотов, которых в последнее время насаждали и наслаждают бестолковые киевские садоводы на вчерашней пушкинской улице… Сегодня она уже только беззубо смотрит со всех своих окрестных домов печальными клеймами световых перфораций над которыми нет больше табличек, нет больше Пушкина, нет больше времени, прежде проведенного мной на земле… Встречай, столица, неведомую в жуть мутную чуть озорную Тмутаракань...

Ступеньки неторопливо стремились вниз. Под ними расстилался предупредительный бомбик со всем мыслимым антуражным фаршем образцового бомбоубежища. Сразу замечались две зоны, а где-то в глубине убежища намечались третья, четвертая и даже пятая части органически единого целого…

Теперь ступать приходилось по вытертому серо-салатовому ковролину. Шаги нечастых посетителей глохли и переходили в шуршание. 

Так, возможно, могла бы шуршать некая легендарная Шушера, но сейчас она очень честно дремала в своей отдаленной кротовой норке, а вот сам трудяга крот давно перебрался в соседний подвальчик, а затем ещё в один, и ещё снова в один, и ещё-ещё бог весть какой, пока не растворился уже в неведомом более подземном пространстве. Крота звали Шкида, как некогда звали мои сверстники и  меня в моём полузабытом интернатовском детстве. Вот почему я чувствовал даже очень отдаленное его присутствие в мире, и оно вплетались в меня особой звуковой кардолентой…

Предстояло сделать выбор между первым и вторым залами для посетителей. В каждом – шесть столиков на пять- шесть посадочных мест каждый: частично со старыми дубовыми стульями, с сидушками обитыми вытертым дерматином, либо пристенные лавки. Два сорта дубовых стульев за грубыми дубовыми столами и по одной-двумя пристенными лавками на двоих.  

Если потесниться, то за таким столом смогло бы поместиться до восьми-девяти персон... То есть, в напрочь набитом кабачке могло бы одновременно радоваться жизни до ста человек! Места бы всем им хватило. Но реально в первом зале, который был одновременно предбанником, посадочные места за угловым столом напротив входа для себя выбрали себе мы. Самому мне досталась широкая боковая пристенная лавка, сидя на которой приходилось упираться в заплечные  трубы, куда-то несущие в себе внешне скрытые теплоцентрали, а бошкой при этом приходилось мне упираться и того круче: в какое-то цепкое межтрубное пространство.

Жена сказала:

– Я хочу праздновать свою Днюху здесь: с кофе-лунге и вафельные кейком.

– Ладно, – буркнул он и прошёл к барной стойке в дальний соседний зал…

Второй зал тоже был относительно пуст. Разве что за одним из столиков, идущего в стык с тротуаром с продолговатым тусклым окошком, сидела и воскового оплывала странной согбенностью вниз крепко надравшаяся накануне долговязая белобрысая девчонка лет девятнадцати с болезненной рябью веснушек на продолговатом лице…

– Ей уже пора бы и меру знать, а то и за ней самой вот-вот придет мухобой… – скучно и серо говорила одутловато-лицеприятная барменша. 

– Вот ещё что, – решительно возражал ей бармен, он же бариста, – а вдруг сей мухобой уже пожрал ее изнутри.

– Как знать, Богдик, как знать. Внешне-то она ещё не вязкая...

– Так ведь и не усохшая… Ты только так, Фери, не говори, – мягко возразил своей старшей юный бариста Богдик. – Ты лучше повнимательнее к ней присмотрись, куда делась ее недавняя персиковость лица и откуда взялся такой землисто- зеленоватый цвет ее молодой кожи?

– И точно, – словно окончательно поразилась вслед за Богдиком Фери. – Ты помнишь, что наше с тобой дело не замечать перемен… Ведь кто мы, а кто он… Мы на службе, а он – Мушиный король…

На приземистой возрастной Фери – белый, а на длиннющем юном тощем Богдике – чёрно-белый банданы. Оба по пиратским мотивам, столь близких и понятных членам здешнего экипажа подземно-каботажного плавания... 

