Юрий Контишев: "Камень преткновения", поэзия

Веле Штылвелд: Санитарная зона-2

10.
2014 г. Война... С началом лета она пришла на троещинские рынки... В виде томатов... Сначала пошли «будёновки», вместо крупного «бычьего сердца», затем и вовсе выходцы с Волги - желтые, розовые и бурые, завезенные к нам с Поволжья уже в подзабытые восьмидесятые с семьями военнослужащих отставников, перебравшихся в Украину.

Тогда они ревностно и подобострастно выслуживались, чтобы их пустили в постармейский отстой в Украину, а сегодня многие из них дружно оформились в пятую колону... Повсеместно... Уж лучше бы они выращивали... желтые помидоры.

Почему жёлтые, потому что именно такими ввезли такие с земель ацтекских португальские конкистадоры. Тогда их назвали «яблоками любви», афродизиаки, однако. А сегодня томаты невольно стали яблоками раздора. Смотрю на них и ненавижу этих сытых партийных тыловых слуг отечества гулажьего... Суки они захребетные...

А вот томаты вроде бы ни причем - все эти «буденовки» совково-красные да томатно-рыжие... Всё эти нелюди переиначивали под себя... Так и останутся в потомках фляками томатного ремесла, мичуринцы хреновы, да так и необретенного этими паскудами рая... Чтоб они передохли, нелюди, брюжжалы и стяжатели молодого Украинского мира! Люто ненавижу! И даже их помидоров блядских не беру в руки!!

От самой Львовской площади за два квартала ближе к Майдану проныриваем на Парковую аллею, мимо новых старых граффити с неким вечным подтекстом - прихорошить старые стены... Мурены.

К таким же уловкам тянутся древние Прага, Париж и Берлин, но Киеву транспарантные площади удаётся заполнять более выразительно, тогда как в Праге более выразительны бесконечные подземные переходы, а Берлин и Париж только в эскизах на свое революционное завтра...

Или уже нет! Ведь начертано же на ротонде Гали-Оранты на Майдане:

НИДЕР НЕВЕ ЛАЙТ - НИКОГДА БОЛЕЕ... 

Всё началось в Париже... Пришло с Парижской коммуной, а завершилось на сей раз в Киеве... И вот что ещё... В граффити настенных много от Брейгеля и Сикейроса, от киевлян и буйно необразованных революционных гостей столицы...

Но теперь это сплав - искусства и боли, мужества и воли, византийства и европеизма, вальяжности и похуизма... После этого самый тыц выбить имбирного чаю с коньяком под проливной дождь, который херачит по очередным социопатам где-то на Евромайдане, который они пришли безалаберно обсырать в пору общенациональной уборки овощей и люстрации всяческих падл антинародных...

Одним словом, вот такая себе киевская операция "Ы"!

Вроде бы лепо... Майдан круглосуточно моют, вычищают, озеленяют, мостят... Бригадки хлопцев-мостильщиков, бригадки подстарков в технических оранжевых жилетках, «энтузизизм» без тягомотины...

И тут же прямо на отрафаретченном заново асфальте проезжей части херачат кирпичами некие дзыбао мишурные инициативныкы с социальных сетей. Людоньки, на хера попу рояль? В чем цымес идиотизма, кирпичники затрапезные...

Кто надоумил-то красными кирпичами, белой штукатуркой из ошметков гипсокартона и отопительным углём обсырать в очередной раз Майдан?! Слава Богу, Небесная сотня послала очистительный дождь...

Нельзя быть пятою водою на киселе евровстряски народной в стиле особого местечкового идиотизма! А вот оне, правители, обещали и - хрен заде... Так вашу ж в кашу, покупаются мелки... Мелки... МЕЛКИ, а не конструктор – «разосри Крест до самого дня Незалежности: усри матеро и гадко»! Не получилось...

Правда, не получилось... Потому что мы, киевляне против подобного захерачества просили у Небесного защитника Киева архистратига Михаила и всю Небесную рать.. Хватит провинциальных юродивых нашему великому древнему Городу! Хватит!! Хватит народных подвывалок аля кирпичики...

Продуцируйте оптимизм! Ради тех, кто на фронте! Не херачьте там, где должны быть явлены перед ликом Небесной сотни наши пусть немногие, но достижения.

И дождь зехерачил, и херачил так, как тому надлежит в день Андрея Ветродува. Что, между прочим, говорит и о том, что октябрь будет зело дождлив, дрочлив и капризен... Однако-с...

11.
Когда публикуешь то или иное стихотворение, не знаешь заранее, дострелит ли оно до цели - до конкретной души человеческой...

I.
Подгружаемся в формы окатышей – возраст прежде оплавленных зим
и вольготно обвяленным мякишем непременно бредём в магазин.
Кондоминиум трижды фортовый выпит в полдень – достала жара.
Мы опять бороздим бестолково между полок – не наша жратва.

Тут и «барби» – вчерашние дуры возмечтались над миром парить,
но сегодня их дряблые шкуры на панели уже не купить.
Барбидуры без цымес-салатов, да иллюзии в тостах с душком…
Цены взвинчены всюду, ребята, - вот и бродят старушки гуськом.

Не купить, не вкусить, не донюхать, не дожить в этой странной стране,
где из париев минимум звуков – вновь безмолвие в прошлой цене.
Мы прошли изобильем майданов, мы прожили породье себя,
чтобы снова одеть кардиганы беспортошно сиротского дня.

Старикам предлагают под солнцем не бороться, а просто стоять
соляными столбами… Прорвёмся?! Разве солью, и та стоит, глядь.
И пока из свинца и металла в терриконы врыхляется боль,
льётся кровь ради новой державы без старушек и без стариков…

II.
Почетвержье старушечье шоу – под седой патефона карас
В надругательство над рок-н-ролом, старичьё ударяется в пляс.
Вновь фокстротно плывёт риорита в сорок первый зачумленный год,
вновь войны танцевальное сито, вновь танцует сквозь память народ.

Кто-то обмер, не слышится ль это, полудикое, право, подчас
танцевальные па без ответа сквозь эпохи вонзаются в нас,
словно кто-то елозит клавиром по донецким степным горбылям,
где с зимы нет привычного мира, а повсюду кровавый бедлам.

И врываются звуки оркестра оккупацией страшного сна
в мир, в котором в фашистском инцесте к нам Россия с войною пришла.
Мы об этом её не просили – отзвук страшный: кровь льётся рекой
егерей с лагерей к нам впустили, чтобы сделать гулажьим наш дом.

зондер команды, рашен официрен… Лопнул клавир, патефон уронили.

III.
Нет страшней о войне летописья, чем сплошная мистерия вдов.
В этом смысла в войне что-то лисье - смерть срывает душевный покров.
Мирроточат собой прихожанки подле ликов священной земли -
это Родины нашей избранки: в жизнь из брани восстать на любви.

