Веле Штылвелд: С боку припёка, часть третья

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть третья

Ирина Диденко: Графика

- Ну, проходите, болящие… Или не болящие? Тогда зачем пожаловали: какие у вас вавки из-под прилавка? Температура, кашель, озноб?

- Да нет, Надежда Филипповна, мы просто пришли попить к вам чая: у нас есть свои бублики и халва.

- И во сколько вам обошлось это яство?

- Пятьдесят семь копеек, - не сморгнув и глазом бойко сорвал Мелкий.

«Вот уж врёт, совершенно умалчивая про мой дополнительный рубль», - подумал про себя Шкида.

- Ладно, садитесь, коль пришли, в знакомом Николаю уголке  за медицинскою шторкой, - пировать, так пировать. Вам чай в стаканах или в чашечки наливать?

- Надежда Филипповна, мы сюда пришли за домашним теплом, давайте в чашечки. – Перехватил инициативу пожилой медсестры Мелкий.

- Хорошо, прошу всех к столу, - еще раз пригласила за стол интернатовских семиклассников сердобольная Надежда Филипповна. Давайте. Только я вам чай с вашими милыми гостинцами, а вы мне что?

- Тут дело такое. А то что Шкида, да вы об этом наверняка знаете, прежде был простым тихим лунатиком, но после того, как его пролечили, видит странные сны. Это же по медицинской части?

- Наверное, да, но у нас ещё нет школьных психологов… Может быть, когда-нибудь будут. Так что это ко мне. Так о чём ваши сны, юноша, по какому такому поводу? – Теперь уже ко мне обратилась Надежда Филипповна.

- Пусть он сам обо всём вам расскажет, - было затороторил Мелкий.

- Пусть сам и расскажет, а ты, Коленька, помолчи. - Ну рассказывай, - окончательно соглашается выслушать Шкиду милейшая Надежда Филипповна.

И я очень путано начинаю рассказывать о том, что, начитавшись Низами, я вдруг ясно увидел гарем самого падишаха, а дальше вот что…

«И сказал своим женам и наложницам падишах:

- Та из вас, кто отыщет в гареме три чёрных страусиновых пера, станет моей любимой женой, а всех прочих я закрою на замок на неопределенное время…»

Какой же злобный у тебя во сне падишах, Шкида.

- Ну да, -  невольно соглашаюсь я. А сам тут же просто опешил:

- Так вот, и говорит падишах: «Есть среди вас, жены мои и наложницы, такая женщина?

Ту одна из тех женщин вдруг говорит падишаху:

- Есть! А у меня есть даже целых четыре чёрных страусиных пера!

- Я тебе, женщина, в это просто не верю, -  говорит ей падишах. - Накануне я лично приказал прибрать до единого перышка весь гарем, а затем подбросил в него всего только три страусиновых перышка! Как после этого у тебя оказалось целых четыре пера? Не значит ли это, что ты сама готовила этот подлог? Этим ты доказала, что можешь быть только очень опасной и не преданной и корыстной! 

И он приказал тут же казнить эту плутовку.

- Господи, страсти-то какие, - захлебнулась искренним волнением Надежда Филипповна. - И что, даже во сне никто её не пожалел?

- В том-то и дело, Надежда Филипповна, что жалеть её было некому. Все они – эти барышни были в равных условиях. Все хотели понравиться падишаху и занять главенствующую позицию в его царском гареме.

- Да уж прям и впрямь в твоем сне, Шкида, как в жизни, неожиданно согласилась Надежда Филипповна… И о чем, по-твоему, был этот сон? 

- Да как вам сказать, Надежда Филипповна, - философски ответил за приятеля Мелкий. – Там  у него во сне была еще одна очень странная персона.

- Впрямь интрига какая, - удивилась добродушная медсестра. – И кто же она?