Где-то снаружи осеннее небо ошкеренно ждёт прилёта вражеского штурмовика или рассылаемых ним пронзающих телесную плоть или поражаю́щих наши души ракет…

Ликерно-банданновые подразделения здесь погоды не сделают, да и столичное превечерье – не время налето́в. Так что снаружи беспредельно властвует только один, скорее ещё не простуженный октябрьский ветер… Он шаловливо и тепло, единым озорным росчерком сметает вниз по ступенькам жёлтые осенние листья. Бузотер. Шалун, озорник… Видите ли, у него нынче вечерний стример…

– Так что заказывать будем? – предупредительно спросила Фери…– Будем, хотя и стрёмно при обзоре на абрис вон той зябкой, восковой куксы. Кстати, что с ней?

– Не переймайтесь, ну выпила душечка лишнего. Но Богдик уже принес ей пару охладительных леденцов с экстрактом  ромашки, фиалки и перечной мяты… Чуть они в ней рассосутся и к ней снова придёт естественное осмысление жизни…

– Это что, она снова станет трезвей?

– Да нет же, говорю вам, осмысленнее… Просто, она сможет самостоятельно перемещается наверх, к себе, в любую люлю бай-бай….

– Тогда понятно. Так вот, мне евробокал Ольмекской долины, но без сока лаймы и паутины местечковых арахнидов. – Я и так еле снял, едва не содрал с себя эти ваши гостевые мушиные крылья… Внешне вроде бы из латекса с вкрапленными осколочками  декоративной слюды. А по сути въедливые такие… После их внезапной примерки точно следует выпить… 

– Да, что вы так бескуражтесь: ну, одели, ну, сняли… И это даже у вас получилось… Лады, зато у нас, в нашем местном купажном вине ещё  со времён ольмеков с паучьими сетями, с их плесенью и чрезмерной кислой лимонностью, отродясь было строго. Правда, у нас разлив привычнее скорее на евростакан или, на худой конец, на евростопарик или стопку…

– Так ваше винцо от ольмеков, говорите просто  отменно? Тогда почему бы не выпить. Да вот что ещё, к кофе-лунге поизящней подавайте вафельные угольники, чтобы был полный тип-топ.  Плачу.

– Спасибо, теперь спокойно отправляйтесь к жене, раз у нее сегодня день варенья… Будет вам полный фарш.

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть первая

Веле Штылвелд: Мулясе мушиного короля, часть первая

Указан ряд жестоких откровений,

Не каждый рад,но всякий под конвой.

Гребёт под сонм ужасных сновидений,

Которыми в реал он погребён.

У демиурга нет тому подсказки,

Он выпал в сон,и ты его не зри...

Страшны порой божественные сказки,

В которых обкорнали страсть любви...

Что не пишу,не слышат и не зреют

Уставшие земные плевела.

А боги что,смеяться не умеют.

Вот от того и репнула земля.

И словно чёрт со старой табакерки,

Её опять навеки всполошил,

И прошлое устало на поверке

По лагерному отвечает: Жил...

По-хорошему,в мой дом идиш пришел от рождения моего и угас к шести годам моей жизни,просто моя прабабушка Фира (Эстер) перестала говорить с младшими.Ей строго запретила бабуле Ева...Остался киевский сленгованный русский язык и всяческие службы психологического языкового сопровождении от украинского в ту пору то ли уже НИИ,то ли отделения психологии...Мне было отвратно называть розу ружей (только оставим в стороне троянду,как нечто старорежимное),и дело бы с украинской ижицей никуда бы далее у меня не пошло...

Если бы только моим первым учителем не стала пожилая учительница партизанского отряда-армии Сидора Петровича Ковпака – Мотрёна Федотовна Зубец,кавалер двух краснознаменных орденов - Боевого и Трудового.Во время войны на Волыни она обучала общих партизанских сирот – пяти еврейских,восемнадцати польских,а к ним в довесок двенадцати украинских таких же детей-сирот.

Весь этот детско-сиротстский интернационал у неё быстро заговорил на мягчайшем украинском языке окрестного партизанского мира...То же позже случилось и у нас в интернате.Главное,что сделала эта великая женщина-педагог,это то,что она просто убрала из детской лексики любые коды отторжения мовы.

- Дытынка,ну,пусть,по-твоему,это – не ружа,а роза.Но это квитка? – Спрашивала она.Приходилось соглашаться...А затем просто влюбляться в эту нежную субстанцию – квитку,а не в чопорный русский цветок...

