Над чем работаю сегодня:Веле Штылвелд: Лирика разных лет

Графика Ирины Диденко

Веле Штылвелд: Лирика разных лет

Мой росчерк Времени останется в веках:

жил, был, поэтил - на свой риск и страх!

Автор

Ω

Мы по крови — принцы крОви, а на выдохе — инфанты:

с каждым — Бог у изголовья, в каждом — ангелов таланты…

Мы по крОви — принцы крови: люд служивый здешних мест —

не умеем жить в алькове — подавай нам Эверест!

Мы по крОви — принцы крОви — сжаты в цепкие тиски —

кто играет на кларнете, кто спивается с тоски…

Мы по крОви — принцы крОви — мир спасаем на крови:

подуставшим в светлой нови возвращаем лик любви…

Но на пик Любви не рвемся, потому что в том наш крест —

мы в любви живем в колодце здешних невеликих мест —

упрочняем наше право жить при Храме на кровИ —

расплескав галонны боли ради солнечной любви.

Ведь любовь не на вершине — на подножии своем —

здесь она себя целила, здесь исток и окаём!

Ω

Не путешествуйте, Поэты!
Пусть путешествуют стихи
по фибрам раненой Планеты,
вобравшим Вечные грехи.

Пусть прибывает с Соучастьем
за каждой строчкою Молва,
Пусть мир послушает с Согласьем
сквозь Душу шедшие Слова...

Ω

Лирика Веле Штылвелда, ч.2

Графика Ирины Диденко

Ω

У меня ушли глаза в тени-будуары...

День испит, изрыт дождём. Высохнет едва.

Чую зиму за версту. В небе — кулуары.

Разметались над землёй тучи-острова.

Размахнулись — Божий дар! — над зелёным миром...

Ни сентябрь, ни октябрь едет на метле,

пострелёнок-сорванец девочка Альвира

“Снег и дождик, снег и дождь” — пишет на стекле.

Наш микробусный маршрут. Над планетой встряски.

А девчонка-шалапут песенку поёт.

“Снег и дождик” — в ней слова, как в волшебной сказке.

“Снег и дождик, снег и дождь” — за  окном идёт.

Ω

Уронив изограф на пол, вечер вычертил обет.

Тем обетом он обляпал обетованных в обед.

Прибинтованных, неправых, беспричинных, без судьбы.

Вечер был навеки в правых, в левых — отзвуки мольбы.

И хоть бы... Привычное двое уронили день в окно.

За окном вновь пала Троя, с ней — столетье заодно.

За пол-улицы от смерти, в повседневной круговерти...

Ω

Кто явится, тот явится на свой стакан воды.

С тем камень  с сердца свалится, озноб обрушит льды.

С кем сладится, с тем сладится сквозь ночь и холода. — 

Душа душой оплавится на долгие года.

С кем слюбится, с тем слюбится, и больше не зови.

Чужой не приголубится к воссозданной любви.

Кто явится, с тем сбудется — такое не забудется.

Ω

Солёный чай от сладких губ. А губы — исцелованы.

Их расхлестал животный зуд, в порыве лет спрессованный.

За каждым годом урожай срывали губы мягкие,

и пьют теперь солёный чай за то, что были сладкие...

И ты, дитя, увидишь вновь всё те же искушения:

предощущение оков любовного брожения...

Предощущение себя в томленье страстного огня.

Ω

Караванщик уставшим верблюдам запретил отдыхать на песке.

Он не знал, отчего и откуда эта истина билась в виске.

На осколочном вырванном месте вызревал запретительный план:

певчих птиц сохранить, чтобы вместе, с ними вместе шагал караван.

Этих птиц в золочёные клети усадили в Герате купцы.

Сквозь барханов волнистые сети караваны вели мудрецы.

Полюбовно и птицам, и сетям не ужиться в безводном краю - 

эти птицы умрут на рассвете, на заре их услышат в раю.

Пейте с рук по глотку, по глоточку разноцветных убранств и цветов,

рано ставить вам в пении точку - караван ваш ведёт птицелов!

Ω

Планеты литые побеги, прошедшие руки Богов, погромы, пожары, набеги…

Плывут в океанском ковчеге волшебные сны островов.

