Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной, часть девятая

Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной, часть девятая

Мир Орниса: Создание Искусственного Интеллекта

Юркий лори – утренний грузовичок предместной коммуны оказался на поверку широкофюзеляжным увальнем, за баранкой которого сидела вечно неуемная Клод.

Она была в скором преддверии бальзаковского возраста, носила гороховую жилетку и кепи, и в цвет им же – блузон, краги, лосины. Ни единой выбивки из предписанной гаммы, ни одной лишней детали. Пружинистые формы, пружинистая походка, пружинистые заколки на пружинистых локонах волос. Одним словом, умеющая и за себя постоять, и за перевозимых в Город попутчиков.

С попутчиками Клод никогда не была откровенна и ни разу не вела душеспасительный треп. Никаких курсов дорожных исповедников и душевных истопников для этого не заканчивала. Не до того было прежде. А теперь и подавно не до того.

С недавних недобрых пор на городских въездах стояли то кордоны, то разъезды, то блокпосты. И не понять даже зачем. Ведь зачем, в самом деле, когда в самом Городе дичайшая ти-ши-на!

А может именно потому, что... Вот именно так пытались остановить девушку. Помниться, она была в черкеске и наплечном очень странном платке… У этого платка была какая-то зловещая аура…. Девушку звали Сванией, а тот платок она называла – химчет. В её мире подобные платки до последнего дня полагалось носить изгнанным…

Платок по-змеиному обвивал плечи, грудь, талию, торс смелой и гордой девушки и, казалось, словно служил удавкой. Свания при этом не выглядела несчастной, а тем более обреченной. Она просто была уведомленной судьбой. Так это она называла и коротко обмолвилась, что в городе ей непременно необходимо разыскать Орниса – такого же гордого горного паренька, который был изгнал из её мира ещё прошлым летом…

Как и отчего это произошло – об этом Свания не проронила ни слова. Но даже на непродолжительных остановках эту девушку узнавали, и словно преклонялись пред ней. Более иных - некий странный старик из нездешней поди Иутрии… 

Его киоск стоял у самой городской черты, где он обычно продавал городские новости и слыл искусным чистильщиком штиблет. Он вроде бы и указал ей путь…. И с тех пор Свания словно растворилась….

Правда, давно это было… Но это её – утреннего водилы уже не касается. Как не касается никаких попутчиков её собственная прическа с начесом. Не начес, а шаровая молния в рыжевато-огненных волосах. Чуть что не так в окружающем мире – полыхнёт шаровая молния, и, в довершение, хранящая её в себе, но тщательно скрываемая прической, и сама Клод.

А из-за чего? Хотя бы из-за цвета своей гороховой униформы, так как водилам утренних грузовичков строго предписано облачать тела в этот цвет – надлежаще не раздражающий общественное мнение, а там, пусть бы и в одном только исподнем, но только в дозволенной горчично-гороховой тональности.

Зато к цвету волос претензий не предъявляют, если только они ещё от рождения выбились из предписанной цветовой гаммы. Вот Клод и гордится тем, что сама она огненно-рыжая на всей этой шутовской гороховой манной каше.

Попутчиков в Город предписано брать. Не задавая вопросов. По первому требованию, чтобы ни единого пешего по направлению в Город не шлялось. Шлагбаумы на блокпостах, ещё какие-то идиотские вертушки, весовые, сканерные с лазерными примочками и прочими новейшими ухищрениями.

И всё только для того, чтобы ни пеший, ни конный... Ни Орнис, ни Свания, ни старичок с Иутрии, ни древний призрак из-за предельных миров.

А Клод что? Знай себе крути баранку, но только в одном направлении. На станции прибытия всем строго предлагают выйти из грузовичка – кузов с продукцией зеленщиков тут же выгружают и через придирчивые сортировочные отправляют в центральный распределитель, а пассажирам беспрекословно и навязчиво предлагают пройти в Центр развлечений, где развлекают часами, предлагая тысячи аттракционов, но только без права выхода на территорию Города. 

В Городе давно уже введено круглосуточное комендантское время, и приезжим туда нельзя ни ногой!..

В тот же час натруженный грузовичок с такими же гороховыми собратьями безропотно погружается на железнодорожную платформу и отправляется восвояси.

Вечерний конвейер развозок осуществляет его коричневый собрат с иже ему подобными. Развоз начинается с пяти вечера и осуществляется до пяти утра. С первыми петухами за баранку берётся Клод и те, кто, проклиная порядки, вынужден ошиваться, наравне с попутчиками в бездонном Центре продуманных развлечений.

С пяти утра наступает время Клод и она вновь за рулём – с ветром в прическе, с песенкой в голове, с радушным гостеприимством утренней феи в униформе горохового шута, предписанного ей свыше. Ат, чёрт!

Попутчики... Иногда их и видишь в последний раз. Много ли она помнит о Свании… А между тем, редко кто из них дотягивает до ранга государственных преступников. 