На крови их вчерашние планы, хоть ущербны в любви ордена, -
перед Господом вдовами встали и явили мужей имена.
И из уст их исконно красивых сорок дней поминаются вновь
те, кто встал против дьявольской силы защитить Украины любовь.

Стройноногие, статные с виду, лучезарные – боль не унять,
в Храм приносят они не обиды, а моленье за Родину – мать!
Хоть вчерашнего мира солдатки, им отныне ещё надлежит
за Отчизну молиться порядком, и за то, чтоб свободными жить!

Стройнохожие в храмы мирянки перед памятью Рода чисты…
Трижды крест – осенительный, жаркий, и сквозь горькую память: - Прости!

12.

Аудентика дыханья непрожеванных веков

мир ведет через сознанье либо-либо... 

мир суров! 

23-24 августа 2014 г. 

I.
Пиар печального сезона – объели устрицы клаксон –
где не хватило им озона, клаксон повел на обертон.
И глаз лучистые подтяжки изъели женских лиц паштет,
и душ покрученные плашки сорвали прошлый пиетет.

И разговорная бравада перелопачивает спам,
на полигоне слов – не надо! – взорвался ядерный бедлам
Своя Невада многоточий и Оклахома запятых,
и мир, который полномочен уполномочивать живых!

II.
В четверть обертона лгут полутона.
Грустные мадонны вяжут у окна.
За окном – столетья, под окном – цветы.
Новь тысячелетья в смальте доброты.

В спазме доброхоты мечутся икрой –
им урвать охота праздник неземной.
Тягостные лица, камерный финал:
на душе – зарница, а в душе – провал.

Високосно небо пенится в глаза:
– Зрелища и Хлеба! – Слышны голоса…

III.
Древо Жизни и Древо Знания – три печали да две тоски…
От Любви идет покаяние, а провидцам – стирай носки.
А ростки переплетенных вечно двух Деревьев сжимают глас.
И живем мы порой бессердечно, а порою не любят нас.

И из веток священных скинию мастерим впопыхах в саду,
там, где оба дерева в инеи индевеют в земном бреду.
Им и холодно, и неведомо: что к чему – отчего – зачем?
Древо Жизни не знает, где оно? Древо Знания знает с кем!

Оба дерева извиваются на лучистых земных корнях.
Оба кронами поклоняются – Богу ль, вечности ль, просто ль так?

IV.
Шлагбаум ночи подыскал слова
и повелел мне сон читать предлинный,
как свиток древний Магелат Эстер -
Эсфирь, и та явилась бабой Фирой -
прабабкою моей.

Давным-давно, лет сорок, как ее похоронили,
она зашла за мною в этот сон, смотря с икон, увы, не иудейских,
(икон не признавали иудеи), и предложила мне пожить еще
лет двадцать пять. Затем придет вторично: забрать –
освободить меня и мир…

V.
Расторможенные строчки давних слов не допишет жизнь до точки без основ
прежде ведомого пламени любви, бесконтрольного, в котором: не урви,
не ужми, не умыкни, не угадай, но в котором есть извечно Ад и Рай…

Райских птиц давно пленили егеря, а химеры умотались за моря, –
строить Ад по новым меркам – под себя! Нам любви оставив вечной якоря
в той земле, где мы родились и живем… Ад и Рай мы по прописке узнаем!

VI.
В книжной лавке аптекарь весы позабыл. И ушел, не прощаясь,
усмехаясь лукаво в усы, – дескать, знаю, что сделал, – не каюсь!
Дескать, взвесьте на фунт чепухи, а на два – незатейливых грез,
и получите – чудо-стихи с эликсиром от горя и слез.

А потом – по полстрочки, по чуть, по чуть-чуть, по чуть-чуточке – бац!
Вы отыщете правильный путь, и достигните счастья не раз…
Ведь на взвешенной мерке весов каждой буковке будет дана
необъятная мера часов – парадигма любви и огня.

VII.
Вот опять оступаются в сторону, вот опять опускаются ниц
полуангелы, полувороны, человечьих не зная лиц…

Ни старушечьих, ни младенческих, ни отверженных, ни святых,
ни рождающих в муках, – женских, ни чужих и ни дорогих…

Полуангелы, полувороны, им бы только души клевать…
И кричит душа во все стороны, – только некому унимать.

VIII.
Застыло лето в переулке дней и разразилось молнией и градом, –
и грянул гром парадом-канонадой, и стало, словно, на душе светлей.

Шинель не взял, и взял обноски шорт, и прошагал по лету в самоволку, –
чем так прожить, чтоб никакого толку, то лучше бы сожрать озонный торт.

И выпустить из тела эндорфины, и с ними, на сретении огня
качаться на лазурной паутине мгновенно просыхающего дня.

IX.
Недозаглавные буквы, псевдозаглавные годы –
мечет котенок бумажку, – нет на ней писанных строк.
Не написал я – хозяин! – нечто ему в утешенье:
дескать, по жизни ты, киска, видеть не будешь сапог.

Выдать велят интендантам антиблошиную пасту
также – дежурную мышку, «Вискас» и миску воды.
Вот и довольствуйся, кошка, а для кота – даже слишком…
«Вискас» запьешь ты водичкой, на хрень коту сапоги?

Но по привычке всегдашней, будешь тянуться немножко,
будто ты сбросил сапожки ровно на десять минут…
Но, побегут твои годы, и сапоги-скороходы
даже внучатам кошачьим в доме моем не найдут…

Не Бармолей я и даже не людоед одиночка,
так что подсиживай, братец, птичку за рамой окна.
Но иллюзорная птица в доме моем – иностранец.
Так и состаришься, киска, без фрикасе воробья…

X.
Случаются волшебные места на поле брани ржавой нержавейкой,
две пуговки как в омут да с моста вдруг требуют у памяти – налей-ка…

Не отржавели в кровушке земли, не отцвели своё на жуткой длани,
а словно бы остались на войне в распаренной кровавой страшной бане.

Амвон сторицей, рябь седых икон – источник время с проседью знамённой,
в нём матрицы поверженных колонн, чьи судьбы и черствы и забубенны.

XI.
Сезонная печаль, как трафик аль Каиды –
посланник моджахед чеканит пектораль.
По ней бредут барханами Магриба
Сахарные пески средь финиковых пальм.

Не чалятся здесь корабли из порталов –
очень странен реально в песках Зурбаган.
Здесь сегодня доподле – ни Рая, ни Ада,
а обычный запертый в эпохах сераль…

У гаремной черты то ли евнухи в платьях,
То ли сватья с далекой нездешней звезды,
в полосатых халатов ободранном шматье,
перешедшие прежде иные миры...