Там счастья живут капитаны, в мечтах о несбыточных днях,

Здесь судеб пылают вулканы, над грезами телеэкранов

Рыдают метисы, рыдают мулаты, рыдают креолы,

рыдают пираты, рыдают ковбои, рыдают солдаты,

рыдают каори, что жили когда-то,

туристы и йоги, и вечные Боги,

и юные леди, в миру недотроги,

которые, впрочем, раз десять родят

таких же детишек, рыдающих много…

Ах, юные леди, в миру недотроги,

они-то всех более сказок хотят,

в которых мечты откровенно нестроги.

На утлом суденышке утра уснет океанский ковчег,

где слезы сквозь грезы и грезы сквозь слезы

давно опечалили смех метисов, мулатов, креолов,

пиратов,  ковбоев, солдат, и даже усопших маори,

хоть их-то и нет априори, туристов, и йогов, и Богов,

и леди, в ком секса салат из поз и пикантных ужимок,

дарящих любовный разврат…

Но грозно тайфуны стеною собою однажды зальют,

где столько занятных титанов… И связь с эйфорией прервут

метисов, мулатов, креолов, пиратов,  ковбоев, солдат,

и даже усопших маори, хоть их-то и нет априори,

туристов, и йогов, и Богов, и леди, в ком секса салат

из поз и пикантных ужимок, дарящих любовный разврат…

И в вечность сглотнув океанью бредовый мираж телеснов,

тайфуны разденут, как в бане метисов, креолов, Богов,

мулатов, маори, девчонок, литых и упругих вполне…

И прошлого мира оковы раскиснут в пустой мишуре.

Консервные банки с под колы в миру, где бананы растут,

нелепы, как вой магнитолы, когда океаны поют…

Ω

Лирика Веле Штылвелда

Мой росчерк Времени останется в веках:

жил, был, поэтил - на свой риск и страх!

Автор

Ω

Мы по крови — принцы крОви, а на выдохе — инфанты:

с каждым — Бог у изголовья, в каждом — ангелов таланты…

Мы по крОви — принцы крови: люд служивый здешних мест —

не умеем жить в алькове — подавай нам Эверест!

Мы по крОви — принцы крОви — сжаты в цепкие тиски —

кто играет на кларнете, кто спивается с тоски…

Мы по крОви — принцы крОви — мир спасаем на крови:

подуставшим в светлой нови возвращаем лик любви…

Но на пик Любви не рвемся, потому что в том наш крест —

мы в любви живем в колодце здешних невеликих мест —

упрочняем наше право жить при Храме на кровИ —

расплескав галонны боли ради солнечной любви.

Ведь любовь не на вершине — на подножии своем —

здесь она себя целила, здесь исток и окаём!

Ω

Вглубь колодцев дворов забредая не раз,

бродит старый скрипач с жуть замшелой сумой.

Льются звуки легко — полонез, падеграс,

но печальные тени встают за спиной.

Прежде молод он был — с цирком мир колесил,

на парадах-але первой скрипкой звучал,

по канату на вантах упруго ходил

и любовью всегда на любовь отвечал.

Но иссякла река переездов и встреч,

и пришлось пережить отпевание лет…

И уже больше нет прежде ангельских плеч,

А в колодцах дворов — полутьма, полусвет…

Вглубь колодца веков отступает рассказ,

где звучал много раз… полонез… падеграс…

Ω

Вот опять оступаются в сторону, вот опять опускаются ниц

полуангелы, полувороны, человечьих не зная лиц…

Ни старушечьих, ни младенческих, ни отверженных, ни святых,

ни рождающих в муках, – женских, ни чужих и ни дорогих…

Полуангелы, полувороны, им бы только души клевать…

И кричит душа во все стороны, – только некому унимать.

Ω

Солгут ли мудрецы и мудрословы, когда узнают то, что мы вдвоём

поставили извечные заслоны (о том мечтают страстные пижоны:

и старики, чьи вытерты кальсоны, и юноши, поющие канцоны —

их пенья: нестихающие стоны…) - читай по тексту: с памятных времён.

Солгут ли? В том и суть, что не сумеют, найти любовь, с которой молодеют,

в которой зреют, странствуют, седеют и обретают право быть собой!