- Вы не поверите, - разухарился Мелкий. -  Там оказалась ещё одна молодая женщина – такая высокая и красивая…

- Ну, против тебя, Шкида, любая мало-мальски симпатичная женщина будет казаться красивой, а то, что еще и высокой, так это  потому, что ты ещё не вырос… Не расстраивайся, ну-ну…

- Так вот у неё в руках, - не замечая иронии Надежды Филипповны, продолжил Колька, - почему-то оказалось очень тонкое, почти воздушное золотое перо, которого и сам тот падишах с роду не видывал…

Какое-то время мальчишки громко сёрбали чай.

- Так что же, она там во сне была как бы шамаханской царицей или, почитай, что жар-птицей или диво-девицей? Во сне и не такие сказки бывают, особенно, когда проходят сказки Пушкина по внеклассной литературе… Они, кстати, в библиотеке на одной полочке с Низами расположены. Ещё совсем новенькие. Только что их прислали из районного бибколлектора, а вы уже из них на сон грядущий девиц себе нахватали…

- Нет, Надежда Филипповна, - решительно возвратил Чмыхало. – Дело как раз не в этом. Мне и вовсе некогда в библиотеку ходить.. Просто утром Шкида сказал, что это ему его будущая жена сквозь сон приходила.

- Надо же страсти какие, - опять же подыграно охнула Надежда Филипповна. - И чем дело кончилось?

- Тем, что во сне не Шкида, а падишах взял её в жёны!

- Ну, позвольте, она же и до этого была в его гареме. – Неожиданно возмутилась Надежда Филипповна. 

- Да, была… - внезапно согласился с пожилой медсестрой Шкида, -  да только была она подневольно, а тут вдруг сразу стала вольной и самостоятельной женой падишаха. Вот!

- И ты промолчал? – грустно переспросила у Шкиды Надежда Филипповна и пристрастно посмотрела на веснушистого мальчишку. 

- Эх, ты Шкида … шкеты вы, а не будущие королевичи. Как же ты ее уступил? Ведь она же твоя будущая жена!

- Так он же это, как вы сказали, Надежда Филипповна, ещё не вырос. Одним словом – молокосос! Вот и не осознал, не постиг всей глубины кризиса жанра.

- Какого жанра? - не поняла Надежда Филипповна.

- Семейного… - внезапно резюмировал Мелкий.

- Знаете, парни, чай вы уже попили, а мне здесь еще работать, те же вновь поступившие медикаменты разбирать. Так что халву и баранки вы уже доели. Вот и ступайте с богом: рано вам ещё играть в царя из теста и жар-птицу невесту. Шлёпайте-ка вы в жизнь подрастать, к тому же скоро отбой. Но вот что я вам точно скажу: каждый ещё отыщет и свою жар-птицу  и толковую молодицу. Но только ко времени. А вам самое время идти на отбой. Так что спокойной ночи, вечные голуби, спать!

С тем мы и отправились в спальный корпус.

- Я так и не понял, - сказал Чмыхало, что в том плохого, что она стала женой падишаха?

Надежда Филипповна только крякнула:

- Вроде бы уже подрастающие подростки, а всё никак не поймёте, что своего личного счастья никакому падишаху не следует отдавать…

Стареющий Шкида давно уже ребенок, и сны у него сегодня совершенно другие, не детские…

Сацебели...С этого всё началось: острая грузинская приправа к мясу плотно вошла в наш нынешний рацион. Ведь  мы с другом на творческой встрече в Грузии, в горной местности, живём в небольшом бунгало странной конструкции. Перед ним почему-то, сколько взгляд не веди, огромное строение в виде почему-то временной летней веранды, хотя в окрест далеко не тепло.

Внутри этой веранды  поставлены праздничные столы  - строго один за другим, с небольшими раздвижками для поперечных лавок, там же и по две продольные лавки. Но сейчас эти раздвижки убираются, и столы соединяются в какую-то бесконечную анфиладу, перед которой хожу я со  странно умным видом, до тех пора пока не приобретаю озабоченный вид - как мне  осуществить здесь свой замысел предстоящего торжества? 

Ведь у меня всего четыре килограмма говяжьей вырезки. А я хочу, чтобы готовить пищу пришли местные искусные кулинары и налепили очень острые и вкусные вареники с мясом и луком. 