Чаще это либо правдоискатели, либо далекие от политики бомжи подорожные. Миляги без определённого места жительства. Или бичи – бывшие интеллигентные люди из безликих поколений “дворников и сторожей”. 

А ещё барды и инфантильные дурищи с холщовыми ксивниками и в выношенном коттоновом хламье придорожном – та ещё публика… И споют, и расскажут, и выпьют, и прослезятся.

А уж если начнут показывать раны да говорить о постигших их злоключениях, то уж и за живое возьмут. Да только депортируют их обычно из пункта Б в пункт А без оглядки на заскоки да пунктики, дабы с утра они вновь всё начинали в охотку.

Однако из пункта А по второму кругу выходят уже немногие. Ведь сразу по приезде в Город всех их отправляют в залы пищевых аттракционов, где за каждый глоток колы, за каждый кусок чизбургера, за каждый пончик с горохом требуется платить избыточной верткостью, сноровкой и сообразительностью, избытком элементарной физической силы. Но поскольку большинство прибывших изнеможенные и усталые, то вытягивают через такие расклады немногие.

А из пункта Б – в пункт Д прошедших перечисляют по пальцам. Ведь, например, требуется по раскаленному песку на дистанцию тридцать метров пронести коромысло с двумя вёдрами, наполненными по венчики высокооктановым бензином. 

Чуть выплеск из ведра, как бензин тут же мгновенно вспыхивает и лижет испытуемому голые пятки. Победителю предлагается традиционно-разминочный стакан пепси-колы. Либо кока-колы. На выбор.

Выбирают, однако, немногие. Остальных с разной степенью ожога немедля выносят в травмпункт. С этими всё. Их судьбы более никого не волнуют. 

В лучшем случае их вылечат и занесут в реестр госдолжников, из которого они уже не вырвутся никогда. 

В худшем – они просто умрут от ожогов и будут кремированы в номерном крематории, откуда их пепел вывезут коричневыми грузовичками за Город для высыпки на Терриконы Забвенья, опоясывающие дальние городские предместья.

Те немногие, кто пройдёт столь непростую разминку, последуют на турникетный слалом, вся суть которого сводится к тому, чтобы от самого низкого турника постепенно и настойчиво перебираться на всё более и более высокие, не смотря вниз, не смущаясь всё более и более возрастающего проёма между поддоном игротеки и очередной перекладиной, чтобы от внезапно возникшего головокружения не сорваться на этот относительно мягкий поддон поверженным с круто поврежденными связками.

При этом, по замыслу устроителей аттракциона, перекладины турников повсеместно смазаны густым оливковым маслом. Многие неискушенные стараются слизывать сей полезный, но скользкий натурпродукт, но за каждым новым прикосновением к перекладине языком сами перекладины все более и более накалялись от допустимой температуры до невыносимой жары. 

К такой перекладине было невозможно прикоснуться, но не прошедшие до конца этот аттракцион не получали заветного гамбургера, внутри которого можно было обнаружить даже номерок на освежающий душ.

…Но и здесь никто не был вправе рассчитывать на допущение к себе хотя бы малейшей терпимости. Бомжи были Городом нетерпимы, непереносимы, а посему в городские пределы недопустимы. Город их однажды просто изжил и обретать вновь был отнюдь не намерен.

Именно поэтому даже тех, кого не остановит столь категорично требуемый всеми предписаниями душ – не обварит и не обледенит в столь весёлом разминочном своенравии ожидали многочасовые тяжкие сновидения с введенными в мозги электродами, источавшими жуткую психоделическую какофонию параноидальных авторов из числа тех, кто прошёл всё до конца.

Они-то и становились обладателями всяческих бесполезных грандпри по различным идиотским номинациям в черте Центра развлечений, которая становилась для них чертой оседлости и смыслом всего дальнейшего существования.

Прочих, несостоявшихся, не прошедших ежедневно с пяти вечера до пяти утра, депортировали в пункты А либо госпитализировали прямо за пунктом Е, либо увозили в зольные отвалы на Терриконы Забвения. Так было предначертано существующим порядком вещей.

Большинство из депортированных более никогда не выходили на трассу, ведущую в утренний Город, полный искушений и надежд, о несбыточности которых они знали отныне не голословно. Они шли в поднайм к трудолюбивым огородникам либо становились мелкими перекупщиками у зеленщиков. Тем и жили. Искалеченные и притихшие.

Каким же должно было быть положение Клод, смей она напрямую смело и честно заговорить с кем-нибудь из бомжей, людей собою же от жизни опущенных с протекторами в ушах, поскольку доходили до них уже не слова, а только понимаемые бомжами подтексты. 

Эти подтексты сидевшая за баранкой годами трудяга Клод натурально не ведала, и оттого ничем уже им помочь не могла. Смей бы она заговорить с попутчиками из бомжей.

Тех, кто уже прошёл проклятые аттракционы, не следует спрашивать о чувстве безнадежности, тем, кому ещё только предстоит пройти аттракционы впервые, – не следует дарить надежду.