XII.
Черты лица устанут и уснут, и женщины с закрытыми глазами
опять в судьбу вчерашнюю войдут, и станут управлять сегодня нами…

Бандан на крыше. Крышу рвет. Под крышей – бред несовпадений,
но удивляется народ и преисполнен страстных мнений.

И пересортица глубин ее земного интеллекта
взрывает штамм, в котором мир – ее души пустая рента…

2003-10 гг.

Веле Штылвелд: Санитарная зона

• Литературные эссе Веле Штылвелда о духовной и исторической памяти Андреевского спуска - Борычева узвоза - от 12 до 21 века... 

С древними гребнями для волос и в опавших на древнюю мостовую волосах последней киевской еврейки времени Холокоста.

1.
Мечта о Тибете начисто отсутствует… Холод и антисанитария… Ветер северо-западного анклава… Не вырваться… Спина опухает остуженным волдырем и начинает дико краснеть… Мне не проснуться… Чай на кобыльем молоке… Сварено три-четыре длинных щепотки горных трав в ключевой воде… Заправленной собачьим жиром и молоком яка… Самка яка брезгливо морщится… Её собственное парное молоко, прокипяченной с отваром горных трав и собачьим жиром ей просто отвратны…

Люди неторопливо пьют отвар отвратнейший и рассаживаются по мандоле вокруг юрты… В юрте молодая уйгурка принимает тибетских послушников… Не всех сразу, по одному… Каждому отдавая себя ровно настолько, насколько тот способен взять её энергию янь, излив энергию инь… Затем очередной послушник неторопливо обувается в широкие тибетские шаровары с длинными поясными отворотами, и, не одевая ни обуви, ни халата выходит на перевал… Пора самоопределиться и стать светочем мандолы, в центре которой излита душа…. На северо-западном ветре… Излив энергию инь после испития горного крепко-жирного чая можно не отчаиваться… Кто-нибудь да дойдёт…

К утру уйгурка зачала. До перевала с заветным шатром дошло пятнадцать послушников… Выстудили себя на ветру после соития четырнадцать неокрепших… Их обмороженные тела так и остались вешками – обледенелыми мандолами несостоявшегося… Пятнадцатый стал Отцом… Маленького горного Будды…

Отцовство предназначено в этом мире не каждому…
Девочка из Ашкелона ещё не была моей дочерью…
Девушка из Эйлата ещё не была моей дочерью…
Женщина из Тель-Авива стала моей дочерью…

… и заявила, что это не она изрезала лица резиновым трофейным куколкам на шкафу у своей бабушки… за то, что её от рождения лишили отца в городе Киеве…

2.
Устанут тени вычурно плясать над дивною печатью Соломона,
печаль от слов созвучных отличать и строиться в подспудные колонны…
Им от икон отвычки не предвзять и Веры предков в иудейском мире. –
Они себя готовы отличать от тех, кем прежде до недавно были…

Они в окопах собственно уже, вчерашнее ценя не на полушку,
гранаты мыслей в каверзном клише легко бросают связками друг в дружку.
И вот летят уже не в Тель-Авив – в Хар-Агеддон житейские колонны –
вчера забывших слёзы у икон, сегодня подле Яхве свои стоны…

Двурушники, отказники от льгот, что Бог даёт, и Б-г им посылает…
В печальный отправляются полёт – в безбожие, где счастья не бывает…

3.
Шерсть с яков сострижена и выварена в индиго… Беременная уйгурка ткёт полотно из шерсти, и кроит их него шапочки послушников Будды… За окном в Киеве уныло хлещет ранне-мартовский дождь. Завтра Пурим…

4.
Поживи, Соломон, окрестись, Соломон…
В мире попранных прежде парсун и окон
И на скорбный Пурим подле дивы Аштар
Вновь скажи… Элохейм… АУМ… Зейла… Иван…

КГБ на Тибет пробивают тропу
И эссесман-эстет ищет ту же стезю…
Кондоминиум тел переплетенных впрок
Дзен-буддистов звезда – унисекс, униБог…

Вновь скажи: «Я любим!» - даже в страшном бреду.
Поживи, Соломон, окрестись… Я иду!
У меня есть народ, и не вам возглашать
будто в нем я чужой… Вам меня не понять…

Не в бахилах брожу я по грешной земле.
Помолись, Соломон, обо мне и себе

5.
Шерстит время, выдувает щекастые формы и роняет их на абрис бритого черепа… Травы уже не драпят, драп не тарит, тара не греет, а пузыри волдырятся уже не градусами по Менделю Менделееву, а укуренностью по гаджи, гаджубас вымок в спичечном коробке, лишенном полиэтиленовой мозоли липкой пленки просвета и беспросветный кашель вывоваричает наружу фальшь-панель легочного надрыва… Каверны в свою очередь пухнут и пузырятся, варикозно срыгивая шахтерскую расу с её лёгочным надрывом и школьным педикулёзом у девочек-проституток…

Папы не зарабатывают, папики не кормят, их отстреливают по предписанию киевских удельных князьков и девочки ищут объятий мальчиков – метро-юнцов и мажоров, которые сопят и хрюкают, хрюкают и сопят, словно получая девяностоградусный хук левой под дых после ложного и фривольного джепа в голову… Наркотический джем перекрывает дыхание и выволакивает наружу закоулки говённых душ… Душно и сиро… Не хочется уже не жить, не писать… Итак день за днём, несколько непростых месяцев, пока Боги и Б-г иудеев, православных, католиков и Будда не состоятся в очередного единого нового Бога, вывернутого наизнанку, к которому возникают претензии и желание поговорить… не скуля, без соплей, откровенно и честно…

На хрена мы введены коэффициентами мизерности в этот подспудный мир с его театральным величием и мизерной мерзостью… Кто мы и откуда, в чём наш драйв и с чем нас жуют недоЛюди окрестные, всяческие мразные унтерменш-Сапиенсы безголовые?.. Неужели снова фашизм?

Иван, Степан, Макар – канкан… Где мало света – много нар…
Иван, Степан, Савелий – сплин… Где мало света – враг един...
Иван Степан Игнат – дурак… Где мало света – вечный мрак…
Иероним, Иуда, Дик – где мало счастья, горя крик!

6.
Попалил ты дядьку на смерть – вот 2be_OR_not 2be…
Лопари и те жрут вусмерть соцсистемы сухари…
Оперенье обрывают с Чингачгуков и святош,
В человечество втирают след забвения вельмож…

Остаются только в звуках все 2be_OR_not2be…
Столь несложная наука, лишь себя переступи,
Не запарь мозги в коросту, не залей себя в янтарь
смрадной жизни не по росту… Жизнь разнюхивай и правь

на вселенское открытье Человечеством себя…
И живи не для соитья, а для солнечного дня –
не для жрачки или срачки, не для всяческой туфты,
а во имя передачки Богу-господу судьбы…

Той, в которой состоялась прописного счастья нить,
но однажды надорвалась и теперь уже болит…
Только ты не вой без толку – это первый сабантуй,
А покажешь зубы волку – вот тогда уже ликуй!