В нашем нас бунгало нас двое да ещё наши жёны. Юрка ушёл на женскую сторону и говорит о чём-то там с женщинами, а я остался распоряжаться снаружи.

- Кто из вас главный кулинар? - спрашиваю я у собравшихся. Отвечает за всех самый мелкий, почему-то очень выразительными и знакомыми чертами лица. Неужто ли это сам Мелкий?

- А вот эти двое, кто они и зачем?

-Это мои помощники: один по луку, а  второй - по сацебели: грузинские вареники без дополнительных рук по шинковке лука и приготовлению сацебели – это уже не кахетинские вареники.

- Ладно, пусть остаются:  что-нибудь и они будут делать. Так что делайте, но  так, чтобы всего всем хватило.

-  А сколько вообще всех вас будет?

- Ну, не знаю… Если скромно, то  кругом-бегом человек двадцать, а не скромно то от силы всех пятьдесят.

- Ладно, делайте, но чтобы всё было тип-топ.

Мы расстаемся: мы своё слово сказали и ушли в пристройку, а наши стряпчие ушли  делать вареники, или даже пить, кутить, отбивать и фаршировать ии даже кипятить и умаслять эти вареники.

В это время из женский половиной нашего бунгало вышел зевающий в полный рот Юрка. – Шкида, почему ты попросил большой алюминиевый таз и к нему четыре килограмма риса?

- У нас всё обычно проще, - наговорил мне Юрка. - Сейчас из четырех килогамм мяса надо сделать 50 порций вареников? Изволите, будет только рубленный лук и мясо. А если понадобится, скажем, вдвое больше, тут уж потребуется лаваш. Много моченного лаваша. Ты на это не отвлекайся, там же всем заправляет Мелкий, а он повар битый. Хоть и без надлежащего знания. 

- Да как же так, - пробую я возражать.

- А тебя это трогает, дядя, -  говорит мне Юрка. - Одним словом, я ушёл. А ты со своими варениками сам разбирайся, но только сам их не ешь! Кушать мясо во сне -  плохая примета! А на веранде уже появилась и огромная кастрюля с водой и совковые армейские полумиски со сливочным топлёным маслом,  другого в Грузии отродясь не водилось. Дальше больше, совершенно ниоткуда вдруг воникли какие-то высокие кувшины, расписанные фиолетовыми лилиями, и потянулись к столу какие-то мужчины а с ними с женщины в неописуемом даже во сне количестве.

 - Вах! Да, кто все эти люди? – почти панически спрашиваю я у своего кулинара.

- Те двое, что со мною пришли,  помощники, а все прочие - это кунаки и кунаки кунаков… Без них тебе в Грузии не обойтись: это друзья и помощники моих помощников по части поесть да и выпить всегда найдутся… Видишь, вот одни несут вино, вторые бокалы, правда, все для себя… А третьи уже подставляют просто гортани. И тем, и другим надо будет налить… 

- А как же творческая интеллигенция?

- А она с другой стороны подтянется - ты за них не волнуйся, они завсегда из Тбилиси в любую точку страны поспеют - ты только пообещай им попить и поесть. А если ещё и попеть, то и вовсе их будет река полноводная.

- Но мы настолько их не рассчитывали! 

- Кто мы, дорогой? 

Юрий Контишев:«Близость счастья», текст совместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев:«Близость счастья», текст совместно с Веле Штылвелд

Эпиграф : «Час зачатья я помню неточно…» В.С. Высоцкий

Меня с утра нашли в белёной хате,

Где за окном мытарились шмели,

Где яблони трясли до белых пятен,

И сакуры среди зимы цвели.

У бабы Евы квач в руках и тазик…

Родился внук, а хата не была

Столь белой, как заснеженный проказник

Из лепестков цветочных и тепла.

И баба Ева в тазике гасила:

Немного известь и премного свет.

А Украина наливалась силой,

Под счастья близость … через пару лет.

А по двору в прицеле ходят люди

и где-то за спиной война прошла.

Приплод младенцем, значит, радость будет.

Все говорили, – Тойба родила...