Так возникал детский суржик любимых украинских и русских слов...Только затем происходил вышкол по-советски,тем еще ТеГеШевченко,– далеко не кобзарем,а мучительно нудным дидактом...Им нас мучили ТРИ ЛИТА в седьмом,восьмом и девятом классах...

Но затем пришли писатели-романтики,среди которых Юрий Яновский,и они сделали свое доброе дело,подарив нам,разношерстным сиротам и полу-сиротам при живых родителях,украинское колдовство речи...

Был еще один всплеск...Незабвенный философ пан Фобиан из "Лебыдыной зграи" Василя Земляка,усопшего в свои ранние тридцать восемь земных лет,и еще один,Ярослав Гашек,с прекрасно переведенным на украинский язык его гениальнейшим персонажем Йосифом Швейком…

И был ещё один всплеск – прекрасные переводы,прежде всего французских и немецких авторов,а затем только американских и английских...Их переводили,да и поныне  переводят в Украине безвкусно,отвратно,тяжеловесно...

Да и сам я мог стать великим жизнеписателем на языке идиш,но стал переводить свои тексты на украинский язык...Потому что я не хочу,чтобы на американском континенте столь же грубо и неуклюже звучал безинтанационно украинский язык ненависти...С эти готовы согласиться украинцы Канады и Бразилии...Ведь язык – это не лютый прихысток крайних,это озвучка души народной в любом уголке земли,но,увы,пока только ни в Нью-Йорке и в Вашингтоне,куда унесло наших крайних...Именно по той же причине я не стал бы сегодня учить американский идиш...Мировой язык не может принадлежать крайним.Ни за что и никогда! Ведь именно их я и ненавижу!!

Что лексически объединяло украинский польский и еврейский народы? У евреев очень часто звучало:

–  Цым тухес,– что соответсвовало до дупы либо до сраки...

Почему-то на этой территории это был гимн народному выживанию… Не потому ли,что никому из нас толком жить не давали – ни евреям,ни украинцам,ни полякам.И вот апофеозом этого безысходного состояния стала крылатая фраза еще одного брата по духу,чеха Ярослава Гашека,произнесенная устами его легендарного Швейка:

– Всэ цэ гивна вартэ...

Это был просто народный апофеоз! Но затем перед глазами возникал портрет возникал скрюченный образ умирающего Ивана Франко,практически калеки,который в день смерти съел только одно яйцо всмятку.За сутки...И желток этого последнего в его жизни яйца застыл у него просто на небритой щеке...А Гашек и Шевченко угасали от водянки в жесточайшем запое,а бар «Энеида» при НСПУ тридцать лет плодил около литературных алкоголиков...Да мало ли что еще...Всем,например,известны  хлесткие поэтические «гарики»,но никто не знает,как все тюремные годы их автор отбивался от тюремных домогательств оплаченных вертухаев,желавших просто дежурно опустить его по заказу КГБ...Сегодня уже наши потомки на все это привычно говорят:

– Всэ цэ гивна вартэ...

А я вот не могу.И у меня всякий раз возникает непреодолимая волна злобы,когда духовный,в том числе и языковый процесс,подменяют мовным делячеством...И тогда я решительно и в очередной раз по-детски говорю:

– Моя квитка – роза! А все прочее – гивна вартэ...

-.

Жизнь… Октябрь просто прекрасен в последние дни часы этого великолепного месяца,который так и не убила война..Нет,она что-то в нас самих изменила...День рождения снова стал чисто приватным явлением,тогда как Ирина с первых дней войны рисовала её графический отблеск,и её работы восторженно принимал facebook,где она чутко и трогательно являла графические штрихи нынешнего лихолетья,кстати,одна из первых...Она при этом не бряцала болью и не являла болезненный апломб излишнего эстетизма.И её работы смотрели в Париже и Мадриде,в Барселоне и Анкаре,в самых северных штатах Америки и Нью-Йорке...

