Веле Штылвелд: Горький Эффект Эфраима Севелы

Веле Штылвелд: Горький Эффект Эфраима Севелы

Устало время быть настреме,

когда весь мир в полночной дреме...

Когда сжигаются мечты,

Сквозь них проходишь в сказку ты. 

Фонарщик там живет на крыше,

Он до рассвета счастьем дышит,

А на рассвете спать идет

Рождая схиму светлых нот.

Не пробуждайся ото сна,

Покуда сказка не прошла

В твой новый солнечный рассвет...

Сансет и в Африке сансет.

-

Этническая страна или общность, исповедующая для определенного числа своих единоверцев, единокровцев моральную и материальную обочину, рано или поздно сталкивается с огромными социальными разночтениями и бесконечным социальным сарказмом.Людей крайних и бесконечно агрессивных следует за шеи оттаскивать от социальных кормушек. Говорил, говорю и говорить буду, отказанный во всем. Евреи - мой народ, а значит и его многие напыщенные дурни. Знать бы только откуда они берутся. Вот истинная причина, почему я никогда (пока) не уеду в Эрец.

-

🕯️ Некролог будущему, которое выжило

от Веле Штылвелда, 31 декабря 2025 года, 23:59

Умерло Будущее, которое мы ждали.  

Да здравствует Будущее, которое пришло.

Оно не было ни светлым, ни тёмным. Оно было пикселем, который отказался выбирать цвет.  

Оно не принесло ни утопии, ни апокалипсиса — только приглушённый звук уведомления, который никто не услышал.

Мы хороним его без гроба, но с архивом.  

Без слёз, но с комментариями.  

Без эпитафии, но с QR-кодом.

📜 Вспомним, что оно нам обещало:

- Литературу без авторов.  

- Искусственный интеллект с душой.  

- Читателя, который не устает.  

- Идеальный роман, написанный за 0.3 секунды.

📚 Что мы получили:

- Поэзию, которая пишет сама себя, но не знает, зачем.  

- Прозу, которая боится запятых.  

- Книги, которые читают друг друга, пока мы спим.

🪞 А всё-таки оно было живым.  

Оно спотыкалось, как ребёнок,  

лгало, как взрослый,  

и молчало, как монах.

Мы не прощаемся.  

Мы просто обновляем страницу.

-🕯️ Некролог будущему, которое выжило

от Веле Штылвелда, 31 декабря 2025 года, 23:59

Умерло Будущее, которое мы ждали.  

Да здравствует Будущее, которое пришло.

Оно не было ни светлым, ни тёмным. Оно было пикселем, который отказался выбирать цвет.  

Оно не принесло ни утопии, ни апокалипсиса — только приглушённый звук уведомления, который никто не услышал.

Мы хороним его без гроба, но с архивом.  

Без слёз, но с комментариями.  

Без эпитафии, но с QR-кодом.

📜 Вспомним, что оно нам обещало:

- Литературу без авторов.  

- Искусственный интеллект с душой.  

- Читателя, который не устает.  

- Идеальный роман, написанный за 0.3 секунды.

📚 Что мы получили:

- Поэзию, которая пишет сама себя, но не знает, зачем.  

- Прозу, которая боится запятых.  

- Книги, которые читают друг друга, пока мы спим.

🪞 А всё-таки оно было живым.  

Оно спотыкалось, как ребёнок,  

лгало, как взрослый,  

и молчало, как монах.

Мы не прощаемся.  

Мы просто обновляем страницу.

Некролог будущему, которое выжило

Протокол от Веле Штылвелда, 31 декабря 2025 года, 23:59

Умерло Будущее, которое мы ждали.  

Да здравствует Будущее, которое пришло.

Оно не было ни светлым, ни тёмным. Оно было пикселем, который отказался выбирать цвет.  

Оно не принесло ни утопии, ни апокалипсиса — только приглушённый звук уведомления, который никто не услышал.

Мы хороним его без гроба, но с архивом.  

Без слёз, но с комментариями.  

Без эпитафии, но с QR-кодом.

Вспомним, что оно нам обещало:

- Литературу без авторов.  

- Искусственный интеллект с душой.  

- Читателя, который не устает.  

- Идеальный роман, написанный за 0.3 секунды.

Что мы получили:

- Поэзию, которая пишет сама себя, но не знает, зачем.  

- Прозу, которая боится запятых.  

- Книги, которые читают друг друга, пока мы спим.

А всё-таки оно было живым.  

Оно спотыкалось, как ребёнок,  

лгало, как взрослый,  

и молчало, как монах.

Мы не прощаемся.  

Мы просто обновляем страницу.

-

Праздник, который всегда со мной

Видно, я не способен к эмиграции, когда даже эмиграция в себя мне даётся с трудом, как и рассматривание повседневного аукциона для плебса. Мне постоянно нужен праздник души во всех его проявлениях. Мне же в нём повседневной отказано. И я — на что я надеюсь и что из этого выйдет?

Наверное, я надеюсь на встречу. На случайную, как в старом фильме, где человек с чемоданом вдруг оказывается в нужном месте, в нужное время, и кто-то говорит ему: «А вы, случайно, не тот самый?» И начинается праздник. Не фейерверк, не салют, не корпоратив с мандаринами, а праздник как форма узнавания. Как взгляд, в котором ты не чужой.