Ω

Моя окраина Парижа – в родной стране:

я выжил в ней, хоть без престижа - на самом дне.

Я вырос в ней из нот окрестных и горьких ран,

но парижанин я, хоть тресни, возможно, Жан…

Возможно Поль, но не Верленом свой прожил век,

как старый добрый автор Веле, - пишу для тех,

кому в Париж не дали лыжи и пассатиж,

а я бывал пленен Парижем, как старый стриж.

Влетел, промчался и остался в его душе -

клюю по зернышку лекарство: парле франсе?

Но говорить о нем без страсти я не могу,

и умоляю вас: пароле! – в ночном бреду.

Ω

Уедем в маленький Париж без права на откос.

О чём до времени грустишь, о чём молчишь всерьёз.

Во сне печаль иль наяву придавит дней канву...

Уедем в маленький Париж - в волшебную страну.

Всего треть города на ней, а то и вовсе пядь,

но там везде цветы живей, и время льётся вспять.

Там увильнуть из прошлых дней легко и просто вдруг,

но там все чётче и больней, когда в печали друг...

Там все премудрости земли в улыбке простака,

и академики мудры лишь тем, что на века.

Они забросили в клозет все опусы свои

и почитают трафарет обыденной любви...

Там есть у каждого права парить над миром тем,

где не изгажена трава, не скошена совсем,

давно растёт на той траве бобовое зерно,

а из зерна по стеблю вверх - дороги полотно.

По той дороге - тут и там - несутся чудаки,

кто в поездах, кто сам-на-сам с изюминкой мечты.

У той изюминки шальной свои и плоть, и стать -

способна запросто она огромным миром стать.

И трубадуры известят о том на весь Париж -

такой же маленький, родной - от травушки до крыш...

Кому? Неведомо. Зачем? - Не спрашивай меня...

В Париж уедем насовсем, к каштановым теням!

Ты был мне друг, а я тебе... неясен наш удел,

но за спиной осталась грусть и груз нелепых дел.

И явит солнышко в судьбу брильянты Кордильер,

и флибустьеры наяву -- пиастры вешних сфер.

Уедем в маленький Париж, в волшебный аромат.

И мир оглохнет от любви и тронется с ума.

Уедем в маленький Париж с тобою навсегда…

Падам-падам-падам, мадам. Падам-падам-падам…

Ω

В волшебных городках прошедших сладких снов

жила моя родня средь сказочных миров.

Сквозь улиц кортюшен сбегали в вечность дни.

И не было средь них хулы и злой молвы.

Заложники эпох в сусальном полусне –

Таким был мой народ на хоженой земле.

Средь тихих синагог, костелов и церквей

бродил седой старик с лукавинкой в судьбе.

Хоть вальсов он не знал и мало ведал нот,

всегда с собой таскал нелепейший фагот.

Он прежде знал шофар, Всевышнему служил,

Но жизнь его свела, ув-ва, совсем с иным.

И штетеле рыдал от тихих светлых нот,

когда старик вдыхал созвучья в свой фагот.

Хоть звали старика по-здешнему _ Евсей.

Приплыл издалека его души элей.

Сквозь плавни древних нот и патоку псалмов

пришел к нему фогот, как к музыке – Эол.

Я будто перед ним смотрю сквозь бездну лет,

А праведник Евсей играет минуэт.

Налобника тфилин, под талесом сюртук,

И как любви Завет звучит волшебный звук.

Ступай смелей вперед, потомок, не робей –

Пока звучит фогот, ты в жизнь свою поверь!

Три шага до любви, два шага от судьбы -

ступай скорей вперёд, пока звучат Псалмы!

Ω

Юрий Контишев:Перестаньте писать про любовь!

(С) Графика Ирины Диденко Париж

Я уезжал в Испанию из дому
и захватил с собой украинский язык,
но запятая тут же впала в кому…
Пришлось на русском…Я к другому не привык.

На юге Испании недели две назад, памятуя наш Донбасс, я спросил знакомого автослесаря Эмилио:
- Как ты относишься к событиям в Каталонии?

Он ответил:
- Зачем они туда полицию нагнали? Я бы лучше пару быков выпустил.