Затем туда рванули наши огромные сытородные творческие коллективы патриотов,чтобы и себе явить свой челночно-шароварный патриотизм,а с тем и так далее и тому подобное… ибо….Дабы… чтобы… А она все восемь лет,а к ним еще и восемь месяцев войны прожила ярчайшим патриотом своего отечества Украины,не избегая судьбы маленьких украинцев со всеми воздушными тревогами,которых только в Киеве набралось на непрерывный круглосуточный месяц,навсегда вычеркнутый из жизни…

У нас до сих пор не придумано никакого отличительного знака памяти для тех кто пережил Ирпень,расстрелянную Киевщину...как-то однажды нью-йоркская кузина в очередной раз спросила,сколько,по состоянию на сегодня,загубленных рашистами человеческих жертв.Я привычно ответил к 1830-ти  погибшим добавилось ещё 400,а затем ещё 80,а затем ещё 32,а затем ещё несколько раз по шесть – жертв… А затем ещё многократно раз по три-четыре жертвы,расстрелянных ,обычно семьями,обычно с малолетними детьми,а кузина всё поражалась и удивлялась,как же все вы там никуда не двинулись...

Мы вышли из известного киевского бункерного кафе,и уже поднимаясь по ступенькам вверх,внезапно заметили,как за нами снова явилась осень… Это был настоящий наглёж жёлтых листьев,которые стелились у нас под ногами нежданным мягким желтым ковром,словно снова возвращая нас в осень,с толь же сочную,хрупкую и ранимую,как и всё наше время...

Где-то рядом на тротуаре стояли мажоры: они жаловались,что припоздали на праздник жизни,и им оказался оставлен только самый тёмный уголок за стойкой бара,где они не могли полноценно блеснуть своими очередными ослизмами,но,правда,куда за ними уж точно не придёт военком...

говорили почему-то о бомжах: один с озорцой вспомнил,как слышал монолог жизнерадостно встрюханной уличной бомжички… Говоря прямиком во вселенную,она причитала:

– Куда не позовут,всё время в +опу дерут! – При этом она страстно удивлялась,но было видно,что самой ей подобное положение дел нравится,о чем говорили ее волосики,призывно кудрявившиеся на голове…

– А я как-то с женой прогуливался по Мадриду и он потребовал от меня бутерброд.Ну,жена и скажи,да купи ты ему этот хавчик.Ладно,пошел и купил,а бомж на чистейшем русском вдруг брякнул:

– Да не стану я его есть.Ты что,чувак,не врубился,что я вагант? Жри сам свой тошнотик по-киевски… Ты бы мне еще перепичку предложил! Мол,подобный рвотик не про его ротик…

–  В жизни не такое бывало,– вмешалась его подружка.– Помню,вынесла дворовой местной бомжичке почти новые синие кожаные сапоги.А та как разорется:

– Женщина,вы что себе позволяете? Такой  цвет нынче не носят! Вы разве не заметили,что вся я нынче в буряковых тонах?! И шо это за размер вы мне подогнали? Чтоб я бежала,перечипилась и впала? Вы точно дама не с нашего газона… Тогда я ещё ей носочки белые предложила… – А это уже точно обалдеть,резюмировала она.– Да в таких носках только на тот свет отправляться…

– Это уж точно,как пить дать,курчаво-буряковая жизнь… Интриганы,ваганты,дворовые инфанты… Во время войны это их Город… Это тебе не в барном закапелке очередную орковскую бомбежку пережидать…

Затем кто-то выбежал и закричал.

– Всё,парни,зову всех вас на свежий вискарь! – И все они тут же улетучились жрать свежий вискарь в самом центре древней столицы,которую так любим и мы с Ириной...С нами остались неяркий уличный свет и...Жёлтый Октябрьский Маскхалат осени,на котором было начертано: с днём рождения Ирина...И вы знаете,мне впервые ни за кого не было стыдно.Обычно Ирина о таких говорит,мол,сей имярек окуклился...Но мы – нет… Нас привычно звал к себе киевский кофейный фольклор…

В иные кафе идёшь за новыми литературными идеями: вот представьте вы приходите в старинную библиотеку,а там особый режим допуска к манускриптам.И вам предлагают,мол,прежде вы заказывайте себе не манускрипты,а настроение.И вот тогда индикатором настроения служит оплаченная вами свеча  – толстая,пятидюймовая высотой свеча с определённым запахом и спектром воспоминаний.

Как только вы зажигаете эту свечу,– к вам тут же идут через особый коридор или,если хотите,особый канал памяти и воспоминания особого рода...И когда вы проходите через канал вызванной вами памяти,перед вами начинает разворачиваться оживающий на глазах манускрипт...Пишите,очаровывайте ваших читателей тем,что внезапно обрели сами...