Всё, что прежде надорвалось, пересиль без лабуды…
Но, вдохнув свободы малость, говори: «Алаверды!»
Пусть и те, кто междометья крыл по-русски и всерьез,
Обретут себя на свете среди роз и тубероз…


20.02-2.03.2007 г.

7.
От распальцовки фальцетом веет сезонно – забралом:
выжимкой прошлого лета – так ведь и раньше бывало...
Но почему-то так точно выписан жизни рубильник –
сонм самостийных стагнаций – вечной души собутыльник.

Пусть не симфония – скерцо, пусть не играет, а ноет
то, что когда-нибудь в сердце вдавит и боль перекроет…
Перекроившие летом дурь-государство на веси:
кто-то дорвался до власти, кто-то запил и повесил…

Нос свой – рубильник неважный – без эполет на клаксонах.
Шморает им неотважно ночью – все больше в кальсонах…
И не наяривать гоже, а разрыдаться желать
можно, как видимо, тоже... Мертвая зона? Начхать!

В поэзии важнее всего передать точное настроение. Оно передано, под него можно – подстроиться, посопереживать, поёрничать... Виват поэту! И все-таки… Какие-то общие фоновые звуки убивают персональное звучание. Самостийная личина под ёжиком стагнаций здесь ни причем. Не хватает священного акта соразмерности с Летой, с той колоссальной гаммой, из которой интонировать надо бы НЕЧТО особенное...
Ну, да это придет... Мир Вашему дому! А штыл андер велд!!

08.2003 г.

8.
СВАДЕБНЫЙ ФУРШЕТ: пьянка без собутыльников…
(грустнейший Веле–сонет: ни выпить, ни пожрать в меру!)

Нудно болит голова. Я узнаю, что я – Витя!
Это тревожит родня: "Выпить на свадьбе хотите?
Да и при том закусить – под балычки и икорку". –
Как не крути, разгрузить время приходит подкорку…

Взять бы с собою кота: – Элька, желаешь колбаски?
Пить одному – маята: нет в том ни толку ни ласки…
Здесь мы с тобой – мелкота: грозно стоят коньячины,
выпивка – только не та: не от житейской кручины!

Гости хлебают пивко и предвкушают ужраться
смотрят на свадьбу легко – повод житейский надраться.
Элька, туда не пойдем: там и тебя – как жаркое
слопают парни живьём, – мы с тобой большего стоим!!

Нет собыльников тут: все нажираются скопом –
выпьют и снова нальют – "Горько!" И вновь тебе – "Оппа!"

08.2003 г.

...
Есть такие красивые женщины,
есть такие счастливые дни!!
Что мне, Господи, зов деревенщины –
я ведь сам из деревни Любви!

...
От пупка до переносицы поцелуи в мире носятся.
Над холстом мазки проносятся – на палитру Время просится.
В паутине экзальтации, в сладкой неге профанации,
те же страстные наития, те же сладкие открытия.

Те же ласки, те же радости, те же ласковые гадости,
та же боль и то же мужество, то же грешное содружество.
Те же выпуклые видами, соразмерные с обидами,
беспристрастные к Отечеству, соплеменны – Человечеству.

...
С этих рук я буду пить, в этом доме буду жить,
в этих глаз колодцы мне обрываться при луне.

...
Боль в кадильнице контрастов: каждый кажется зверьком.
Круговерть земных маразмов в котловине за углом.

Кто-то бросит ожиданье, кто-то – козни, кто-то – бред...
Боль в кадильнице контрастов – казнь давно минувших лет.

Годы катятся коварно в котловину Бытия:
ритуально, лапидарно... Там страдали Ты и Я.

ПОСЛЕБРАЧИЕ...

Вино, сулугуни, слоеное тесто.
Я ел хачапури, смеялась невеста.
Вино, сулугуни – хмелела родня.
Жених оставался не ровней... А зря.

Как сыр сулугуни, запеченный в тесте,
он плыл размячённо на теле невесты
не раз и не два уж... А, скажем, давно.
С тех пор перекисло в кувшинах вино...

С тех пор перегоркли миндаль и хинкали
и вновь я один... Тым-тырым... Трали-вали...
Как след сулугуни забыл мир горшки,
в которых давно пересохли вершки.

А старый горшечник прилёг на диване...
Дались ему тесто, вино и хинкали.

...
Мужчины выпали из дома, как зубья сломанной расчёски:
один ушёл в Страну знакомых, другой – под русские берёзки.

И от того ли, то, что спиться весьма легко в родном краю,
былое женщинам присниться: мужья, застолье... Как в Раю!

Десятилетие Прорухи!.. Лишь кнопка носика в окне,
да надокучливые мухи танцуют танго на стекле...

...
Ряды Пигмалионов, сто тысяч Галатей
на суд синедрионов таскает Прометей.
А те тому и рады – за косы и в мечту
какой-нибудь Наядой, которой за версту

ряды Пигмалионов себя роняют ниц,
а Прометей-гулёна целует фалды жриц –
вчера ещё приблудных, сегодня – прим и дам...
матрон, в миру царящих, по праву и без прав.

Они калечат Судьбы и мир ведут в Бедлам,
а из Пигмалионов трясут душевный хлам.

...
Бароны Любви считают ворон в буднях собственных похорон...
В менопаузе – тихий стон: “Умер ещё один...
Был ли он обычный пижон, или более – посажен...
или менее – обречен жить на земле одним”.

...
У псов – собачья скарлатина. Они с подвоём мёрзнут в зябь,
а дни под общим паланкином не вызывают в сердце рябь.

У снов – собачья скарлатина... Не вырывает горлом кровь!
К чему рычать за дней провину, за то, что те – сожгли Любовь...

ТЕМА ДЛЯ РАЗГОВОРА… В ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ЛЕТА

Ветхие простыни жриц сладострастья –
локте-коленные вытерты вешки:
были когда-то и радость, и слёзы,
и не однажды – и боль, и насмешки.

Над плащаницею вязкой – усталость,
под плащаницею – вытертый дол:
полуматрац, полу ватная вялость,
жалость к себе – невозвратного мол…

А на молу – на матрасной парсуне,
над плащаницею – баба в слезах:
что ей сулили, отчаянной дуре
все, кто любили не просто за так?