А я орал средь хаты у простенка -

Здесь снов не будет, будет только боль.

Молчать пора! - к спине прижми коленки

И пробивайся, выстрадай любовь,

И упирайся в радости и муке,

В надежды и земные горбыли,

В окрест тебя не только люди-суки,

А ссученные нелюди земли.

Отыщутся и те, кто бит бывало,

На тридевятом шквале устоял,

Будь мужиком, прихлопни поддувало,

Чего орать, ведь не в ГУЛАГ попал.

Ну, вышкребли тебя в большую зону, 

Ошкерся перед штурмом мозговым,

Не верь, что здесь нет счастья и озона,

И похвалы с халвой без пахлавы.

Я жрал халву и подрастал немножко,

Но - каждою волшебною весной

Рвалась ко мне из мира неотложка -

Пора назад? – Но шёпот - я живой!

Так и живу, всё потому, что смею,

Надеяться, любить и говорить.

А дед Наум, из вечности довлея,

Всё требует являть почаще прыть...

И я являю - вновь цветут каштаны,

И божий лик  являет волшебство…

И неотложка мчится сквозь туманы.

Но я обвык, поэтому живой...

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть вторая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть вторая

Ирина Диденко: Графика

При своём негромком звании санитарного врача Надежда Филипповна с нередкими фронтовыми найдёнышами справлялась сама, но изредка привлекала одного-двух санитаров. 

На одичавших малышей не кричали и даже не журили, но порой крепко держали в руках, пока она обрабатывала их язвы и вавки. Затем большие группки первично накормленных  и отмытых детей фронтовыми самолётами едва ли не директивно увозили на большую землю. Многие из них больше никогда не возвращались в пределы Украины, Белоруссии и даже Польши. Они навсегда становились советскими сиротами с отключенной генетической памятью.

Никого из них позже Надежда Филипповна не встречала, поскольку многих из них отправляли в детские дома за Урал или в далёкий солнечный Узбекистан, если, того требовала болезнь – и тогда по профилю заболевания их принимал солнечный Ташкент или даже почти сказочная и немыслимо жаркая Бухара, - если эта болезнь имела название туберкулёз. Хотя с Бухарой был явный перебор, а вот Ташкент в те военные и первые послевоенные годы по числу скрытых диссидентов и отсидентов напоминал как бы даже Москву, но только навыворот.

Что же до прифронтовых детей, то со временем они поглощались «сталинскими фабриками людей» наравне с детьми матерых «врагов народа».

Тех, кого называли «сталинскими детьми», не могло быть ни отцов, ни матерей: их «родителями» становилось государство. Для этого в спецлагерях женщин заставляли выполнять демографическую программу. Существование «лагерей по воспроизводству людей» могло бы остаться тайной, если бы не воспоминания очевидцев. Они родились вне брака – на тюремных нарах, за колючей проволокой. В метриках у них значился почтовый адрес одного из лагерей, где совместно отбывали наказание мужчины и женщины с большими сроками заключения.

С зон такие дети попадали в элитные детские дома, где их сытно кормили и добротно одевали. Справки детей «сталинских отщепенцев» стали получать со времени и дети фронтовой полосы… Мало кто из них через годы мог вспомнить незабвенного участливого военного санитарного врача, но сама Надежда Филипповна никогда о них не забывала и помнила. Ведь в те годы «не забывать» и «помнить» было двумя совершенно разными понятиями… Помнить об этих детях было обычно некому.

Изменники родины», «английские шпионы» и «расхитители социалистической собственности» пасли скот, выращивали свиней, гусей и кур. А еще… рожали детей. 

Малюток, рожденных на зоне, называли «сталинскими детьми».

Женщинам-заключенным внушали: «Хотите искупить перед государством свои грехи и выйти досрочно на свободу? Пополняйте население страны». И зэчки, посаженные «за иностранцев», «за три картофелины», «за горсть зерна», оторванные от дома, рожали.

Детдомовское свое детство сталинские дети вспоминали как сказку:

Несмотря на сложное послевоенное время, их наряжали как кукол и даже зимой давали фрукты.