После этого, я встретил на улицах Чиклана-де-ла-Фронтера демонстрацию против выхода Каталонии из Испании. При попытке заснять это на мобилку я увидел следующую реакцию нескольких юношей-демонстрантов: они спрятались за транспарант. Возможно их «вывели» добровольно-принудительно, как и нас когда-то в детстве на октябрьские и прочие советские праздники.

По испанским телеканалам передавали об аналогичных демонстрациях в других городах по всей Испании, включая Барселону.

* * *

Сепаратистское

Подарите Колумбу GPS-навигатор!
И Америка - наша! Лажей нашей и лязгнет!
А Гаити и Куба влипнут фейсом в экватор
И у берега рашен ляжет в нишу Аляски.

Что там Крым? – Мелочёвка! Херсонес? Ну и хрен с ним!
Нам Америка ближе! И гораздо роднее!
Шито-крыто! Всё чётко! Но от Престона к Пресне
Манят двери Парижа пидарасов* Бродвея.

Вы шалите в подлунном, жадном, страждущем мире -
Это кто Амазонку повернул в Укаяли?
Да скажите вы Бруно, ну - Джордано, что в Риме,
Над костром , хоть вдогонку, что попы окуели.

И кому-то не поздно настучать в бестолковку,
Чтобы их референдум не закончился болью.
И поэтому Познер стал скучать по Нью-Йорку.
Я - не псих! Перееду. Мне не хочется бойни.

*Употреблено наиболее подходящее по рифме слово
из всего многообразия, рекомендуемого филологами.


* * *

Бонжур, мадам!

Художник рисовал портрет
Одной прекрасной светской дамы.
У ножки бесновался свет
От непогаснувшей рекламы.

Года мадам – печаль лица.
А тело – ваза. Пепел розы.
- Падам-падам! - стучат сердца.
Мотив возник. Из папиросы.

Ложилась краска на холсте,
вбирая цвет и ряда звуки.
Он, жизнь лаская, всё хотел:
И рая свет, и ада муки............
...............................................................
Стреножен старостью мольберт.
Устали краски на портрете.
С ненужной страстию в мольбе
Издалека синкопа бредит.

Плетёт паук ажур у рам.
Под абажуром - паутинки.
Льнёт память в кружево утра.
Прищур – шерше ля фам – с картинки.

И, вдруг! Помадой по губам
Поманит звук: Падам-Падам!
Париж, как шорох грампластинки!
Прохожий в шоке от блондинки,
А я скажу: Бонжур, мадам!...
Падам-Падам!

Падам-Падам!

Зомбоящику от зомби

До фига сегодня происшествий:
Факельных – или  фекальных? - шествий.
Пропаганда прёт с телеэкрана -
Пропадает всё ! На сердце – рана!

То пожар, то смерч, то ураганы!
Да пошло оно к чертям поганым!

Аист и Андроид

Самостоятельный Андроид*, забытый Неким Человеком,
лежал в забытом Богом месте - дыре, вне действия WiFi.
На SMS он был настроен, забитый ником, сплачен  чеком,
прижатый у болота в плесень, в деревне Дерзкий Вертухай.

Он долго плакал не по-детски, вопил и на руки просился,
вибратором пугал лягушек, в азот засеивал озон.
Кондом, что плавал молодецки, попил дерьма и утопился -
ведь рядом просто пухли уши – мозг выносил автодозвон.

А в переполненной маршрутке сидел  мужик и горько плакал -
он потерял свою мобилку и без неё осиротел.
Так в перепонках ноет жутко – без  этой музыки – клоака!
Обматерят, засунут вилку в розетку истинных страстей.

Вот так, гармонию нарушив в Ай-Кью-законченной-цепочке,
распалась дружбы вереница: Мужик-Андроид-Интернет.
Дыра в кармане с кармой дружит – когда захочет, ставит точку.
Осталось мужику жениться и жить с хандрой на склоне лет.
Лишь аист кружит белой птицей. Андроид шлёт ему привет.
И сына ждёт  -  а, может, дочку…

*Здесь - сотовый телефон android

*        *        *


2.
Моя душа застряла между рёбер,
- Я был Адамом, видимо, плохим.
Вы решку до орла не подберёте, -
Уже – года, а мой орёл в полёте
Забыл, что он, почти что,  херувим.