Думала чёт – получается нечет,
думала лечь – получается – встать:
пролежни совести душу калечат –
над плащаницею нечем рыдать…

9.
ТЕЗИСЫ ЛЕКЦИИ НОБЕЛЕВСКОГО ЛАУРЕАТА

Век двадцать первый – суть, Эйнштейниана:
былых чудес восторженная манна –
иных нездешних таинств мудрослов –
сплошное потрясание основ…

Эйнштейн что Бог: в легендах и регалиях:
эм-цэ-квадрат – страда из Хиросим:
безумие, маразм и так далее:
Чернобыль и явленье черных дыр…

Ликующие толпы сионистов
и штат антисемитов им под стать.
У каждого своя "сфера Шварцвальда",
дабы в себе безумие унять.

Прорыто время, выбито пространство,
фантасты перепутали миры…
И несть Отчизны… Есть лишь постоянство,
что нищими остались – Я и Ты…

1.09.2003 г


УДК 882(477)-1
ББК 84.4 УКР=РОС=ЕВР6-5
В27
Веле Штылвелд. Санитарная зона.
(Книга душевной осени киевского поэта), г. Киев – 1998.
Творческая Литературная Лаборатория “САЛАМАНДРА”


P.S. Где только не побывали эти стихи... В Сан-Франциско и Иерусалиме, в Воронеже и Москве, Одессе и Донецке, Харькове и во Львове, Нью-Йорке и Париже, Берлине и на Курилах... Их автор так и не был принят в НСПУ, пребывающем в болезненной националистической агонии... И так бывает, когда поэты сами по себе, а жирующие на них и вяжущие их структуры сами... Не всем желательно становится дрессированными обезьянами, теряя в себе поэзию нашей общей духовной памяти...

Юрий Контишев: NotaBene, написано в Испании

NotaBene

Меня   послали   к   NotaBene   матери,
чуть  козырнув  пустою  головой,
и  я   пошёл   в   проторенном   фарватере.
Всё,  как  обычно.  Я  привык  давно.

Дела  - говно. Статья  -  не  уголовная.
Ещё  чуть-чуть  и  был   бы  шпионаж.
Страна в огне,  до  падали голодная.
И  счётчик  жизни  пал  в  ажиотаж.

А в  стороне  стояла  ты, неловкая,
в  платочке,  медным  крестиком  тряся,
и  падал  снег,  скрывая  все  неровности,
и  плакать  надо  бы,  да  нечем и нельзя.

Друзей  слизало,  словно  моль  бесследную.
Куда  пойти - совета  попросить?
Судья  сказал   и  слово  мне  последнее
не дал,  и   я - не  стал  его  дразнить.

Мне  это  всё уже  за-NotaBene-ло.
Судья. Статьи. Законы. Беспредел.
Зима  была  такою  белой-белою.
И я затих. И  ворон  сбоку сел.

© Copyright: Юрий Контишев, 2018
Свидетельство о публикации №118102900678

Околоток возле Лота - это Родина моя

Виски  било  очень  веско -
до  прожилок  на  висках.
С  треском   рвалась  занавеска,
от  тоски  ушла  невестка,
не  прожив на  кулаках.

Коля- хахаль  лёг  под  мухой
возле  хлева впопыхах.
Свёкор тоже  где-то  рухнул,
карифан  зовёт  свекруху
в  левый  трах  в  пуховиках.

Возле  Лота  околоток
измесили  весь  в  грязи.
Нету Ноя. Нету  лодок.
Лота  плот  барыгам  продан.
Где  спасения просить?

От Содома и Гоморры
стало  тесно  на  Руси.
Горе  всем! Memento mori!*
Всё  накроет Мёртвым  морем.
Лота,  Господи,  Спаси!**

*Memento mori - (лат. mement; mor; «помни, что [придётся] умереть», «помни о смерти», «помни, что смертен»
**Авраам умолял Господа пощадить Содом и Гоморру, потому что племянник Авраама, Лот и его семья жили в Содоме. Ангелы поразили толпу слепотой и приказали Лоту взять семью и уходить из города. Ангелы вывели Лота из города и велели спасаться на горе.
(Библейское описание падения Содома и Гоморры записано в 18 и 19 главах Бытия.)

© Copyright: Юрий Контишев, 2018
Свидетельство о публикации №118102805041

полёт на частях речи

Подле  лежащее
сказкой  сказуемой
ты — настоящее
неописумо
море бурлящее
в  пену  фасуемо
бризом  бодрящее
ветром обдуемо
я  оболдуемо
обалдеваемый
в  облако дуемый
и  улетаемый

© Copyright: Юрий Контишев, 2018
Свидетельство о публикации №118102804635

Собачий вальс

Воробей  изучает  гаммы.
Чижик-Пыжик. Собачий  вальс.
По роялю стуча  ногами -
Вжик  на  клавиш!  Скачок - асфальт!

Ветер  тучами-облаками
в  дрожь  пейзажа  упрячет  вас.
Параллели  к   свечам – кругами.
Ложью  каплет  иконостас.

Вездесуще  кричат  рекламы.
В лужи   пятятся  города.
Пан-боярин сейчас   под  знамя
Мужика  за  пятак  продаст.

Он,  с  трясущеюся  рукою,
С бюллетенем  сблюёт  всех  нас.
И страну прощелыгам скормит.
Любо  с  теми, кто больше  даст.

Вора бей! -  Нам кричат  программы.
Вор же пыжится  влезть  во  власть.
Как  обычно,  у  власти  хамы.
Жизнь  собачья...Собачий  вальс...

© Copyright: Юрий Контишев, 2018
Свидетельство о публикации №118102705145

Веле Штылвелд: Строчки с диктофона....

Киев заболел англоязычьем:

wona bona hona evereday -

в истино арийском обезличье

Городом шатается апрель.

*     *     *
Цыганский барк в фарватере реки.
Плывут на нем чудеснейшие лохи,
которых взяли на борт кабысдохи -
на этот барк внезапно упекли

Пиратский флаг и рожи хоть куда.
За каждой рожей парика событий,
и хоть не жди от этого открытий -
прикрытие на барке на года.

Чумацкий шлях в фарватере реки.
Везут на барке золото, караты,
бредут по небу звездные солдаты,
которых зло на небо увлекли.

*     *     *

Никогда не груби продавцам шаурмой,
потому что они твой похитят покой.
и ворвутся они твои детские сны -
ты проснешься седым за полдня до весны.

И утащут они пахлаву и уют,
и оставят тебе горьких дней абсолют.

*     *     *

Скрипач разбрызгивает звуки по мостовой.
Континенталь житейской скуки - людей прибой.
А за прибоем свова звуки бредут назад
и под смычком рыдают звуки чуть невполпад.

Чужие были и печали, чужой подвой,
континентальные скрижали и вечный бой.

*     *     *

Кортес корпит свои заметки как кортисар.
И не берет с собой в разведку ни Ев ни Сар.
И не готов он снова выйти из порта прочь
в иные страны, там где были года как ночь.