С ними  работали лучшие из педагогов, к воспитанникам приходили преподаватели из художественной и музыкальной школы. «Дети Сталина» должны были вырасти всесторонне образованными людьми.

Дни рождения в детдоме отмечали четыре раза в год. «Весенних» поздравляли в мае, когда яблоневый сад под окнами утопал в цветах. Нам дарили кукол, детскую посуду, нарядные платья, мальчикам – матросские костюмы, механические игрушки. 

- Я всегда думала, что родилась в мае. А потом в личном деле увидела дату рождения – 19 марта.- Позже рассказывала моей сердобольной матери Тойбочке прежде сталинская девочка Ира.

Парадно-нарядная жизнь закончилась в пятьдесят третьем году, когда умер «отец» Сталин. Детдом из элитного учреждения превратился в обычный казенный дом. «Детей Сталина» стали предлагать на усыновление. Покорные судьбе приживались, непокорных стали спешно принимать создаваемые по всей стране во времена «оттепели» интернаты. В том году немногочисленные сталинские дети конкретно в нашем интернате были выпускниками, но влияние их на «малышевку» было огромным. Классы на школьные линейки и в столовую, а также на отбой в спальный корпус ходили строем. И это было только внешним признаком всепоглощающей нас интернатовских зоны.

Прошли годы, прежде чем Надежда Филипповна состарилась, и пошла работать медсестрой в районном киевский интернет, где хватало  и своего горя, и своих безнадежных подростков. В те годы, когда расформировывались притюремные сталинские интернаты, в которых от младенческих ногтей буквально по-сталински воспитывали детей врагов народа. Их и разбрасывали по новоявленным интернатам возникавшим как дождевые грибы в пору хрущевской оттепели.

Таких Надежда Филипповна лечила не только на многочисленных медицинских, но и дополнительных профилактических осмотрах, во время которых она успевала лечить не только тела, но и души этих маленьких человечков. Правда, всего этого мы толком не знали. Всё это было за кадром: всего этого как бы не было… А затем появилось поколение неприкаянных пацанят, чьи родители оказались накануне лишение родительских прав по разно всяким взрослым поводам, о которых в школах обычно не говорили, даже в новоявленных школах-интернатах моего горького детства…

Лёгкий стук в белые двери интернатовского медпункта, который располагался по коридору как раз напротив кабинета старшего воспитателя, рядом с ней каптёркой, в которой по вечерам жил-творил художник Вадим – вечный полставочник и подъедало. Он подрабатывает в качестве местечкового господина оформителя, и о нём как-то надо будет рассказать здесь особо… 

- Кто там? - привычно мягким голосом дружелюбно спрашивает Надежда Филипповна со своего закрытого кабинета.

- Кто там? – ещё раз повторяет она.

- Это я, Надежда Филипповна, Колька.

- Кольки на базаре семечки продают - открывая кабинет, столь же мягко, с явной укоризной говорит Надежда Филипповна.

- А что это за депутация? -  спрашивает она, увидав рядом с  Мелким Чмыхало меня, нового одноклассника и невольного адъютанта Кольки Чмыхало.

У самого у меня школьная кличка Шкида, и я не с большой радостью хожу хвостиком за этим хулиганистым остолопом, просто по понятию Колька я должен быть его адъютантом, и я, как бы не возражаю, хотя самому мне лучше бы прочитать какую-нибудь книгу, того же шикарного Низами. Но здесь дело такое: почему-то сейчас как раз возник период, когда Кольку начали все жалеть: то ли что-то открылось для взрослых по отношению к этому парню, то ли сам он, взрослея, очевидно сумел убедить их изменить к себе отношение… И теперь ходить при нем в адъютантах стало даже престижно, ведь отныне он был на слуху да к тому же при нём было ещё безопасно. Любое новое знакомство Мелкий начинал с драки. Прежде от него досталось и мне. Спасли очки. Бить их мелкий не стал. Платить за них было бы ему нечем, потому он и ограничил смазанный мордобой двумя выразительными оплеухами, пунцовости от которых не сходила с лица несколько дней. Так мы и познакомились.  К тому же нас засек и свехрнаблюдательный Виталий Гестапович, который отродясь никого чаями не жаловал.
- Ты слабак, - обращаясь ко мне. строго изрек он. А ты Николай, тот еще грешник. Так что отныне вы оба будете ходить ко мне два раза в неделю…