Пусть  холуи мне вылижут все перья,
Воруя воздух струями с крыла,
И, хоть умри, но должен  жить теперь я,
В раю я просто пел, а здесь хрипеньем -
Лихою рифмой душу открывал.

Покрылся перевал густым туманом,
В котором утонули облака…
Пока я пёр на Фауст Иоганна,
Сам Гёте тронул клавиши органа
И в до-миноре дрогнула  рука…

Река текла. И – параллельно Стиксу.
Но Лобачевский их пересекал.
Аборигены, в облаченьи сфинкса,
Фекалиями удобряли фикус,..
А бог смотрел в парсеке свысока

Пару секунд…а мне казалось - Вечность...

*     *     *

Еще ищу наощупь Плечо,
Причем ночью... Но чье?
Любому  Любовь грезится,
Ведь сердце сердцем греется.
И ничем иначе!

ПлачУ ПлАчем вечеру.
Лечу навстречу Вечности.
Вечен ли стих?

Падет роса на сад,
Найдет Гроза назавтра... -
Назад?

Сытость серо селится -
Слева сердце сердится.
Зачем?

Зачем спать вспять?
А взять и встать!
Кому под стать?

*     *     *

Тучи потёрлись дождём о небритый асфальт.
«Каждый охотник желает…» над лесом повисла.
В голову лезет банальное - «как коромысло»,
но продолжаю упорно «…фазана» искать.

Точно. Матёрым я лисом рождён. Это -  факт!
Надо же - год не въезжаю: ни в веси, ни в выси!
Голой невестою манят, но я – бескорыстный
и продолжаю упорно «фазан» рифмовать.

Точки подтёр над «і – ё» , убеждён - блефовать
нам, даже гордостью, нету известного смысла.
В логово лести сгружаю я спеси огрызки
и продолжаю по урнам бычки шлифовать.

Точно сапёра мы ждём и боимся вскрывать
на мандраже головы столь нетрезвые мысли.
Много ли места на рифмы осталось и  числа?
Где же фазан этот спрятался, ё@ твою мать?

*    *     *

Я хотел попасть в кадастр страстных,
энергичных мачо (мач?) в праздник
и купил - не роз пучок красных…
Да не плачь! Не тонет мяч! – Астры!

Ну чего ты сразу всё – на смех?
Ну купил на этот раз наспех!
Потому что у меня - насморк, -
Продавщица поняла на слух.

Я, конечно, - не Фидель Кастро!
Но люблю прекрасных дам (на спор!).
Клара Цеткин с Люксембург, здрррасссьте!
С пьедестал-аля-лямур слазьте!

Пусть глаза вам зависть-злость застит!
Мне гормон тестостерон красит.
Я порву трусы - пардон!  - снасти,
Чтобы  быть в твоей любви власти.

*   *   *

У моей постели - голуби по стенам.
За окном пестреют ветки алычи.
Утречко прострелит зайчиком под стреху.
В комнате расстелит по полу лучи.

Я сегодня в теме – с пальцами на клемме -
Феромон не дремлет – и вот-вот взорвусь.
Пусть разломит тело гриппоэпидемий.
Я плюю на Фрейда -  он ответит пусть.

Надо мной взлетели тучками капели
Раздаются трели ласковых грачей.
Улицы разделись, как бомжи в апреле,
Лужицы вспотели и бурлит ручей.

И тоской весенней разморозит время.
Я ногами в стремя снова промахнусь
и рассею семя где-то между всеми,
и упрётся в темя золотая грусть.

*     *    *

- Перестаньте писать про любовь! -
умоляла морковь, комплексуя,
- моё имя рифмуете всуе…
Это – грех! видно с грядки любой!

- Перестаньте писать про любовь! -
кровь поэта по сердцу хлестала,
- лейкоциты от рифмы устали,
 у меня - отторжение вновь.

- Перестаньте писать про любовь! –
Бес к Пегасу приставил лекало
и Поэта копыто лягало
то ли в глаз, то ли в зад, то ли в бок…

Видит Б-г: это рифма Его…

*     *    *