Он вдоль ночи прожил немало, пока устал,
и оттого стал кортисаром волшебных стран,
он эти страны сжег  без муки и без стыда,
но вновь пред ним звезда разлуки
навсегда.

*     *     *
Убит мальчишка, был воришкой -
в ночи снимал он номера,
но оказалось это слишком -
за ним погнались и хана.

навстречу выскочила тачка -
убит мальчишка ночью в лет.
И вот какая незадачка -
без номеров весь двор живет.

Когда его машиной сбило,
все разлетелись номера,
и не понятно где что было
беззубо тачки до утра

светили голыми задами,
светили бамберами влет
без номеров - их все украли
а кто украл, тот не живет.

Лежит в пыли - вокруг стояли
медбратья, грозные менты,
а номера в пыли лежали
уже вне тачек и любви,

а номера, такое дело,
уже без радости другим
лежали веткою омелы,
а парень сжался весь в пыли

вокруг него в разлет, в разметку
неслись по миру номера -
с таким бы не пошел в разведку
сказал бы кто-то вдруг - шпана.

Но и шпане порой фартило,
но и шпана жила навзрыд
и вот его внезапно сбила
одна из тачек - за своих!

*      *     *

Киев под ноябрькую кантату
провожает поддень бытия
по миру бредут мечты-солдаты,
по земле - неведомые даты.
В каждой дате жизни якоря...

Флибустьеры, жулики, субретки,
воры, кортисары, всякий сброд
выбрались в духовную разведку,
но сегодня им не повезет.

Потому что время подустало
от уже окрестного жулья,
и былых времен былая слава
времени сегодня не нужна.

*     *     *

Гвоздики подмажьте мазодином.
Смазали? Вбивайте в прошлый мир.
Это шутки - нет тому причина
в прошлом мире все мы чин по чину
серые уставшие мужчины
пили только горький рыбий жир.

кто-то с водкой, кто-то с коньячиной,
кто-то виски, кто-то всякий бред,
отттого что в этом - чин по чину
каждый отыскал судьбы обет.

И поклялся - редко на иконе,
чаще на соленых пискарях,
что готов служить он и мармоне,
если у мармоны есть бабоны
и души не ведом божий страх.

*     *     *

Уставшая форель пришла на аппорель
и повернулась тухлым брюхом к богу.
а Бог сидел средь рей, где висельник: - Налей!
орал ему, как будто в синагоге.

Но то был не сидур. И с висельника дурь
ушла с душой легко в предроги ада.
А там был Азраэль
сказал: Налить -  на пей! -
 и подал кубок истинного яда.

И висельник хлебнул на дне среди акул,
и кости его плавали по кочкам.
 у каждой кочки лот, чтоб был продажен тот,
кто пропил свою душу на толкучке

Он как последний жмот
рыдал на кучки!

*     *     *

Юлия Богданова: Одностишья

Красивая иллюзия. Козлиная мелодия.
Играет Лель на дудочке  и тает на глазах
влюблённая Снегурочка – не дурра, не уродина.
Но Лель грустит:  ему милей Купавы крепкий зад.


*    *    *

Реальность грубая. Натура тонкая.
А мелочь звонкая – греби горстями.
Между дебилами  и подонками
мой путь, как в цирке канат, натянут.


*    *    *

Всё - мифология. Никто не выходил
из лабиринта живым,
поскольку лабиринтом
покрыт весь шар земной.
А ты - Тезей.
И мир – как Минотавр,
тебя преследует повсюду.
Какой же ты дурак –
с клубком в руках! Сам вяжешь паутину
себе. Вот самка притаилась
в углу и ждет…

*    *    *

Самое приятное в жизни – это вещи.
Все расходуют людей, а вещи собирают.
Вещи не завидуют, не гадят, не клевещут.
Вещи не живут и никогда не умирают.

*    *    *
Ну, что ты медлишь? Ты же всё давно решил.
Ну что ты смотришь, будто сам себе вослед?
И только фары проезжающих машин.
И только режет по глазам их дальний свет.
Пусть на прощанье ты сказал совсем не то.
Пусть в эту ночь тебе ни с кем не по пути.
Но ты ведь сам оставил ключ, надел пальто,
переступил порог и всё себе простил.

1996 - 2000 гг.

Юлия Богданова: Стихи разных лет

1.
Невпопад...
Невпопад
пальцы тычутся в гриф.
Пальцы жмутся к ладам –
не в ладах с гитаристами.
Снегопад.
Снегопад.
Снегопад на двоих.
Снегопад на дорогах, в садах и на пристани.
Нараспев...
Нараспев льётся чистая речь
льется чистая речь,
словно речка во льдах тишиной убаюкана.
Не успев...
Не успев
что-то в жизни сберечь,
мы уже не спешим, примиряясь с разлуками.
Как порой!..
Как порой
согревают слова
или даже без слов светят взгляды лампадами!
За горой...
За горой
я тебя целовал;
я был рядом с тобой где-то за снегопадами.
Снегопад.
Снегопад
засыпает дома.
Засыпают в сердцах отголоски зовущие.
Наугад...
Наугад
кто-то бродит впотьмах.
Кто-то ищет «вчера», а находит «грядущее».
Наизусть...
Наизусть
пару строк в тишине,
тихих-тихих, как снег,
словно с неба свалившихся.
Это грусть о тебе. Это грусть обо мне.
Это грусть о былом. Это грусть о несбывшемся.

1997 г.

2.
Взойди-взойди заря бардо
невозвращения в сансару!
По небу плавают корсары.
Дымятся угли городов.

Э, твою мать! О нрав! О век!
И в двести двадцать первом веке
на просветленном человеке
привольно едет человек.

Здесь под землей гремят рабы,
а над землей журчат фонтаны.
На проходной стоит путана.
Кто у нее протез забыл?

Сам Папа Римский, сучий кот,
учил Марию из Магдала:
По древним рунам мир – мандала
и каждой твари в нем – штрихкод.

И третий мир и Третий Рейх
спят, получив благословенье.
Ночь погрузила мир в забвенье
и мир забыл о звонаре.

У звонаря свело бока
лишь благодать сошла нагою.
Слепой старик офорты Гойя
хранит как Спаса от ЧК.

Взглянув на сей чумной Пейсах
и позабыв зачем явился,
перекрестившись растворился
источник света в небесах.

И краткий век в кромешной мгле
кто с ветерком, а кто на ощупь
несет свои святые мощи
всепоглощающей земле.