- В качестве кого? – напряженно поинтересовался Мелкий.
- В качестве участников кружка археологии. Вам понравится. Каждый вторник и пятницу строго с четырех до пяти часов дня…
- Это не возможно, Виталий Остапович, я в это время хожу на каратэ!
- Уже не ходишь, ни на борьбу, ни на дзюдо, ни на каратэ. Пришло предписание из райотдела милиции: таких, как ты, ограничить от подобных кружков. Отныне ты его адъютант.
- Да я никогда не буду отвечать за Шкиду.
- Будешь, ты за Шкиду, а он за тебя, Мелкого. А теперь взяли в руки «катюшу» и пошли полировать коридор.
С тех пор мы часто полировали коридор, ходили на кружок археологии и учились отличать архаров и арамейцев от данайцев,  тавров и гуннов от скифов, и так по мелочам: гиксосов и народов моря от микейцев и арамейцев и иную прочую лабудень…

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть первая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть первая

Ирина Диденко: Графика

Вечный второгодник Колька Чмыхало по кличке Мелкий  страшно не любил морковнощёких мордастых  продавщиц из местного продмага, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не продавали ему «Биомицин» который переводился как «Билэ мицне», и  содержал всего в себе один рубль и двадцать семь копеек настоящую панацею от всех его мальчишеских бед

Морковные щёки синехалатных тёток-гастрономщиц говорили только о том,  что они – все эти торговые тетки совершенно неискренние не настоящие… А всё потому, что не было в них здоровой сытой пунцовости, хотя явный пережор повседневно в них наблюдался… А ещё был на них какой-то блеклый марафет, грубо нанесённый на остатки их давно отшумевший юности.
Вот эти чёртовые тётки и назвали его как-то метким словцом, которое тут же пристало к нему на годы: Мелкий. Сказали, как окрестили на все его последующие страдания интернатовского сиротского пацана. Ведь кто-то это совершенно случайно подслушал, а кто-то намеренно услышал, но уже чисто по-своему, а ещё кто-то подхватил и повторил их выкрики громкими мерзкими голосами теперь уже обрыдлое погоняло, и стал Колька навсегда только «мелким», и от того ещё более жалким, чем был на самом-то деле…
Так что в повторно новом для себя седьмом «В» классе доставалось ему, так и не ставшему восьмиклассником в очередной в жизни раз, и в хвост и в гриву. А всё потому что в этот класс пришла вместе со своими учениками новая в его биографии, и совершенно несносная классная дама- Надежда Севостьяновна Максимова,  которая даже у своих всегдашних воспитанников имела стойкое прозвище: «тётя Стерва».
А поскольку и тётя Стерва, и Мелкий были признанными авторитетами в своих по сути несоосных мирах, то не схлестнуться они попросту не могли, и тётя Стерва откровенно устроила  на несоосно-несносного Кольку Чмыхало ловы.
Каждое утро перед уроками тетя Стерва встречала  Мелкого то с огромными далеко не медицинскими ножницами, чтобы тот тут же подстриг себе на кое-как помытых руках ногти, а то и вовсе уже с куском хозяйского мыла, чаще всего с обмылком, чтобы тот и впрямь руки помыл… А то вдруг набрасывалась на его синюю спортивную распашонку, которая вечно светилась ветошно под рваный клетчатой рубашонкой с почти ультимативным требованием, мол, снимай с себя, Мелкий, эти свои обноски, я тебе дежурную белую майку выдам.

- Надежда Севастьяновна, упорствовал мелкий Колька, А зачем мне эта ваша блеклая майка - это не мой стиль. Я же не бледная спирохета.

