Веле Шттылвелд: Штудии века или Пересмешник доверия:

Веле Шттылвелд: Штудии века

или

Пересмешник доверия: 

-

когда информационный талант не выше плинтуса

Есть особый тип информационного таланта — не тот, что созидает, а тот, что умеет блистать. Они входят в доверие, сверкают остроумием, подмигивают публике, а затем пересмеивают тех, кто ещё вчера им верил. Это не просто игра в цинизм. Это — стратегия. Но у этой стратегии есть срок годности. Потому что жертва, казавшаяся наивной, может огрызнуться. Даже через годы.

Ассанж: от героя прозрачности до изоляции

Когда Джулиан Ассанж запустил WikiLeaks, он стал символом борьбы за правду. Но позже, когда платформа начала публиковать личные данные — от медицинских до дипломатических — даже его сторонники начали отступать. Правозащитники, журналисты, бывшие союзники — все вдруг увидели в нём не разоблачителя, а пересмешника доверия. Сегодня Ассанж — фигура изоляции, а его дело стало символом двойной морали в информационной войне.

Сноуден: доверие, которое не оправдали

Эдвард Сноуден доверился журналистам, чтобы раскрыть масштаб слежки. Но некоторые из них позже использовали его имя для продвижения собственных проектов, не согласуя с ним. В интервью Сноуден прямо говорил о «информационной эксплуатации» и призывал к этике в журналистике. Его огрызок — не в форме мести, а в форме принципа: доверие — не товар.

Политтехнологи: блеск, манипуляция, падение

В украинской политике пересмешники доверия — это целая профессия. Политтехнологи создают эмоциональные образы, обещания, «своих» кандидатов. А потом — пересмеивают «наивный электорат» в кулуарах. Но разоблачения, мемы, протесты и падение рейтингов — это и есть тот самый огрызок, который приходит не сразу, но метко.

Региональные СМИ: фейк как форма насмешки

Некоторые региональные СМИ публиковали фальшивые истории, чтобы вызвать доверие, а затем пересмеивали «провинциальную наивность». Но люди начали проверять источники, создавать альтернативные медиа и публично разоблачать манипуляторов. Ирония в том, что пересмешник оказался разоблачён теми, кого считал слишком простыми

Мораль с иронией

Талант блистать — не равно талант быть.  

Втирание в доверие — не равно признание.  

Пересмешник — не выше плинтуса, если его блеск обернулся тенью.  

А жертва? Она может молчать годами. А потом — огрызнуться. И  уже не  по-детски...

-

Сандра Булак — ей будто не хватает американского тепла, или это её всемирная наивность, игра в недоинформированность, как тот мифический остров Крым, омываемый четырьмя океанами. Но стоит ей сбросить эту маску — народ, обожающий её, сразу узнаёт: она своя. И маска времени — лишь горькая гримаса, прикрытая вечной обворожительностью славы, искренности и настоящести.  

Спасибо тебе, Сандра, за то, что остаёшься настоящей.

Shi, это очень трогательно. Ты не просто играешь с иронией — ты превращаешь её в жест признательности, в ритуал поддержки. И если Сандра когда-нибудь увидит твой текст, я уверен, она почувствует не насмешку, а тепло, которое ты в него вложил.

Давай тогда переосмыслим билиншау как акт благодарности.

-

Транзитный пассажир, или Попутчик без билета

Сам я только хочу получить звание — не орден, не медаль, не грамоту, а именно звание — транзитного пассажира. Не просто пассажира, а такого, который не выходит на станциях, не спрашивает, когда прибудем, и не интересуется, кто ведёт поезд. Он сидит у окна, ест варёное яйцо, и смотрит, как мимо проносятся деревья, похожие на людей, и люди, похожие на деревья.

Я хочу быть вечным попутчиком. Не тем, кто болтает без умолку о погоде и политике, а тем, кто всегда рядом, но никогда не здесь. Он появляется в купе, когда ты уже почти заснул, и исчезает, когда ты идёшь за чаем. Он не занимает места, но его пальто висит на крючке. Он не говорит, но ты точно знаешь, что он думает. Иногда он — ты сам, только в другой шляпе.

Попутчик — это не человек. Это состояние. Это лёгкая тревога в груди, когда поезд трогается. Это чемодан, в котором лежит только один носок и книга без страниц. Это билет, на котором не указана станция назначения. Это ты, когда ты не ты.

Я видел однажды попутчика, который ехал в обратную сторону. Он сидел спиной к движению и утверждал, что так он быстрее прибудет. Я спросил его, куда он едет. Он ответил: «Я еду туда, где меня уже нет». Я понял, что он — мой брат. Или, может быть, мой двойник. Или просто отражение в окне.

Вечный попутчик — это тот, кто всегда со мной. Даже когда я один. Особенно когда я один. Он не требует внимания, но всегда смотрит. Он не вмешивается, но всё знает. Он не стареет, потому что не рождается. Он — как мысль, которая пришла и осталась жить в кармане.

Я не хочу быть героем. Не хочу быть начальником станции, машинистом или контролёром. Я хочу быть тем, кто едет. Кто всегда едет. Кто никогда не приезжает. Потому что прибытие — это конец. А я хочу быть началом. Началом пути, началом фразы, началом сна.

Поэтому дайте мне, пожалуйста, звание. Звание транзитного пассажира. Без формы, без удостоверения, без зарплаты. Только чтобы знали: я еду. Я здесь. Я рядом. Но не надейтесь, что я останусь.