2005 г. , монолог Joke

Выступление в МГУ 2000 год:
Андрей Вознесенский, Роберт Блай, Константин Кедров, Юлия Богданова

3.
Я –  шутка.  Смейтесь! Смейтесь! Это весело.
Я за любовь от полюса до полюса
всей железобетонною экспрессией
и вшиво силиконом  Мегаполиса.
Я – мозг. Я – блеск. Я – мразь. Зато не грустно Вам.
И ярче на душе. И шире улица.
Зачем людьми все вечное и гнусное
из уст в уста по-новому смакуется?
Зачем из века в век несёт артерией
(местами покорёженной зажимами)
одно и то же? Верю! Верю! Верю я:
что все мы чем-нибудь, да одержимые;
что есть Инет;  что мода возвращается
на бабочки-очки и муки крестные.
Как здорово, что все и всем прощается!
Как здорово, что больше не воскресну я (!);
и не войду в провал наш однокомнатный;
и не найду Его, так сладко спящего.
Как будущее с прошлым, губы сомкнуты
в какой-то тихий голод настоящего.
И быть мне из дерьма и света сотканным,
пахать свой хлеб по улицам вечерним,
где и деревья листьями, как сотками,
шуршат над индустрией развлечений.
Что ж, пестрое трепещущее месиво?
Мы все займем свой личный пьедестал.
А что Вам нужно, чтобы стало весело?
Что?
Шутка?
Что?
Присутствие шута?

2000 г.

• Об авторе:

Юлия Богданова. Писатель, сценарист, поэт. Член Национального союза писателей Украины. Закончила Литературный институте им. А.М. Горького и  Высшие курсы сценаристов и режиссёров в г.Москва. В 2000 году по приглашению Андрея Андреевича Вознесенского принимала участие в Международном конгрессе ПЕН-клубов.

Юрий Контишев: Донецкий вальс, новая версия

• Донецкий вальс

За окном - не Париж,
на коленях - не руки любимой.
В голове - не стихи -
только выстрелы с той стороны.

В синем небе парит
то ли дрон, то ли клин журавлиный,..
Я, наверное, псих,
караульный стервозной страны.

Лёгкий шорох травы
забивает тоской канонаду.
Шар земной пополам
разделила траншея моя.

Лёг дружок мой в ковыль,
накрывая собою гранату,
счастье смертью поправ,
крест нательный на шее не сняв.

Что железо - то хлам,
остальное - вороние дело.
И уже не споют
для него поутру соловьи.

Хлеб ржаной на сто грамм.
Осторожно душа отлетела.
К сожаленью в раю
будет некому другу налить.

За окном - не Париж.
Догорает дурацкое лето.
И с такою хандрой
бьётся сердце моё в унисон.

Ах, как хочется жить!
Докурить до конца сигарету!
И простреленный дрон
отпустить за небесный кордон...


* * *

• Как на Муромской дороге

Как на Муромской дороге,
от погоста три версты:
там, где чёрт ломает ноги,
перекошены кресты.

По кустам глазами зырю:
что за шорох не лесной?
То хвостом свисает Сирин
над засохшею сосной.

Зелье в налитом стакане,
жажда истины в пустом.
Зло с добром в одном кармане,
стыд с разгульностью в другом.

Позабыть тебя ли, вспомнить?
Полюбить ли, разлюбить?..
Я набил себе оскому -
надо было морду бить.

Береста прольётся соком.
Мне б на родину, в покой.
По Руси пройдёт не сокол,
а юродивый с клюкой.

По усам слеза стекает,
замерзая в бороде.
Полоса пошла степная.
Замер заяц в борозде.

У кошары лай собаки.
Овцы сбилися гурьбой
И ошало вурдалаки
оцепили шар земной.

* * *

• Перепуканные бувкы

Я играю на герани, за окном цветёт гармонь.
Две гитары в ресторане на гетерах рвут ладонь.

Ударяя в топинамбур, тамбурином закусив,
лопухи лабают танго, лепят лабухам курсив.

На лице, покрытом шрамом, длинный шарм наискосок.
Подлецы не имут сраму, мертвецы имеют срок.

Бриз таверны блюз танцуя, близ вечерний в море дул.
Я, наверно, поцелую полицая в морду ту.

Пара геев с перегаром. В перигее серб Луны.
Дорогие портсигары серпам здесь припасены.

Сельдерей с архиереем сел архивы изучать.
Сельдь скрестили с орхидеей. На двери висит печать.

Я засунул шорты в шпроты. Масло тает на трусы.
Сине-жёлты кашалоты у нейтральной полосы.

Юрий Контишев:Ай да сукин сын!

Ай да сукин сын!

Я  не  умею  плавать  брассом,
стрелять  с  винтовки  от  бедра,
но  написать,  как  Н. Некрасов,
и  даже   - несколько  прекрасней,
мне,  как индейцу - три пера.

Ведь  я,  почти  что, русский  гений,
но,  непонятно  самому,
как написал  Иван  Тургенев,
держа  Полину  на  коленях,
про  жизнь Герасима с Муму.

Суму,  набитую  стихами,
Денис  Давыдов  потерял
под  бородинскими  снегами,
слегка умявши  сапогами,
а  я  нагнулся  и  поднял.

Не  сразу  понял,  что  я  поднял,
но  Кюхельбекер - молодец
мне  подсказал: "Пока  не  поздно,
отбрось  войны  и  мира  прозу,
возьми  стихи   за  образец! ".

Но я  - не  Саша  Полежаев!
Я  маты  перерифмовал
и  выдал  новые  скрижали
- они скрипели,  но  рожали
высокий  штиль,  что  всех   порвал.

И  Баратынский  выдал  Фету:
"Да,  этот  парень  -  хоть  куда!
Достойно  принял  эстафету,
эфес  рифмует  с  эполетом,
ну -  прямо  Пушкин,  господа!".

Толстой  рыдал  в  свои  романы,
НикВас  тома  свои  сжигал,
в  углу  калякал  Пиросмани,
кормили  манкой  Томас  Манна,
а  я    тропой  своей  шагал,

в  шикарно  выглаженных  шортах,
чеканя  Маяковский   слог,
я  Бунину  украсил  что-то,
украв  у  Тютчева  остроты,
и  лучше  выдумать  не  мог.

• Григорий Липец:   Юра, И-ЗУ-МИ-ТЕЛЬ-НО!!!!! Явная творческая удача.
• Юрий Контишев: Да??? Написал сидя вполоборота к компу, играя в шарики. Уже не первый раз то, что легко и быстро пишется,оказывается значительнее того, над чем мучаешься ночами. Вот такое интересное наблюдение! Спасибо, Гриша!

Дежавю перед юбилеем

Постучу  по  треугольнику,
по  бермудскому,  ногой.
Подключусь  в  портрет  покойника,
отключу  ему покой.

Закричу  на  алкоголика,
бормотуху  разолью.
Засвечу  изнанку голенько,
Бога  духом  разозлю.

А  свеча, что каплет  на  воду,
за  ночь  канет  в  бытие.
Различать куплеты надо бы,
да  не  тянет на  диез.