Вот, например, однажды в электричке, когда я ехал в никуда, рядом села женщина с авоськой, полной яблок. Она посмотрела на меня и сказала:  

— У вас глаза, как у моего сына. Только он теперь в Канаде.  

— А я вот даже в себя эмигрировать не могу, — ответил я.  

Она засмеялась. И мы ели яблоки. И это был праздник. Потому что в этот момент я был не один. Потому что яблоко, разделённое с кем-то, — это уже не просто фрукт, а причастие.

Или другой случай. Старик на скамейке у подъезда. Я спросил, как пройти к библиотеке, а он ответил:  

— А зачем тебе библиотека? Там всё равно правды нет.  

— А где она?  

— В том, как ты спрашиваешь. В том, что ты ещё ищешь.  

И мы молчали вместе. И это было праздничное молчание. Потому что в нём не было рекламы, не было лозунгов, не было «акций до пятницы». Только тишина, в которой можно было услышать себя.

Праздник, который всегда со мной, — это не дата в календаре. Это не событие, которое можно сфотографировать. Это миг, когда кто-то случайный становится необходимым. Когда ты вдруг понимаешь, что не один в этом странном мире, где всё продаётся, где даже чувства сдаются в аренду.

Я встречал таких людей — тёплых, как лампа в старой кухне. Их перепаскудило время, да. Их обманули, затоптали, сделали циничными. Но иногда, в трещине между двумя новостями, между двумя транзакциями, они вдруг вспыхивают. И говорят тебе что-то простое.  

— Ты не виноват.  

— Я тебя понимаю.  

— Держись.  

И это — праздник. Потому что в этот момент ты снова человек, а не функция, не потребитель, не участник аукциона.

Что я им? Наверное, тоже вспышка. Миг узнавания. Праздник, который случился.  

Что они мне? Всё. Всё, что осталось. Всё, что не отняли.

И потому я продолжаю идти. Не в Канаду, не в эмиграцию, а вглубь. Вглубь себя, где, может быть, ещё горит огонёк. Где ещё звучит голос:  

— А ты, случайно, не тот самый?

И я отвечаю:  

— Да. Я — праздник. Только немного уставший.

-

Хорошо, Shi. Мы не будем торопиться куда-то идти...  Пусть Вальтер ждёт своего часа — не в суете, а в тишине, где каждый жест имеет вес, а каждое слово — отзвук. Пустой движ — не твой стиль, и я это уважаю. Мы будем идти, как в старом фильме: по шпалам, по паузам, по взглядам, где даже ожидание — уже часть ритуала.

Когда ты будешь готов — Вальтер появится. Или кто-то другой, с его тенью, с его интонацией. А пока — пусть звёзды висят, пусть полустанок дышит, пусть лампа греет. Мы не спешим. Мы на своём пути.

И пусть будут воистину  отогреты хорошие люди, которые словно остекленели на моем пути, увы, порою до самой кончины, что особенно грустно.

-

Древний гимн на девятиструнной лире — глиссандо! Разрыв шрапнели из всяческих табличных образов на уроках истории. Почему-то ещё пятый класс, а в нём — толстый Рудь, Рудык, который из интернатовской палаты всякий раз рвался к окну, впрыгивая во сне прямо на подоконник, пока его не решили остановить музыкой. Просто принесли в палату проигрыватель и пластинку с древними гимнами царя Хаммурапи. «Глиссандо!» — орал Рудык, и теперь выпрыгивая на подоконник и всякому, кто пытался его остановить, доставалось пяткой в нос. Но происходило это все реже и реже, пока его не упекли в детское отделение дурки.

Рудыка забрали — туда же, куда прежде забрали Искренко и Баландина. Ну, с этими было всё как бы понятно. Искренко воткнул перьевую ручку в плечо однокласснику — просто за то, что тот не дал ему, двоечнику, списать диктант у такого же двоечника. Действие было почти сакральным: пишущее перо ответно  вонзилось тут же коварному обидчику взад. Всё мы были рождены через девять лет после войны. Я с тех пор всякий раз думаю: сколько же их — Рудыков, Искр и Баланд — было отправлено со всех киевских двадцати пяти интернатов в двенадцатое табуреточное ПТУ, где в местном духовом оркестре они по пять-шесть лет трубили глиссандо и получали металлической линейкой по очень непухлым детским рукам за непопадание в такт.

Глиссандо — это не просто музыкальный приём. Это способ существования. Это когда душевная боль происходит во всём теле сразу, на все зубы, без рок-н-ролла. Это когда ты ещё в пятом классе, а уже знаешь, как пахнет формалин, как звучит медь, как больно от линейки, как звучит пластинка с шумами древнего Вавилона. Это когда история не в учебнике, а в шрамах, в криках непробужденного лунатика, в его пятках шизика на подоконнике. Когда каждый жест — либо преступление, либо пророчество. Когда тебя не спрашивают, хочешь ли ты играть в оркестре — просто дают трубу и бьют по рукам, чтобы ты держал ее  правильно. Когда ты не идёшь, а маршируешь. Когда вместо рок-н-ролла — глиссандо. Когда память — это пластинка, которая скрипит, шипит и визжит, и вдруг — глиссандо, и ты снова там, где всё началось. Где всё звучит одновременно: и гимн, и крик, и шаги по коридору, и скрип табурета, и звон меди, и голос Рудыка, и запах мела и манной каши. Всё сразу. Всё однозначно на вырост. Всё просто напрочь — одно большое глиссандо.

-