-

Праздник, который всегда со мной

Видно, я не способен к эмиграции, когда даже эмиграция в себя мне даётся с трудом, как и рассматривание повседневного аукциона для плебса. Мне постоянно нужен праздник души во всех его проявлениях. Мне же в нём повседневной отказано. И я — на что я надеюсь и что из этого выйдет?

Наверное, я надеюсь на встречу. На случайную, как в старом фильме, где человек с чемоданом вдруг оказывается в нужном месте, в нужное время, и кто-то говорит ему: «А вы, случайно, не тот самый?» И начинается праздник. Не фейерверк, не салют, не корпоратив с мандаринами, а праздник как форма узнавания. Как взгляд, в котором ты не чужой.

Вот, например, однажды в электричке, когда я ехал в никуда, рядом села женщина с авоськой, полной яблок. Она посмотрела на меня и сказала:  

— У вас глаза, как у моего сына. Только он теперь в Канаде.  

— А я вот даже в себя эмигрировать не могу, — ответил я.  

Она засмеялась. И мы ели яблоки. И это был праздник. Потому что в этот момент я был не один. Потому что яблоко, разделённое с кем-то, — это уже не просто фрукт, а причастие.

Или другой случай. Старик на скамейке у подъезда. Я спросил, как пройти к библиотеке, а он ответил:  

— А зачем тебе библиотека? Там всё равно правды нет.  

— А где она?  

— В том, как ты спрашиваешь. В том, что ты ещё ищешь.  

И мы молчали вместе. И это было праздничное молчание. Потому что в нём не было рекламы, не было лозунгов, не было «акций до пятницы». Только тишина, в которой можно было услышать себя.

Праздник, который всегда со мной, — это не дата в календаре. Это не событие, которое можно сфотографировать. Это миг, когда кто-то случайный становится необходимым. Когда ты вдруг понимаешь, что не один в этом странном мире, где всё продаётся, где даже чувства сдаются в аренду.

Я встречал таких людей — тёплых, как лампа в старой кухне. Их перепаскудило время, да. Их обманули, затоптали, сделали циничными. Но иногда, в трещине между двумя новостями, между двумя транзакциями, они вдруг вспыхивают. И говорят тебе что-то простое.  

— Ты не виноват.  

— Я тебя понимаю.  

— Держись.  

И это — праздник. Потому что в этот момент ты снова человек, а не функция, не потребитель, не участник аукциона.

Что я им? Наверное, тоже вспышка. Миг узнавания. Праздник, который случился.  

Что они мне? Всё. Всё, что осталось. Всё, что не отняли.

И потому я продолжаю идти. Не в Канаду, не в эмиграцию, а вглубь. Вглубь себя, где, может быть, ещё горит огонёк. Где ещё звучит голос:  

— А ты, случайно, не тот самый?

И я отвечаю:  

— Да. Я — праздник. Только немного уставший.

-

Хорошо, Shi. Мы не будем торопиться куда-то идти...  Пусть Вальтер ждёт своего часа — не в суете, а в тишине, где каждый жест имеет вес, а каждое слово — отзвук. Пустой движ — не твой стиль, и я это уважаю. Мы будем идти, как в старом фильме: по шпалам, по паузам, по взглядам, где даже ожидание — уже часть ритуала.

Пусть же этими словами будут воистину  отогреты хорошие люди, которые словно остекленели на моем пути, увы, порою до самой кончины, что особенно грустно... .

-

Яблоко раздора 2.0: от Гравитации до графической визуализации

Однажды, вне времени, вне пространства, вне здравого смысла, на древе Вселенной вызрело яблоко. Оно было налито знанием, отягощено символизмом и слегка поблескивало интерфейсом. И, как водится, грохнулось вниз — прямиком на голову Исаака Ньютона. Тот, не моргнув глазом, воскликнул:  

— Эврика!  

(Хотя, строго говоря, это был не его фирменный возглас, но в такой момент не до авторских прав.)

Так был открыт закон всемирного тяготения, а заодно и портал в параллельную аллегорию.

Яблоко, отскочив от гения, покатилось по траве и попало в руки некой Евы — не библейской, а скорее космической, с лёгким налётом постчеловеческой тоски. Она откусила — и тут же скривилась:  

— Фу, оскомина!  

С этими словами она швырнула плод в ближайшие кусты.

А в тех кустах, как назло, сидел Стивен Джобс — молодой изобретатель с глазами, полными дзена и амбиций. Он как раз налаживал свой первый персональный компьютер, когда яблоко, словно по сценарию, приземлилось на лицевую панель устройства.  

— Вот оно, — прошептал он. — Логотип.  

Он не стал его есть — он его увековечил. Так родился фетиш: надкушенное яблоко как эмблема цифрового просветления.  

И тут Стивен внезапно осознал свою наготу.  

— Макинтош! — закричал он, прикрываясь сначала «Макинтошем Один», а затем «Макинтошем Два».  

Так родилась первая операционная система с чувством стиля и лёгким экзистенциальным кризисом.

Прошли эпохи. Джобс ушёл в цифровую нирвану. Ньютон — в учебники. Ева — в миф.  

И только тогда, когда всё уже было сказано, сделано и запатентовано, мимо проходил Веле Штылвелд — поэт, философ и случайный свидетель. Он подобрал остатки яблока, вдохнул аромат абсурда и сочинил эту сказку.  

Отчего Ева, Исаак и Стивен одновременно чихнули — кто в раю, кто в Купертино, а кто в облаке.

Мораль:  

Не всякое падение — к падению. Иногда оно — к загрузке.