Я  мечу свой  рупь-за-сто  легко!
Отмечаю  юбилей
и   учусь  грустить  за  столиком,
и  мечтать  о  ерунде.

А  по  шарику  фонарики
освещают  трёх  китов.
Обожают  круг  фанатики,
освящают  у  крестов.

И  пылает пол галактики
от  джордановых  костров.
Просто так, для  профилактики,
в  ожидании  ростков.

А  на  небе три  соколика
клин  сбивают   журавлю.
Абонент  сидит  у  столика
привыкает к  дежавю.


Пляши, плешивый!

Пока  мои  друзья  стихи   лепили,
я  истину  искал  в  вине  и  пиве,

но - не нашёл!  - Всю  истину  пропили
Лукреций  и  собрат  его -  Вергилий

ещё тогда,  когда  я  был  сопливый
и  на  горшок   ходил,  а  не  в  сортиры,

но -  Мураками  сделал харакири,
а  Кришнамурти  сокрушил  сатиру.

С  тех  пор  мне  пофиг -  и  вино,  и  пиво.
Горшок – в архив!  А  стих  пущу  на  чтиво!

Теперь  пляши,  читатель  мой,  плешивый!
Пока  мы  здесь,  пока  ещё  мы  живы!

• Юрий Контишев:   Я вовремя ушёл из армии (фуражка лысину быстро протирает), так что, тоже, успел сохранить шевелюру для шевеления Юры. Или собака виляет хвостом, или хвост собакой?

Юрий Контишев: Поэзия западным курсом

С  голубой  каёмочкою  блюдце

У  меня  широкая  душа,

если плюнешь – трудно промахнуться!

До  сих  пор мечтаю  о  грошах

с  голубой  каёмочкою  блюдца.

Эх, Корейко! Где  же  твой  ишак?

Уронил   поклажу - не  нагнуться!

От   копейки  трудно  сделать  шаг -

к  голубой  каёмочке  на  блюдце.

Я  -  не  Пушкин  и  не  Пьер  Ришар!

-  В  кучеряшках  трудно  поскользнуться!

Мысль  елозит  в  лысине, как  вша,

в  голубой  каёмочке  на  блюдце.

Я  совсем  не  алчу  барыша!

Ближе  Конт*  мне   и  ещё  - Конфуций.

Но  манит,  банкнотами  шурша,

с  голубой  каёмочкою  блюдце.

В  неглиже  на  пляже  возлежа,

- беден,  гол  и  не  во что  обуться –

я   ползу  от  крымского  бомжа

к  голубой  каёмочке  на  блюдце.

Трудно  жить  на  дальних  рубежах!

Чтоб  в Париж туда-сюда  мотнуться,

нужно быть  жирней,  чем  кур  во  щах,

с  голубой  каёмочкой  на   блюдце.

Стих  пишу,  поверьте,  натощак!

Сыт   читатель,  может  улыбнуться

и  послать  мне   гонорар  -  пятак

с  голубой  каёмочкою  на  блюдце.

* Конт  - Огюст Конт, французский социолог, ввёл  понятие  «альтруист».

                Луняшная  соната

Надел  вчера  тельняшку, что  сильно  полиняла.

Я думал -  потерялась,  ведь  отслужил  давно

в  Балтфлоте  я,  братишки, но я  не  поменяю

тельняшку  на  подтяжки  и  прочее  г@вно.

Вчера  пришла  Наташка  или  её  близняшка,

одна  из  них - невеста,  другую  ждёт  супруг.

Как  разобрать  без  фляжки,  которая  - Наташка?

Одной  нагрел  я  место,  другая  - просто  друг.

Но -  у  моей  Наташки есть  странные  замашки -

когда  взойдёт  Луняшка,  то  -  закрывай  балкон!

Она  в одной  рубашке  бредёт  как  луч  по  пряжке,

я  прячусь  под  фуражкой,  рыдая  у  икон.

Наташка -  ты?  Близняшка? И  я  порву  тельняшку,

но  развяжу  узляжку - возьму  магнитофон

и,  как  взойдёт  Луняшка,  я  Лунную Сонашку

включу  и  нараспашку  -  восьмой  этаж,    балкон.

Игра - почти в  ромашку. Я  бражку пью  из  фляжки.

Завыла,  вдруг,  дворняжка.  С  близняшкой  в  унисон.

Мне  светит  каталажка -  упала вниз  Наташка.

Полоска  на  тельняшке  сменила  свой  фасон.

Но  вышла  тут  промашка,  упала  не  Наташка,

супруг  рыдает  тяжко  и  страшно  огорчён.

Схитрившая  близняшка  на  грех  решилась  тяжкий,

задела   пряжку   ляжкой  и  я  здесь  не  при  чём.

А  я  живу   с  Наташкой,  родились  неваляшки,

- назвали  их  не  Вали - Юнона   и Авось!

И,  как  взойдёт  Луняшка, гешвистер* - неваляшки

гуляют  на  диване. С Луною  всё  срослось. 

Она сменила  ось.

* Гешвистер – (нем.) общее  слово  для  обозначения  брата  с  сестрой.

Пляши,  плешивый!

Пока  мои  друзья  стихи   лепили,

я  истину  искал  в  вине  и  пиве,

но - не нашёл!  - Всю  истину  пропили

Лукреций  и  собрат  его -  Вергилий

ещё тогда,  когда  я  был  сопливый

и  на  горшок   ходил,  а  не  в  сортиры,

но -  Мураками  сделал харакири,

а  Кришнамурти  сокрушил  сатиру.

С  тех  пор  мне  пофиг -  и  вино,  и  пиво.

Горшок – в архив!  А  стих  пущу  на  чтиво!

Теперь  пляши,  читатель  мой,  плешивый!

Пока  мы  здесь,  пока  ещё  мы  живы!

         Катрин  Денёв

Танцуешь ты с неугомонным Данте.

Я рад, что обошёл тебя Дантес.

И пусть все треснут, но с таким талантом

Ты  поэтессней  многих   поэтесс.

И  я  - пишу.  Не  мелом  -  на  заборе.

Пардон!  А  чем? Пусть  Бог  меня  простит!

Нет!  Я – не шут! Немею  в  Вашем  взоре!

Потом,  вообще,..    ах,  чёртов  простатит!

Претить  и  льстить?  Прельсти  очарованьем!

Игрою  рифм   ресницы  взбудоражь!

Среди   простых  -  блесни  образованьем

и  говори:   из  Ниццы  -  в  Будапешт… 

потом  -  в Париж!  Бордо  и  Барселону!..

А  мы -  в  село  укатим на  денёк!

Готов  пари держать,  что  во   Вселенной

всем  лохам  плохо  без   Катрин  Денёв…