- А вонючая синяя кальсонька - это твой стиль? Не дури, Чмыхало, я тебя к себе на урок географии не пущу. Но и за дверь не выставлю. День отстоишь в углу, два - и оденешься как все не в свои босяцкие, а в стандартно интернатовские изыски...
- А вот и не дождётесь, не оденусь эту бледнокровку. А спортивку мне мамка ещё живой подарила. А потом она умерла.

- И что же теперь всем нам делать - нюхать вот эту твою спортивку, от которой просто ипритом разит. Думай, что говоришь, а то отведу к старшему воспитателю.
- Да не боюсь я вашего Виталия Гестаповича. Он хоть и инвалид войны, да только я сирота и с меня взятки гладки… - И при этом маленькое Колькино  тельце  только мелко и нервно заклокотало.
Кончик носа отчаявшейся стал грозно белеть…  Такое состояние классной дамы мы уже хорошо знали. Сейчас она уже готова запустить в Кольку чернильницей. Но Мелкий об этом еще не догадывался и оттого его просто нагло несло:

- Никакой футболки я не сыму, сама, если хочешь, сними с себя свой псевдо французский блузон и советское платье одень, как настоящая училка, а не районная выдрыгалка.

Тут уж тётю Стерву взорвало.

На своей послевоенной педагогической практике педагог Максимова видывала и подлецов, и нахалов. Но вот такого мелкого и откровенного хама ей пришлось увидеть впервые. И поэтому она просто встала из-за своего надзирательно-учительского стола, и, крепко ухватив этого несносного мелкого мальчонку за руку и протащив его сквозь сиротскую анфиладу повинно скукоженных парт, безо всяких слов потащила его, брыкающе-четырехкающегося, через бесконечный интернатовский коридор трёх корпусов учебных и спальных копусов, нет, едва ли не поволокла его прямо в школьный медпункт.

- Ах, это ты, Надя, -  чуть удивилась ей сцепленной с Мелким Надежда Филипповна, прежде фронтовая медсестра, а нынче интернатовская всеядная медработница. - ты зачем это ко мне Коленьку привела.

Тут уж только тётю Стерву прорвало:

- Надежда Филипповна, сделай ты с ним что-нибудь доброе, хоть рот его зеленкой замажь, иначе я сама с ним что-нибудь недоброе сделаю.

После этого гневный ее порыв внезапно улетучился и она оказалась сидящей рядом со Чмыхало на клеенчатом смотровом диванчике желтого цвета, потому что вся иная медицинская мебель прочно стала не функционально способной, как зрительские ряды в неком закарпатском ромском актовом зале. Сейчас оба только злобно дышали.
- Эй вы, оба цвайн, ану, сели оба тут и успокоились! - Строго распорядилась она. – Сейчас все мы вместе со мной, кто еще помнит, Надеждой Филипповной успокоительный липовый чай пить будем.
В дальнем от окна углу медицинского кабинета приоткрылась плотная белая ширма, за которой оказался миниатюрный хохломской расписной столик, стоящим на нем сахарницей и тремя чайными приборами – блюдце, ложечка, чашка, на напольной керамической плите со спиралью уже надувался паром белый цинковый чайник вместительностью литра на полтора, который числился за санчастью для процедурных надобностей. И вот, как видно, время для очередной такой процедуры пришло. Надежда Филипповна отключила пыхтящий электроприбор из розетки и жестом пригласила своих взбудораженных пришельцев к столу. За чаем пошла неторопливая беседа, которые обычно имеют место в обычных домашних условиях многопалубные семьи, где есть и бабушки, редко дедушки, и мамы, редко папы, и дети… Даже если это те ещё детки…
- Так вот, Севастьяновна, ты только не перебивай, - первой произнесла Надежда Филипповна. - Коленька у нас человечек непростой: когда у него умерла мама, он даже не сразу вызвал врача, а целые сутки просидел у её тела. Так был шокирован, что случилось горе такое. Правда, конечно, не с мамой, а с ним. Ведь это он остался один! Обычно так и бывает. Мелкие, они всегда эгоисты. Зачем их за это винить. Так вот случилось это в начале прошлого учебного года. Оттого и угодил Коленька во второгодники. А тогда его едва уговорили переместить своё измученное голодное тельце в наш интернат. Здесь он прижился, но на правах как бы маленького короля.

- Блатняк фиговый этот ваш интернатовский королёк, Надежда Филипповна.

- Тебе ли, Надя не знать, что он просто трудный ребёнок, а ты и я – просто взрослые тетки. Но у нас с тобой, думаю, ещё силушек будет и даже более чем на одного то мальца даже с виду некрупного. Да у меня на него тут уже давно шайка стоит и содовый порошок к ней, да хозяйское мыло. Чай то уже хоть попили? Так что по счёту раз, два, три…
И Коленька не успел ахнуть, как с него содрали и внешнюю рубашоночку грязную, и трикотажную синюю рубашку нательную, которая уже давно была бурого цвета,  и всё это шматьё прежней Колькиной неухожености сиротской  всё та же  Надежда Филипповна тут же залила где-то обнаружившейся тёплой водой и засыпала кальцинированной содой, строго одной столовою ложкой, будто в аптеке.

- Всё, Мелкий, назад дороги нет. – чуть не прорычала победно Надежда Севостьяновна. – Получите и распишитесь, король. Баня в два хода!
- Так я уже вместе  со всеми был на этой неделе в вашей бане.

- Точно был?! – на всякий случай переспросила Надежда Филипповна.
- Угу…

- Тогда его просто надо обтереть вафельным полотенцем, обсушить и надлежаще переодеть достойнейшим образом.

Тут Мелкий неожиданно посмотрел на них затравленным щенком и заплакал.

- Плачь, Коленька, калачей в жизни немного, но и ходить гадким галчонышем среди людей тебе не положено. Ты ведь человечек, Коленька, а не зверюга.

Фронтовая медсестра Надежда Филипповна во время войны опекала не одного, и не двух найдёнышей в местах, где прежде были украинские сёла, сожженными врагами дотла.

Graphics by Irina Didenko in the introductory passage of S. Ilyin's book "Soul and Look"

 

Графика Ирины Диденко в ознакомительном отрывке

книги С. Ильина "Душа и взгляд"

Graphics by Irina Didenko in the introductory passage

of S. Ilyin's book "Soul and Look"

Юрий Контишев: «Ворон и роза», текст Шота Руставели, перевод Юрий Контиш...

Юрий Контишев: «Ворон и роза», текст Шота Руставели,
Юрий Контишев и Веле Штылвелд

Если ворон отыщет розу

И поверит, что он – соловей,

Повторю, как сухую прозу, -

Ты легенде этой не верь.

Так устроена жизнь по старинке –

Всё зависит в ней «от» и «до»…

До последней, до малой, пылинки

Нет в ней лишнего ничего.

В чём же гордость подлунного мира?

В предвкушении знанья греха.

Вся история хлынула мимо,

Как вино, да не в те меха.

Так что, просто, понюхай розу,

Дорогая, и смерть не сули!

Ни к чему нам судьбы угрозы.

Мы, ведь, - времени короли.

Юрий Контишев: "Тайна древнего драгметалла", текст соместно с Веле Штылвелд

Юрий Контишев: "Тайна древнего драгметалла", текст соместно с Веле Штылвелд

Этот металл драгоценен во все времена.

В этом металле всегда сохраняется тайна.

В нём и мистерии пишут свои письмена.

Он на Земле появился, совсем, не случайно.

Ты прикасался к металлу... Коль нет - не суди.

Он теплотворен  под тенью и тайной сакральной,

в коей волшебники скрыли секреты Земли,

те, из которых  был явлен металл изначально...

Ты научись прикасаться к его наготе,

так осторожно, чтоб тайну спугнуть не случилось,

чтобы постичь, отчего мы сегодня не те...

и отчего не коснулась нас Божия милость.

Верю – наступит когда-нибудь радостный день,

и над Землёю мелодия жизни прольётся.

Вечность  откроет  всё то, что запрятано в тень,

и засверкает металла  волшебное солнце.